Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
- сказала Клавдия, - я на тебя в обиде, о вашем концерте говорят,
а я на нем не была...
Чудецкий говорил, что, наверное, программу удастся повторить. Если не в
Клубе медиков, то во Дворце культуры мукомолов. А может быть, и там, и там.
Тут явился возбужденный Переслегин и стал повторять неистово:
- Музыку надо писать без оглядки! Без оглядки! Вы, Данилов, играли
дерзко, без оглядки! И музыку надо писать без оглядки!
- Что значит без оглядки? - спросил Данилов, хотя и сам как-то произносил
подобные слова.
- А то, что без оглядки! - сердито сказал Переслегин, как будто бы даже
обидевшись на Данилова. И быстро куда-то ушел.
Позже Данилов ходил и повторял про себя: "Без оглядки! Естественно, без
оглядки!" Впрочем, без оглядки на что? Может, на что-то и следовало иметь
оглядку?
Тут проявил себя критик Зыбалов, выступивший в одной газете, не самой
интересной и важной, но все же из тех, что клеят на витринной фанере.
Сочинение Зыбалова - или "реплика" - было небольшое, размеры его как бы
подчеркивали незначительность концерта в Клубе медиков. Название оно имело
укоризненное - "Кому предоставили сцену?" Зыбалов напористыми, ехидными
словами отчитывал администрацию Клуба медиков, безответственно относящуюся к
общественному богатству, а именно к сцене и залу. Ей, администрации, бы
пестовать и показывать на сцене народные таланты, а она дала пространство и
время неким предприимчивым музыкантам, у которых за душой ничего нет.
Мимоходом упоминалось сомнительное и претенциозное сочинение некоего
Переслегина. Вызывала тревогу Зыбалова культура, в том числе и общая,
дирижера Чудецкого. А солист Данилов и не был назван.
Переслегин сразу сник, Чудецкий улыбался, говорил: "Этого следовало
ожидать!", уверял, что все равно программу оркестр повторит.
Данилова расстроило отсутствие его имени в реплике. Пусть бы выругали
его, но хоть бы упомянули. А так выходило, что он - нуль, даже не вызвал и
тревоги Зыбалова. На следующий день поутру Данилову позвонил пегий секретарь
хлопобудов.
- Владимир Алексеевич, - сказал секретарь, - вы не передумали?
Данилов был намерен нагрубить секретарю и сейчас же учинить что-либо
хлопобудам, но он сдержал себя.
- В последние дни, - мрачно сказал Данилов, - у меня не было времени на
подобные раздумья.
- Но я хоть надеюсь, на чтение статьи Зыбалова у вас нашлось время?
- Нашлось.
- Полагаю, вы оценили деликатность Зыбалова, - вашего имени нет в статье.
- Очень признателен...
- Мы ведь и дурного пока вам ничего не причинили, а только даем понять...
- Я и тогда вас понял.
- Но все могло быть иначе. И ваше имя могло бы теперь громко звучать.
- Сразу и громко?
- Ну а что же? Хотя бы в музыкальных кругах... А сейчас мне кажется, что
упования Чудецкого повторить программу выглядят наивными...
- Вы уверены?
- Владимир Алексеевич, вы могли бы отметить, что сегодня мы вам совсем не
хотим угрожать или там действовать на нервы, мы просто напоминаем о себе.
Пегий человек действительно говорил вежливо, не дерзил.
- Мы ведь вам пока совсем ничего не напортили, так, мелочи, мы решили
подождать, - добавил пегий человек, при этом как бы с любовью к Данилову.
- Хорошо, - сказал Данилов. - Я подумаю.
- Когда вам позвонить?
- Через два дня, - сказал Данилов и повесил трубку.
И он решил пока подождать, а не пускаться в поход на хлопобудов. На
будохлопов! Смелые, смелые, а его, видите ли, пощадили. Зато выместили зло -
или проявили свои возможности - на неповинных Чудецком и Переслегине.
Наташа уже ушла на работу, и хорошо, что не слышала разговора с пегим
человеком. Вчера она желала отыскать критика Зыбалова и высказать ему все,
что она о нем думает. Данилов ее на вылазку не пустил. "Надо терпеть", -
сказал он. Совсем к Данилову Наташа не переезжала. Не только потому, что не
было смысла терять ее площадь, но и потому, что она не хотела перевозить из
Хохлов в Останкино швейные машинки - электрическую и ручную. Да и каково
было сойтись в однокомнатной квартире альту и швейным машинкам!
Нынче опять лег снег, температура была неожиданно минус восемь, Данилов
решил покататься на лыжах. Он имел часа три.
Снег лежал такой, какого в эту зиму вовсе не было. А ведь дело шло к
весне. На этот снег и наступать было приятно, он скрипел.
Данилов прошел километров пятнадцать вдоль заборов Останкинского парка,
устал. Было бы со временем посвободнее, он отправился бы в любимые
Сокольники. В здешнем парке было тесно, и прямо по лыжне бродили пенсионеры.
Но вот снег был хорош и в Останкине. Похоже, что в последние три зимы он так
ни разу не скрипел. Когда-то, будучи молодым и беспечным, Данилов ради
удовольствия устраивал в Москве прекрасный снег. С сугробами и морозцем.
Теперь он как бы стеснялся прежнего озорства. И может, зря стеснялся, может,
оно и сейчас, зимой, следовало бы ему пользоваться своими возможностями,
москвичи соскучились по снегу и морозу, только обрадовались бы им, а в
бумагах Канцелярии от Того Света, глядишь, ему, Данилову, поставили бы
галочку за то, что его усилиями мороз крепчал. Может, какой-нибудь Валентин
Сергеевич, скривившись, эту галочку и вынужден был бы поставить.
При мыслях о Валентине Сергеевиче Данилов расстроился, снял лыжи, связал
их сверху и снизу бечевкой.
Хотелось пить. Павильон "Кофе - пончики" был закрыт, и Данилову через
улицу Королева пришлось идти к автомату "Пиво-воды-соки". Данилов полагал,
что встретит в автомате водопроводчика Колю и узнает, идет ли из Коли дым.
Однако Коли в автомате не было. Данилов быстро выпил кружку пива, взял
вторую и понял, что взял зря. Но от усталости не смог сдвинуться с места,
стоял, прислонившись к стене, и лыжи пристроил к стене же. Тянул потихоньку
пиво. Смотрел сначала на рыжих тараканов, гулявших по полу возле мусорных
ящиков, потом его заставили оглянуться чьи-то неприятные голоса. У соседнего
стола возились подростки. На вид подростки - парни и девицы - были самые что
ни на есть местные щеголи, Данилов дал бы им лет по семнадцать. Все они были
пьяны, то ли загуляли с утра, то ли продолжали вчерашние развлечения. Парней
было пять, а девиц две. Тоненькие, крашеные, в шумном своем возбуждении, они
были резвы, вертлявы, лезли к парням целоваться. Возможно, что лезли
целоваться и не совсем к тем парням, к каким им полагалось лезть по сюжету
их гуляния. Один из кавалеров - как и все остальные, под два метра, - с
кудрями, вылезавшими из-под пышной лисьей шапки, и в клешах, дернув за рукав
розовую подругу, крепко съездил ей по физиономии. У Данилова чуть пиво из
кружки не вылилось. Парень и выругался, громко, некрасиво. Барышня
заплакала, а кавалер, с которым она целовалась, вступаться за нее не стал,
отвернулся и продолжил беседу с приятелем. Оскорбитель в лисьей шапке тоже
включился в беседу. Барышня все плакала, слезы вытирала со щек белой
варежкой. Потом она успокоилась и стала целоваться еще с одним парнем, тоже,
видно, из их компании. Этот парень даже на колени ее усадил. Кавалер в
лисьей шапке двинулся к подруге, съездил ей по физиономии и опять вернулся в
беседу. "Экие нравы у нынешней молодежи!" - печально подумал про себя
Данилов. Пожилой мужчина, стоявший рядом с Даниловым, смотрел на юнцов с
радостным любопытством и ждал новых событий. "Две девки-то у них на всю
компанию, - сказал он, - мало..." А видно было, что, несмотря на некоторые
недоразумения, компания дружная и хорошо гуляла. Барышни опять повизгивали
от шуток приятелей. Впрочем, мило повизгивали. Мордашки у них были приятные.
А приятели их и обнимали, и щипали, и гладили, при этом не искали рыцарских
выражений, а говорили слова, какие лучше знали.
Один из парней подошел к Данилову, хлопнул его по плечу, сказал: "Отец,
дай сигарету!"
Вообще Данилов, видимо, производил впечатление человека солидного и
обеспеченного, у которого можно было попросить что-то и занять. Потому
вскоре к Данилову подошли двое парней из компании и барышня. Кавалер с
барышней в белых варежках остановились чуть поодаль от Данилова, а малый в
лисьей шапке доверительно зашептал Данилову прямо в лицо: "Слушай, мужик,
дай три рубля. У нас на вино не осталось. А то купи две бутылки вермута
литровые - и пойдем с нами. У нас девки добрые". "Молодой человек, - сказал
Данилов, - отчего вы своих дам так дешево цените, всего по три рубля? Что же
касается вашей просьбы, то я обойдусь без этой коммерции". Если бы он просто
послал малого подальше, тот бы отошел и успокоился, "интеллигентские" же
слова Данилова его обидели, а может, и разозлили.
"Что?" - двинулся он на Данилова, чуть ли не схватил его за грудки. И
кавалер с барышней сейчас же нахмурились и шагнули вперед. "Что! - заорал
малый в лисьей шапке, пуговицы его кожаного пальто расстегнулись, белый
вязаный шарф болтался по полу. - Да я тебя сейчас!.. Да мы тебя сейчас!.."
Мужчина, стоявший рядом, с радостным любопытством смотрел уже на Данилова.
"Все, - сказал Данилов малому, - больше в разговоре нет нужды". "Ща ты
увидишь нужду!" - зло произнес малый. А уж вокруг Данилова собралась вся
веселая компания, еще какие-то решительные парни: сразу же присоединились к
ней. "Бить будем!" - виделось на их лицах. "Пошли на улицу!" - приказал
Данилову малый. Данилов никуда бы не пошел, но он сам понимал, что если
потом возникнет какой-нибудь документ или, скажем, протокол и поплывет своим
ходом, Данилову на службу, то место действий - пивной автомат - сейчас же
поставит под сомнение нравственность Данилова. Пусть даже и поверят, что
Данилов прав, но некая мысль все же отложится. Работник культуры, а где
скандалил... "Пошли", - вздохнул Данилов. Вышли на улицу - Данилов, а за ним
и раззадоренная ватага юнцов, готовая Данилова растерзать, но, впрочем, пока
ожидавшая какого-то сигнала, а может быть, новых слов Данилова. "А теперь во
двор!" - опять приказал малый в лисьей шапке. Данилову было не по себе,
казалось, от него теперь ничего не зависело, ватага волокла его, куда
желала, злые, пьяные глаза пугали и не оставляли надежд, с тремя-четырьмя
парнями Данилов еще бы справился, а этих было уже больше десяти, и барышни
кричали воинственно. Данилов и нож разглядел справа в лихой руке... Тут
Данилова остановили. "Гони десять!" - крикнул малый. "Цены, стало быть,
повышаются?" - сказал Данилов. Тяжело дались ему эти слова. Он и на самом
деле был напуган. "Ах ты, сука, замолчи!" - закричал малый, схватил Данилова
за отвороты куртки. И свора сбилась плотнее. Лыжи упали из рук Данилова.
Данилов оттолкнул от себя малого и сдвинул пластинку браслета.
Прохожие люди и зрительницы из окон, только что ожидавшие увидеть
происшествие, удивились повороту событий. Не только не случилось
смертоубийства, но, казалось бы, вот-вот должно было начаться взаимное
сердец лобызание. Барышням Данилов вернул невинность, и теперь они, ощутив
приобретение, стояли печальные, строгие, будто попавшие в чужую жизнь, а на
Данилова смотрели глазами Веры Холодной. Парни получили взгляды работников
детских комнат, во всем сейчас желали видеть нравственный порядок и
совершенство душ. Они с извинениями кинулись подымать лыжи Данилова, но на
всех лыж не хватило. Естественно, не осталось при них и запаха спиртного, а
про пивной автомат они думали с негодованием. Данилов пожалел, что сгоряча
лишил парней причесок, это было мелким самоуправством, неостроумным к тому
же, хорошо хоть клеши он не обузил, не превратил кримплен в шинельное сукно
и не отклеил у барышень ни приставных ресниц, ни дорогих платформ. Да и что
он напал на прически-то! Стало быть, растерялся, коли сразу принялся
переделывать личности изнутри и снаружи. Стало быть, воля его производила
действие какими-то судорожными усилиями. Нервы, нервы... А надо было держать
себя в руках. Если при таком пустяке сплоховал, как же выдержит испытания,
какие у него впереди!
- Не буду вас задерживать, - сказал Данилов.
Уходя, он все же взглянул на стоявших в растерянности барышень, пожалел
их. Барышни сейчас были миленькие. "Ладно, - пообещал Данилов, - так уж и
быть. Я прослежу... Однако пусть пока попостятся". На всякий случай он
выяснил, какая невинность была им возвращена барышням - вечная или
временная? Выходило, что временная, сроком не более чем на три года. Но
сразу же Данилов получил дополнительную информацию. Временная-то временная,
однако ни один мужчина, кроме него, не смог бы и по истечении срока отменить
его постановление. "Ну идиот! - выругался Данилов. - Попал в историю!"
Он и дальше шел, ругая себя. Какое он имел право навязывать незнакомым
юнцам и девушкам чужую судьбу! Да и при чем тут знакомым или незнакомым! Но
что ему оставалось делать? Данилов и ответить себе на это не мог. Положил,
что потом во всем разберется. Однако опять пожалел барышень. Вздохнул.
Придется ему постараться, чтобы они век в девках не задержались. Ладно хоть
на вид они были не слишком противными. Наоборот...
Подойдя к дому, он вспомнил статью критика Зыбалова. Хорошо еще, что
вчера он не погорячился, как нынче с юношами, и не ответил Зыбалову в газете
этак же, сдвинув пластинку браслета. Да и в чем виноват Зыбалов? Проявил
себя верным движению хлопобудов. И все. А может, он и искренне писал
заметку, может, и впрямь плохим музыкантам была предоставлена сцена и зал
Клуба медицинских работников? Впрочем, так оно или не так, но сами хлопобуды
раздражали Данилова. Хлеще прежнего раздражали... Однако следовало пока
терпеть...
33
В театре трубач Тартаковер сообщил Данилову, что его ждет приятный
сюрприз - галстук из Канады. При этом Тартаковер рассмеялся. Данилов уловил
в его смехе ожидание некоего удовольствия.
Года два назад театр был на гастролях в Монреале. Оркестранты из местной
оперы подружились с москвичами, а теперь трое из них приехали в Москву
туристами, захотели встретиться со старыми знакомцами, привезли сувениры.
Альтисты Монреаля передали с ними каждому из членов альтовой группы театра
по галстуку. Стало быть, и Данилову приехал из Канады галстук. "А где он?" -
спросил Данилов. Тут не только Тартаковер рассмеялся, но рассмеялись и
другие музыканты, подошедшие к Данилову. Было видно, что в разговоре с ним
они лишь продолжают забаву. А может быть, ждут от него каких-либо действий.
Вышло так. Монреальские музыканты пожелали с московскими коллегами тихо
посидеть в дружеской беседе. Деятельный виолончелист Туруканов взялся
устроить сидение за столом, пригласил монреальцев в свои дом, пообещал
большой сбор, дружбу, музыку, закуску и прочее. Канадские друзья пришли,
увидели дома у Туруканова двух скромных виолончелистов и его жену,
скрипачку, были удивлены, отчасти раздосадованы. Посидев, ушли, сгрузив у
Туруканова все сувениры. В том числе и галстуки для альтовой группы. "Так
что же, - спросил Данилов, - к Туруканову идти?"
Тут все вокруг Данилова зашумели с возмущением. Оказывается, Туруканов и
не собирался раздавать никаких галстуков. Туруканову из слов гостей якобы
показалось, что все сувениры привезены именно ему и его жене, скрипачке.
Кое-какие сувениры, в их числе - альбомы с видами провинции Квебек и баночки
с канифолью, он отдал двум своим друзьям, виолончелистам, представлявшим на
встрече с канадцами оркестр. Те рассчитывали на большее, обиделись на
Туруканова, а еще серьезнее на его жадную жену, и рассказали обо всем в
оркестре.
Минутами раньше Данилов не хотел идти к Туруканову, а теперь
почувствовал, что пойдет.
Туруканов сидел сейчас в маленькой комнате, принимал профсоюзные взносы.
"Я к вам, Григорий Евгеньевич", - сказал Данилов. "Володенька, - сказал
Туруканов, - у вас же за этот месяц заплачено..." "Разве? - удивился
Данилов. - Но я к вам, Григорий Евгеньевич, по иной причине... Говорят, вы
галстуки раздаете..." "Какие галстуки, помилуйте, Володенька?" - строго
сказал Туруканов. "Канадские". "Какие канадские? - пожал плечами Туруканов.
- Что за шутники послали вас ко мне?" - Но было видно, что он смущен. "Мне
неудобно говорить вам об этом, выходит, что я вымогаю у вас какой-то
галстук, - сказал Данилов, - но и мне неловко, я встретил вчера альтиста
Вернье из Монреаля, он между прочим спросил, как мне понравился переданный
вами галстук..." - Насчет встречи с альтистом Вернье Данилов от волнения
приврал, но у Туруканова слова об этой встрече не вызвали сомнений. "Но,
Володенька, - сказал Туруканов тихо, пряча глаза, - зачем вам галстук, вы
ведь носите бабочки?" "Да, бабочки, - подтвердил Данилов. - Но я и костюмы
надеваю. Однако разве тут в галстуке дело?" Туруканов молчал, бумаги
оставил. "Нам надо спешить, - сказал Данилов, - давайте я возьму галстук и
пойду..." "Нет здесь никаких галстуков! - чуть ли не плача произнес
Туруканов. - Я не захватил... Может быть, ваш, Володенька, дома найдется..."
"А это что у вас из пакета торчит?" - спросил Данилов, ощущая в себе
бестактную напористость. "Где? Из какого пакета? Ах, из этого?" Из пакета,
устроенного на стуле, ничего не торчало, но на красивой бумаге с цветочками
имелись английские слова, возможно, сообщавшие название галстучной фирмы.
Туруканов стал объяснять Данилову, что это так, мелочи, их лично ему
подарили канадские друзья, а он, от себя, намерен сделать приятное хорошим
людям. "Кому?" - решительно сказал Данилов, будто пистолет в руке держал.
Туруканов ответил. Имелись в виду один из дирижеров, концертмейстер,
влиятельный общественник, словом, все полезные люди. Данилов сказал: "Не
только ведь я галстук жду, но и вся альтовая группа". "Да что вы, Володя, -
рассердился Туруканов. - Я, конечно, посмотрю дома, не оставили ли вам
канадцы галстук, но уж от этих бредней об альтовой группе вы меня увольте...
Да и что это за артисты, которые только о тряпках и думают... Вам я и
вправду посмотрю..." Туруканов, видно, решил отделаться от бестактного
альтиста, к тому же редактора стенной газеты "Камертон". Он открыл пакет и,
покопавшись в нем, со вздохом потянул синий в белый горошек галстук, но
галстук сразу не кончился, а оказался длинным, таким, будто бы имел
продолжение в квартире Турукановых на Сивцевом Бражке. Он как бы разросся,
стал шириной в полметра и пошел пятнами, словно был сшит из цветных
лоскутов. Отчетливо проглядывались на полотне галстука как бы вдавленные в
него носовые платки, фотографии с видами провинции Квебек и реки Святого
Лаврентия, пластинки и магнитофонные ленты, лезвия бритв, носки, дважды
дамские колготы, одни в листочках, другие в черных сердцах. Туруканов потел,
говорил в отчаянии: "Что же это? Откуда это?", пыхтел, однако вытягивал и
вытягивал галстук, остановиться не мог. Лишь когда галстук занял чуть ли не
полкомнаты, из пакета объявился его конец.
"Фу-ты! - расстроился Данилов. - Опять я сгоряча перестарался..."
Туруканов же в испуге и растерянности ходил вдоль возникшего из пакета
галстука, все желал дотронуться до странной и, возможно, бесполезной вещи,
но и руку то и дело отдергивал от галстука, боясь обжечься. "Как же это?
Откуда это?" - повторял он и с неким опасением взглядывал на Данилова.
Позвонил телефон. Туруканов не сразу поднял трубку, будто и из трубки
могло что-то выползти или выстрелить. Данилов т