ми  в  японских семьях  раскладывают  рис  из котла в миски.
Подарить большую самодзи -- значит выразить пожелание: греби добычу лопатой.
С таким напутствием провожали войска.
     А вот встреча. Тот же строй, та же походная форма, только без винтовок.
Бережно,  словно  только  что полученную награду,  каждый  прижимает к груди
аккуратный белый ящичек. Колонна  награжденных? Нет, это возвращаются  домой
останки  тех,  кто погиб на  заморских фронтах. Три  миллиона урн, обтянутых
белым траурным  крепом,  -- вот трофей,  который  принесла японскому  народу
война.
     Оба эти  снимка  помещены в  альбоме "История Японии в  войне". Сборник
ценен тем, что целиком состоит из документальных фотографий,  которые в свое
время были изъяты военной цензурой.
     Расправы  над  чужими  пленными  и  брустверы  из трупов  своих солдат.
Разграбление Шанхая, Гонконга,  Манилы, Сингапура и горящие после  воздушных
налетов японские города. Когда видишь сейчас эти снимки, поставленное на них
когда-то  клеймо "запрещено"  воспринимается уже в совсем ином смысле -- как
выражение воли  народа, в конституции которого провозглашен навечно отказ от
войны.
     За шовинистический угар, за  алчные планы господства над Азией пришлось
расплачиваться  дорогой  ценой.  Война, начатая на  Азиатском  континенте  и
тихоокеанских просторах, приблизилась к берегам самой Японии.
     Пришлось делать ставку на пилотов-смертников, камикадзе, в надежде, что
они, подобно "божественному ветру", разметавшему  флот Хубилая в XIII  веке,
избавят страну от угрозы вторжения.  Подобным же оружием были  и управляемые
человеком торпеды. Их назвали  "Кайтен", что значит "повернуть  судьбу". Так
от культа Дзимму с  его девизом: "Восемь углов  мира  под  одной  крышей" --
военщина довела страну до культа самоубийств.

        "Тайна „Осенних вод""
     Пригородная электричка вырвалась из-за  поворота, когда  машинист вдруг
увидел  впереди  человека,  распластавшегося  на   рельсах.  Сработал  рычаг
экстренного торможения, но было поздно.
     Так  при  загадочных  обстоятельствах   оборвалась   жизнь   начальника
управления   вооружений    Морита.   Под   колесами    оказался    один   из
высокопоставленных чинов военного ведомства, который именно в ту пору должен
был решить,  кому  передать  заказ  на два  дивизиона  ракет "Ника-Геркулес"
стоимостью в 50 миллиардов иен и  на два дивизиона ракет  "Хок" стоимостью в
40  миллиардов  иен. "Сражение за 90 миллиардов" развернулось между  давними
соперниками -- монополистическими группами "Мицубиси" и "Мицуи" -- как раз в
том  самом году, когда  мифическая дата восшествия  Дзимму на престол  вновь
была объявлена государственным праздником.
     Через  три  недели  после гибели  Морита заказ  на "Ника-Геркулес"  был
передан фирме "Мицубиси дзюкогио", а подряд на "Хок" был поделен в пропорции
7 : 3 между фирмами "Мицубиси дэнки" и "Тосиба" (группа "Мицуи").
     Загадочная смерть начальника управления вооружений, казалось бы, давала
отменный материал для падкой на сенсации буржуазной  прессы. Никакой шумихи,
однако, не  последовало.  Газеты  вопреки  обыкновению отмолчались, и данный
пример можно было  бы  считать  исключением,  если бы  ему не  предшествовал
другой.
     Незадолго  до таинственной гибели Морита  в токийских газетах  вскользь
промелькнуло первое -- и единственное -- упоминание  о том,  что перед самым
концом войны Япония стояла на  пороге создания секретного оружия, на которое
возлагались   последние  надежды:   пилотируемого  самолета-снаряда  "Сюсуй"
("Осенние воды"). А между тем сообщение это  было поистине сенсационным хотя
бы потому, что о работах  над "Сюсуй" за все послевоенные  годы  в Японии не
говорилось ни слова.
     Пришлось отправиться по следам вроде бы случайной газетной заметки.
     --  Вот здесь, на  этом  школьном дворе,  размещался  наш засекреченный
исследовательский центр. Кое-что напоминает о нем и сейчас.  Тот бронеколпак
в углу  -- не дот,  а подземный склад  ракетного топлива. А эти прокопченные
бетонные   плиты  у  спортплощадки  --  следы  испытательного  полигона,  --
рассказывает  Тадахиро Ямада,  житель города  Мацумото,  затерявшегося среди
заснеженных гор  префектуры  Нагано.  Он  преподает математику  в  той самой
школе, где когда-то втайне рождался проект "Сюсуй".
     Надежно укрытый горными  кряжами от обоих побережий,  городок  Мацумото
знал о войне  лишь понаслышке.  Но с конца лета 1944 года оклеенные  бумагой
оконные  створки  все чаще стали  вздрагивать по  ночам  от  каких-то глухих
взрывов.
     Сначала  думали,  что  это  американские  бомбы,  --   хотя  что  могло
понадобиться  "летающим  крепостям"  в  этакой  глуши?  Но  вскоре  старики,
выжигавшие уголь в окрестных горах, заметили, что  ночному громыханию вторят
вспышки пламени на школьном дворе.
     Школа,  расположенная на  отшибе, была  реквизирована для военных нужд.
Старшеклассников  отправили   отбывать   трудовую   повинность,   а  малышей
распустили  по домам. Однако даже  они не  могли полюбопытствовать, для кого
потребовалось освободить  место:  не  только территория  школы, но и дороги,
ведущие к ней, были оцеплены и строго охранялись.
     Прошел слух,  что в  школе  испытывают  какое-то  новое оружие. Будущее
показало, что разговоры эти отнюдь не были беспочвенными.
     После Сталинграда банкротство  доктрины молниеносной  войны становилось
все  очевиднее не  только  на Западе,  но  и на  Востоке. Авантюра,  начатая
внезапной атакой на Пирл-Харбор, явно оборачивалась  для Японии катастрофой.
Как в Берлине,  так  и в Токио в ту пору все больше мечтали  о чуде в образе
какого-то  секретного  оружия, способного  изменить ход войны. На фоне того,
как в  Германии был создан самолет-снаряд "фау",  а в Японии человек-торпеда
"Кайтен", возникла идея создать некий гибрид того и другого. В императорской
ставке  сочли,  что  если   самолет-снаряд  типа   "фау"  будет  управляться
пилотом-смертником, его боевая эффективность резко возрастет.
     Как  и на каких  условиях согласился Гитлер представить своим союзникам
чертежи  нового оружия,  остается неизвестным.  Одной истории о том, как эта
техническая  документация  была  через Испанию  доставлена  на борт японской
подводной лодки, хватило  бы на целый детективный фильм. Главные приключения
были, однако,  еще впереди.  В июле 1944  года подводная  лодка при  неясных
обстоятельствах затонула близ  Сингапура. Часть секретных документов удалось
спасти, но некоторые чертежи были безнадежно испорчены морской водой.
     Пришлось посылать в Берлин дополнительные запросы. Однако, не дожидаясь
ответа на  них, в горах  префектуры  Нагано начались работы по осуществлению
проекта "Сюсуй".
     --  Как раз в ту  пору, -- рассказывает Тадахиро Ямада, --  я  в  числе
других специалистов управления  военного  производства при  фирме  "Мицубиси
дзюкогио" был  откомандирован в  город Мацумото. Там  к  нам  присоединилась
группа офицеров из штаба ВВС императорской армии.
     На десятом месяце работ стало ясно, что на дополна-тельные пояснения из
Берлина  рассчитывать   нечего:  в  мае   1945  года  гитлеровская  Германия
капитулировала.   Возможно,  именно   поэтому  первые   испытания  японского
пилотируемого самолета-снаряда, проведенные  7 июля  в Иокосука,  окончились
неудачей.  Ракетный  двигатель  заглох  вскоре же  после взлета, и  "Сюсуй",
потеряв  управление,  врезался  в  одну  из  аэродромных  построек.   Пилот,
катапультирование  которого не  предусматривалось проектом, стал  смертником
еще до первого боевого вылета.
     Несмотря  на  срыв, работы над  проектом  "Осенние воды" продолжались в
лихорадочном  темпе. Теперь  уже никто не  помышлял  об использовании нового
оружия  для  ударов  с подводных лодок по  западному  побережью  Соединенных
Штатов. "Сюсуй" нужен был  прежде всего для перехвата бомбардировщиков Б-29.
Они   обрушивали  свой  смертоносный  груз  на  японские  города,  оставаясь
неуязвимыми,   ибо  летали  на  высоте  десяти  тысяч   метров,  а  японские
истребители могли подняться лишь до восьми с половиной тысяч.
     15  августа  с  целью  подчеркнуть участникам  проекта  "Осенние  воды"
первостепенную   важность  и   срочность   их  миссии,   в  Мацумото  прибыл
флигель-адъютант  императорской  ставки. Однако по иронии судьбы всего через
час  после его  приезда радио передало  речь  императора о капитуляции.  Всю
последующую  неделю на  школьном  дворе  полыхали костры  из  бумажных  кип.
"Осенние воды"  так  и остались  тайной,  неведомым понятием для большинства
японцев.
     Почему же об этой драматической истории вдруг вспомнили, когда в Японии
вновь зашла  речь об освоении отечественного производства боевых ракет -- на
этот раз уже по американским лицензиям?
     Много воды утекло со времени секретных работ  в городе Мацумото. За это
время обрел новых  хозяев за океаном создатель гитлеровских "фау" Вернер фон
Браун.  Иной стала  Япония,  иными стали  японцы.  Но на  этом фоне особенно
заметна  черта,  оставшаяся неизменной: фирма "Мицубиси  дзюкогио",  которая
когда-то  строила человеко-торпеды "Кайтен" и которой было поручено создание
пилотируемого  самолета-снаряда  "Сюсуй",  по-прежнему  претендует  на  роль
главного производителя новинок военной техники.
     "Отчаянная попытка создать пилотируемый самолет-снаряд  была  последней
конвульсией императорской армии. Но ее можно также  рассматривать как начало
эры  ракетного  оружия  в  Японии"  --  эти  слова,  напечатанные  в  газете
"Иомиури", проливают некоторый свет на поставленный выше вопрос.
     В  момент,  когда  за  право  получить  подряд  на  производство  ракет
"Ника-Геркулес", "Хок" яростно  сшиблись  лбами  ведущие японские монополии,
напоминание о  проекте  "Сюсуй"  прозвучало  как  заявка  одной  из  них  на
приоритет в данной области.

     Народ  в массе имеет весьма  ошибочное  представление о том,  что такое
патриотизм.  Я  встречал  немало  людей,  считающих,  что  любовь  к  Японии
предопределяет  ненависть ко  всем другим странам, что нельзя быть преданным
родине и в то же время восхищаться зарубежными государствами.
        "Преподобный Р. Б. Пир и. Сущность Японии. Лондон, 1867"

        "x x x"
     Характер  японцев   отмечен   двумя  дисгармонирующими  качества"   ми:
скромностью  и  самонадеянностью.  Их  язык,  нразы,  обычаи воплощают  идею
самоуничижения, в то время как  их умы полны чрезмерным тщеславием -- личным
и национальным.
        "И. Клемент, Справочник современной Японии. Нью-Йорк, 1903"
     *
     Переход к тоталитаризму был  бы менее болезненным  для японцев, чем для
любого  западного народа. Есть  большое искушение подозревать, что  покойный
основатель сегуната Токугава может возродиться вновь.
        "Эдвард Зейденштикер, Япония. Нью-Йорк, 1962"

        "Зачем воскрешают богов"
     Пока   вчерашние   производители   пилотируемых  человеком   торпед   и
самолетов-снарядов  спешат  приобщиться  к  выпуску  современного  ракетного
оружия,  на другом, идеологическом фланге идет ожесточенное сражение  за умы
молодежи.
     Послевоенному  поколению свойственно  задаваться вопросами:  каково  же
место Японии в послевоенном мире? Какова ее новая роль? На этих естественных
раздумьях кое-кто пытается спекулировать. Молодежи  вбивают  в головы, будто
Япония все еще  не  обрела  положения великой державы из-за отсутствия неких
"национальных целей". Дескать, выкорчевали из умов милитаризм и шовинизм, но
ничего другого взамен не вложили. Вот и возникла  "духовная пустота", помеха
национальному самосознанию.
     Здоровое   чувство   национальной    гордости   расцветает   на   почве
доброжелательства  и  уважения  к другим народам. Но  у тех,  кто  кричит об
"идейном вакууме", на уме другое. Идет перекройка школьных программ, которую
прогрессивная печать метко охарактеризовала как "воскрешение богов".
     Едва  восстановили  в  календаре  "День   основания  государства",  как
император Дзимму вновь вернулся на страницы учебников.
     Профессор  Сабуро  Иенага,  автор  книги  "Новая  история  Японии"  для
старшеклассников, демонстративно подал в  суд на министерство просвещения за
то, что оно вносит в текст все новые и новые поправки. Суть их-- постепенный
отход от оценки минувшей  войны как преступного  акта со  стороны  тогдашних
правителей Японии -- милитаристской клики.
     Линия  эта  видна  даже в замене иллюстраций.  В разделе "Война и жизнь
населения",   например,    вместо   женщин,   томящихся   в    очереди    за
продовольственным  пайком,  появилась  фотография  генерала Тодзио,  который
отечески утешает детей павших воинов.
     Зато   урезано  описание  трагедии  Хиросимы  и  Нагасаки,  иным  стало
разъяснение  девятой  статьи   послевоенной   конституции.   Раньше  о   ней
говорилось:
     "Японская   конституция  выражает  стремление   народа  к   миру.   Она
провозглашает, что Япония навечно отказывается от войны как средства решения
международных споров и не будет создавать какие-либо вооруженные силы".
     Вместо этого теперь в учебнике написано лишь следующее:
     "Конституция  гласит, что, желая  всеобщего мира, Япония не будет вести
войн, приносящих народу несчастья".
     Перестройка  школьных  программ  сопровождается яростными нападками  на
Всеяпонский профсоюз учителей.

     Все шестьсот тысяч,
     Как один, верны клятве.
     Это мы, это мы -- "Никкиосо".

     Где только не услышишь в Японии эту песню! На товарищеской пирушке и на
массовом митинге ее поют стоя, взявшись за руки и раскачиваясь в такт.
     И  всякий   раз,  когда  звучит  учительский  гимн,  до  глубины   души
чувствуешь:   какая  это  могучая  общественная  сила   --   шестьсот  тысяч
наставников молодежи,  объединенных клятвой: "Никогда больше не пошлем наших
учеников на поле боя!"
     Именно  под  таким  девизом родился  после  войны  Всеяпонский профсоюз
учителей  ("Никкиосо").  Люди, воспитавшие поколение  пилотов-смертников,  с
болью  осознали  трагизм своей  причастности  к  превращению  школы в слепое
орудие милитаристских сил, которые довели страну до национальной катастрофы.
Ведь именно раздуванию шовинистического угара служил пресловутый рескрипт "о
верности трону,  созданному вместе с  небом  и землей",  идея о божественном
предназначении  Японии,  якобы завещанная  самим Дзимму --  потомком  богини
солнца и основателем императорской династии.
     После капитуляции по требованию союзных держав устои  старой школы были
разрушены, а учителям была предоставлена свобода политической  деятельности.
Когда несколько лет  спустя, с началом войны в Корее, американские оккупанты
сбросили   маску  "поборников   демократизации   Японии"   и  открыто  взяли
реакционный  курс  в  народном  просвещении,  им  уже  противостояла  мощная
организованная сила в лице Всеяпонского профсоюза учителей.
     Не раз предпринимались  с  тех пор попытки  внести раскол  в  его ряды,
сколотить  в  противовес  ему  некую  педагогическую  лигу.  Но  "Никкиосо",
объединяющий  в  своих  рядах  около  восьмидесяти процентов  преподавателей
первого-девятого    классов    и   пятидесяти    процентов    преподавателей
десятого-двенадцатого  классов,   доныне  остается  влиятельнейшей  силой  в
народном образовании;  силой, которая формирует умы  и сердца почти двадцати
миллионов школьников.
     Если  японским реваншистам приходится  пока лишь завидовать многому,  в
чем  их  западногерманские  собратья давно  преуспели,  несомненная  заслуга
принадлежит здесь тем, кто хранит верность клятве: "Никогда больше не пошлем
наших учеников на поле боя".
     Говорить  о  "божественном  предназначении" Страны  восходящего  солнца
теперь  никто  не решится. Но  все  чаще  стали  заводить речь,  что  Японии
надлежит  стать  "третьим  столпом  свободного  мира"  наряду  с  США  и  их
натовскими союзниками в Европе. Что же сулила бы стране подобная роль?  Быть
костылем для прогнивших реакционных режимов в Азии?  Неужели южновьетнамские
марионетки или  южнокорейская  клика и  есть олицетворение  того "свободного
мира", который Япония должна подпирать, дабы обрести "национальную цель"?
     В сознании нации произошел глубокий сдвиг. Нельзя его недооценивать, но
было бы неверно  и переоценивать его. Дерево милитаризма  срублено, но и  не
все его корни вырваны до конца.
     Есть силы,  которые стремятся  возродить фанатический ореол вокруг слов
"камикадзе" и "Кайтен". На эту тему пишутся  книги, снимаются кинофильмы.  В
военном  училище  близ  Хиросимы открыт монумент,  на котором написаны имена
2624 смертников, взорвавшихся вместе со своими самолетами или торпедами.
     Разумеется, для ракетно-ядерного века человек-торпеда или человек-бомба
--  вчерашний  день.  Если  прежде  японские  фабриканты  оружия  ухитрялись
наживаться  на  механизации  индивидуальных  самоубийств,  то   вернуться  к
прежнему  делу теперь  значило  бы  уготовить  подобную  участь сразу целому
народу.
     Как знать, может  быть, монументы с именами смертников сослужат службу.
Пусть смотрит  на  них молодое поколение, поднявшееся за  послевоенные годы;
поколение, которому кое-кто мысленно примеряет военный мундир.
     Трудно придумать более наглядное  выражение мысли,  к которой  приходит
каждый  японский   патриот,  задумываясь  над  судьбами  своей  родины,  над
проблемами войны  и  мира:  путь милитаризма и реваншизма  может в  наш  век
означать для Японии лишь путь национального самоубийства.

        "Восхождение на Фудзи"
     Буду  откровенным:  когда служитель поднебесного храма  выжигал на моем
посохе последнее, десятое клеймо "Вершина Фудзи, 3776 метров", -- в голове у
меня была  лишь далекая  от поэтического пафоса японская  пословица: "Кто ни
разу не взобрался на эту гору, тот дурак; но кто вздумал сделать это дважды,
тот дважды дурак".
     Хотя из десяти этапов древней паломничьей тропы  я прошел лишь половину
(восхождение  начинают  теперь  с  пятой  станции,  куда  проложена  платная
автодорога), пеший подъем с трех часов дня до трех часов ночи нельзя назвать
пустяковой прогулкой.  Тем более когда  весь опыт альпинизма  ограничивается
детскими  воспоминаниями  о  груде  шлака  у   котельной  во  дворе  старого
ленинградского дома.
     Кстати,  именно  эта  груда вставала  в памяти,  когда  я карабкался по
бесконечному склону священной японской горы, увязая ногами в пористых острых
осколках и въедливом вулканическом пепле.
     Фудзи -- это тысячекратно увеличенный  отвал шлака:  та же фактура, тот
же цвет от темно-серого до буроватого, та же крутизна. Впрочем, точнее будет
сказать: чем  выше, тем  круче.  Дает  о  себе  знать чуть  заметный  прогиб
склонов,  который  так любил подчеркивать художник Хокусаи в своих  картинах
"Сто лиц Фудзи".
     За пятой станцией  остался шум сосновых лесов. За шестой исчезли всякие
следы растительности.  Тропа, по словам японцев, пересекает  здесь  "границу
земли  и  неба". Но чем безжизненней  становится  склон, тем он многолюднее.
Попутчиков столько, что вполне можно обойтись и без проводника.
     Между седьмой и восьмой станциями назначен ночлег. В приземистой хижине
из лавовых глыб постояльцу  дают  миску  горячего  риса, несколько  ломтиков
соленой редьки, сырое яйцо, место на нарах, пару одеял.
     С  восьми вечера до часу ночи полагается  спать. Но где  там!  Ощущение
такое, будто  ты  улегся  не  в горном приюте на  высоте 3300  метров, а  на
перроне вокзала или у дороги, по которой гонят гурты скота.  Словно  копыта,
цокают по камням сотни посохов, звякают бубенчики, привязанные к  каждому из
них,  чтобы  путник  не  отстал  в тумане.  Ни на минуту  не стихают  топот,
свистки, крики  лоточников.  Как  из вокзального  громкоговорителя доносятся
голоса проводников, перекликающихся с помощью карманных раций.
     Давно стемнело, а люди  все идут  и идут