Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
ады, а расцвет не наступал. Но Шеврикуку на счету не держали. Он-то был
из тех, кто способен набедокурить. Или хуже того...
А коридором мимо очереди с Шеврикукой прохаживались или сновали домовые,
к каким не было сегодня проявлено внимание Увещевателей. Их привели в
Обиталище Чинов дела, надо полагать, первостепенные. Одни из них не спешили,
возможно, в коридорах и укатывали свои сложности, другие же вертелись
волчками или же неслись с разлетом рукавов, будто сейчас же должны были
ввинтиться в решение проблем и комиссий. Шеврикука им позавидовал. Но
зависть его была мимолетная. Зависть ожидавшего Увещевания. Некоторые
пролетевшие или продефилировавшие домовые были Шеврикуке знакомы, и в
обычные дни он им не завидовал. Они служили в знатных или сановных домах, а
потому и сами считали (и сознавали) себя знатными и сановными. Другие
служили в домах суетных и богатых, как те же упомянутые "Савой" и "Детский
мир", и многие полагали, что тамошние домовые процветающие и состоятельные.
Шеврикука уверял себя и всех, что знатность и состояние его не занимают.
Коли бы хотел, он несомненно бы пробился во всякие министерские, торговые,
коммерческие здания или в те, где жителей развлекают, поят, кормят осетриной
по-монастырски и укладывают в приятную койку под шелковые одеяла. А он не
хотел. Его и звали в знатно-сановные, состоятельные места - в прошлом, увы,
в прошлом! - а он отказывался (не всегда, случались нарушения житейской
доктрины, и не раз, но о них промолчим, о них разговор особый). Он желал
быть сам по себе, то есть суть свою сословную проявлять при домашних очагах,
а дело иметь с людьми, с жильцами, пусть теперь и квартиросъемщиками. В
знатных и богатых зданиях люди не жили, а лишь добывали средства и
возможности для сносного человеческого существования. Часто и за счет
других. Часто и топча этих других. Либо же подличали, угодничали и раздували
мыльную пену. Там были сановники и прихвостни. Там были управители и всякая
шваль на побегушках. Короли и блохи. Души с плетьми и в наручниках и
колодках... Строг бывал в своих мысленных построениях Шеврикука! Домовых же
в те здания набивали с перебором, доверяли им разные мелкие чепуховины, кто
из них приглядывал за лифтами, кто за туалетами, кто инспектировал
скомканную бумагу в деловых корзинах, они, правда, считались ответственными
работниками, но были попросту челядью. Тоже швалью на побегушках. Часто и с
унизительными поручениями. Никогда бы Шеврикука не оказался в положении
морильщика мух при кабинете члена коллегии, но и состоять генералом
морильщиков или же опекунов розеток и штепселей было неугодно его натуре
(При нынешних, отмечу, житейских постановлениях Шеврикуки, при нынешних!)
Дав понять, что все его мускулы удручены неподвижным сидением, Шеврикука
потянулся, чуть ли не крякнул, встал и на глазах у очереди посреди приемного
покоя стал производить отжимания. При счете "десять" он подпрыгнул и
выпрямился, дальнейшую его гимнастику могли признать и наглостью.
Помощник-регистратор и теперь глядел на него как на наглеца и негодяя, но,
похоже, не знал, какие ему применить меры усмирения. "Сейчас сяду, -
успокоил его Шеврикука. - А то все затекло". Но к месту своему он направился
кругосветным путем, пройдя мимо стола помощника в бурках. Мимолетным
взглядом он рассмотрел на целлулоидной таблице регистратора итоговые
отметины уже прошедших увещеваний. Таблица была расчерчена на клеточки, и в
них словно бы играли в "морской бой" или в "нолики и крестики". Среди
ноликов сегодня имелись два фиолетовых креста. "Стало быть, и третьего не
миновать", - подумал Шеврикука.
- Шеврикука! - окликнули его из коридора.
Шеврикука взглянул на помощника-регистратора, тот не произнес ни слова,
должно быть, окликавший Шеврикуку был достоин почтительного отношения.
Окликал Шеврикуку полнощекий господин, радикально остриженный, будто был
арестант или персонаж жизнеописаний Светония. О Светонии Шеврикука вспомнил
и потому, что господин был в сандалиях на босу ногу, с плеч же его спадала
пурпурная тога с малиновым окаемом.
"Какой-то римский день, - озадачился Шеврикука. - То Колизей с
гладиаторами прибыл в голову, теперь тога и сандалии. К чему бы это?"
Когда было дозволено домовым свободное, в телесном виде, посещение людей,
бдящие чины именно из здешнего их Обиталища предлагали тут же ввести
единообразные одеяния, дабы они напоминали о соблюдении всеми обязанностей
сословия, а надзирающие службы отчетливее могли бы углядывать действия,
огорчающие параграфы, и нравственные несовершенства. Но ветры свобод не
напрасно веяли. Вольности нельзя было уже укоротить и упихать в униформу.
Конечно, рекомендовали одеваться без вызова, без претензий и чудачеств. Но
кому в Москве могло бы прийти в голову посчитать чудачеством пурпурную тогу
и сандалии из дорогой кожи?
"Это же Концебалов! - сообразил Шеврикука. - Он же Брожило!" Он подошел к
Концебалову. Поздоровались. Концебалов-Брожило был и впрямь весомый
сановник, много мелких и расторопных дрожало при его окриках, один из этих
мелких наверняка был облагодетельствован должностью сандальничего и в
полночь отскребал Концебалову пятки.
- Удивительно! Иду и вижу, Шеврикука прогуливается! - Концебалов будто бы
не мог поверить в подарок судьбы.
-Да... - глубокомысленно протянул Шеврикука. - Прогуливаемся...
- Дела привели сюда?
-Да... И дела...
- А я ведь на днях вспоминал о вас, - сказал Концебалов. - Вы мне нужны.
Пройдемте-ка отсюда чуть подалее.
Шеврикука обернулся: не подоспела ли его очередь? И тут же усмехнулся: о
чем беспокоиться! Позовут. Добудут. В очереди казусы не случаются.
- Вот, - отозвался Концебалов. - Здесь в камнях щелей нет. Проверено. Вы,
Шеврикука, мне нужны Если бы я сейчас на вас не наткнулся, я бы вас
разыскал.
- И чем же я могу быть вам полезен?
- Совершить одно... Или, скажем, исполнить одно поручение. Деликатное. И
рискованное. Конечно, есть и другие способные. Но я вспомнил о вас.
- Мы с вами годы не виделись, - сказал Шеврикука. - Помнится, тогу и
сандалии вы не носили.
- В доме, где я теперь, - разъяснил Концебалов, - всегда с вниманием и
уважением относились к римскому праву.
Гордость отзвенела в словах Концебалова. Дом этот Шеврикука, естественно,
знал. Стоял он в версте от Обиталища Чинов. А то и ближе. По причине
государственного предназначения там должны были бы заглядывать в римское
право. Но всегда ли заглядывали с вниманием и уважением?
- С домом дело никак не связано, - быстро заговорил Концебалов. - Оно
мое, и ничье более. И я могу просить вас лишь о любезности. Вы проворный и
проникающий... Я помню.
- За годы наших невстреч я изменился, - сказал Шеврикука.
- Не слишком, - возразил Концебалов. - Я наводил справки.
- Вы могли поверить ложным сведениям. Но дело и не в моих нынешних
свойствах. Я не способен сейчас содействовать вам или кому-либо. Я занят. В
занятиях моих наросли осложнения. И это не ракушки на днищах кораблей. Ко
всему прочему, возможно, и в Белом городе, и здесь, в Великом Посаде,
известно, что происходит за Крестовской заставой, у нас в Останкине. Вот-вот
гром грянет.
- Нам известно! - махнул рукой Концебалов. - Уж кто-кто, а мы-то знаем!
"Вы-то знаете! - согласился Шеврикука. - Но вас-то в Останкине нет!"
- К тому же, когда гремит гром, - сказал Концебалов, - не всегда
проливается дождь. И уж тем более что-то сжигает молния. Не всегда... И
здесь не дремлют. Вас ведь тоже небось вызвали сегодня в говорильню об
Отродьях?
- Не совсем, - замялся Шеврикука. Добавил: - И еще над Останкином завис
Пузырь.
- Знаю! И про Пузырь знают! За ним наблюдают. Пусть себе висит и висит! -
Обнаженная рука Концебалова была по-приятельски возложена на плечо
Шеврикуки. - Все это, уважаемый коллега, - и Отродья, и Пузырь, и всякие
занятия - никак не могут помешать вам быть милосердным. Это дело моих
душевных тонкостей, хрупко-интимное. Хотя отчасти и авантюрное. И вы не
беспокойтесь. Без вознаграждения не останетесь. Или без вывода. Помните, при
императрице Екатерине Великой гонорар именовали выводом.
- При чем тут вывод! - как бы возмутился Шеврикука.
- Да, да, не беспокойтесь! Вывод обязателен. Каким ему быть, определять
вам. Я, конечно, не калмыцкий президент и не фонд Сороса, но...
- Нет, извините, не могу, - решительно заявил Шеврикука.
- Будет огонь и лед. Будет опасно. Будет жутко. Но ведь это вам по нраву.
Вам, Шеврикука, придется выйти на Лихорадки. Только и всего.
- Я что - идиот? Или - удрученный? Выходить на Лихорадки! Да хоть бы на
одну из них! Нет! Извините!
Ощутив пробуждение интереса, возникшее в Шеврикуке, Концебалов снял
приятельскую руку с плеча собеседника и заговорил шепотом убежденного в
своей исторической правоте пропагандиста:
- Нужно. Нужно. И будет что вспомнить. Мне ли вам повествовать о
Лихорадках. Словно вы с ними не сталкивались! Нужно вернуть одну. Ну,
скажем, коллекцию. И уж если вы так нервны или заняты, ограничьте хлопоты
одной из Лихорадок. Для начала. А там посмотрите...
"Какой именно одной? Может, Зуботрясной? Или Кишечной?" - чуть было не
спросил Шеврикука. Но произнес, отворяя врата твердыни:
- И взялся бы. А не выйдет.
- Я ведь долго служил в доме Тутомлиных на Покровке, - сказал Концебалов.
- Хорошо знаю Гликерию Андреевну и некоторые ее обстоятельства.
- Вот как... - сказал Шеврикука. Ему бы сразу вытребовать у нанимателя
намек, что же такое интригующе-примечательное или полезно-подстерегающее
сможет Концебалов сообщить ему в обмен на услугу, даже и не в обмен, а в
доклад к выводу, или чем он способен будет удручить ему, Шеврикуке, жизнь в
случае его отказа. Но промолчал.
- Да, служил, - протянул Концебалов. - И знаю...
- Но вроде бы, - сказал Шеврикука, - там домовой - Пелагеич.
- Пелагеич! - рассмеялся Концебалов. - Это теперь он в доме один. А в
барскую пору нас было шестеро. Пелагеича мы обязаны были почитать. Но что он
значил - зимняя полудохлая муха!
- Я подумаю, - сказал Шеврикука.
- В деле есть срочность! Срочность! - Сандалии китайгородского римлянина
чуть ли не оторвались от ковровой дорожки.
- Если есть срочность, вам следует сегодня же обмыслить иные способы
разрешения забот. Перебрать колоду Других, как вы выразились, способных.
- Концебалов! Брожило! А при нем и Шеврикука! И вы здесь!
Шеврикука было обрадовался, что их с Концебаловым разговору случилась
помеха, но нарушителем беседы оказался буян и мошенник Кышмаров, сытно
служивший в домах с магазинами, трактирами, меблированными комнатами и
углами любви. Нынче он имел вид замоскворецкого купца, способного возместить
ущерб за побитие зеркал, кудри его были расчесаны на прямой пробор, золотая
цепочка на брюхе свидетельствовала о том, что Кышмаров - при швейцарских
учетчиках времени, а сапоги радовали любителей балчугским скрипом и
несокрушимым ароматом ваксы.
- Хорош! - одобрил Концебалова Кышмаров. - Москва - Третий Рим! Или -
Первый? Во! Москва - Первый Рим! Патриций Концебалов-Брожило! Я же без зла!
Я же шучу! Я бы на твоем месте вызвал сейчас рабов с носилками и заставил их
нести меня в бани. Еще и зонтик кто-нибудь надо мной держал бы! А уж в баню
были бы приглашены рабыни! Или мальчики? А? Мальчики?
Концебалов тонкогубо поморщился. Кышмаров был ему не ровня. Но в ссоре с
ним не возникло бы выгод.
- Шеврикука! Вот уж кого давно не наблюдал! Шеврикука! Висит над вашим
Останкином Пузырь?
- Висит, - хмуро сказал Шеврикука.
- И хорошо. Ты на него поглядывай. И своего не упусти. Но и про меня не
забудь.
- Ваши интересы внутри вас, - сказал Шеврикука.
- Не торопись! - загундосил Кышмаров. - Не торопись, Шеврикука. За тобой
должок.
- Какой еще должок? - удивился Шеврикука.
- А такой! Очень ягодный! Очень вкусный! Можно сказать, что карточный. А
можно сказать, что бильярдный. Но не тот и не этот. А ты вроде бы и
запамятовал? И я забыл. Но это из-за широты натуры. А теперь увидел тебя и
вспомнил. Я великодушный, но люблю, когда все цифры сходятся.
- Иные путают широту натуры с шириной штанов, - сказал Шеврикука. - А
никакого должка вам за мной не числится.
- Не раздражай и не зли! Я ведь могу и счетчик включить, хотя это и
дурной тон. Я ведь дотянусь, куда хочешь и до кого хочешь. Я загляну к тебе
в Останкино. Или пришли сорванцов, каких следует. Пока Пузырь висит. Я
объявил. Понял?
- Концебалов, он воспитанный, - сказал Шеврикука. - Он может и не
отвечать на ваши шутки о Первом Риме и банях. А я невоспитанный. Если вы
вспомнили о каком-то должке, то вспомните и еще о чем-то.
Возможно, Кышмаров вспомнил. Он заставил себя утихнуть и даже
заулыбаться.
- Да, да, эти коридоры не для подобных разговоров. В нашей неразберихе
иногда ляпнешь что-либо, а потом сам не знаешь зачем. Хотя, конечно, должок
был, был, но ладно, не надо о нем теперь. Вас тоже, что ли, вызвали на
дискуссию о Неразберихе?
- Какую дискуссию? - спросил Концебалов. - О какой Неразберихе?
- Ну как же! О всеобщей Неразберихе И всеобщей Лихорадке. Создавать или
не создавать. Безотлагательно или как. Управление Неразберихи и Лихорадки.
Или Приказ с дьяками. Или Комиссию. Или Фронт. Или Окоп. Или Летучую
эскадрилью. А я полагаю, при всеобщих Неразберихе и Лихорадке возможен и
Самозванец.
И будто Кышмарова объял страх.
- И Лихорадки? - В голосе Концебалова было уже волнение. - Какой именно
Лихорадки? При чем тут Лихорадки?
- Я же говорю - всеобщей Лихорадки! Вы разыгрываете меня, что ли? И вас
небось вытребовали на дискуссию бумажкой с пунктами. А ты-то, Концебалов,
из-за одного своего адреса обязан знать обо всем безотлагательном,
таинственном и оперативном.
- Да, конечно, - с достоинством просвещенного сановника согласился
Концебалов. - Я знаю обо всем. Но я-то прибыл по вопросу более важному.
Обстановка накалена, Кышмаров, накалена. Отродья Башни. Да, они. Вот и
Шеврикука отозван в Китай-город. Почти что с линии огня.
В мгновения нападок на Шеврикуку гундосого мошенника Кышмарова
мраморно-благородный Концебалов ни звука не втиснул в разговор о должке, но
участием своих глаз, ресниц, губ он как бы давал знать, что держит сторону
Шеврикуки, а по поводу слов Кышмарова лишь надменно недоумевает. Теперь же
он открыто проявлял симпатию к Шеврикуке, рекомендуя его чуть ли не героем с
линии огня. И Шеврикука должен был это оценить.
- Я не отозван, - мрачно сказал Шеврикука. - А вызван. Желто-серой
повесткой.
- К кому? - насторожился Концебалов.
- К Увещевателю, - сказал Шеврикука.
- Наконец-то! - захохотал Кышмаров. - Поделом плуту! Да небось тебе не
впервые дерут уши! К какому номеру Увещевателю-то?
А Концебалов уже отступил от Шеврикуки на шаг.
Шеврикука назвал номер.
- Ну... К этому! - протянул Кышмаров, гаерская улыбка его стекла с лица,
а сапоги заскрипели. - Эдак тебя! И что же, будут отстирывать? Или
вразумлять? Или вздергивать? Или враздрызг? Должок-то как?
- Вздергивать, - сказал Шеврикука. - И враздрызг. Враздрызг. В распыл. И
в рассев.
Подол пурпурной тоги с малиновой каймой колыхнулся, Концебалов уже не
отходил, а отпрыгивал от Шеврикуки, спеша при этом произнести:
- Я не имею возможности вам помочь. И вы зря остановили меня. Я не понял
сути ваших прошений. И я уже не помню ваших слов. И вы мне не сможете ничего
приписать даже в ваших фантазиях!
- Не потеряйте сандалии, - сказал Шеврикука и пошагал в свою очередь.
- Пропадет должок-то? - За спиной его Кышмаров, видно, искал понимания у
китайгородско-римского патриция. - И наследников у него небось не отыщется.
Или определят конфискацию. А? Или как?
29
Еще два сидельца в приемном покое были впереди Шеврикуки. "Назначили бы
время, - ворчал про себя Шеврикука. - Как у людей на бормашину!" Но вот
повлекли в кабинет Увещевателя и его.
Указали сесть на табурет и оставили в одиночестве. Увещеватель или убыл
по необходимости сквозь стены, или был рядом и всюду, неслышный, незримый,
но чуткий. Кышмаров не ошибся, да и не мог ошибиться, Шеврикуке приходилось
выслушивать увещевания, и не раз. Но о всех прошлых случаях он однажды
приказал себе забыть. Память о них и впрямь не держал в голове и во всей
натуре. Но теперь, вопреки его постановлениям, воспоминания о неких
частностях прежних случаев стали в нем возникать. Без явленного Шеврикуке
Увещевателя лучины вокруг горели кротко и тихо, а может, и неохотно, и в
полумраке стало Шеврикуке казаться, что он и не в Обиталище Чинов под
Гостиным двором, а в чьем-либо логове или пещере. Метрах в трех перед ним
лежал на полу или на земле лютый зверь, злыдень, волк, или рысь, или
медведь, с соображением, что от него требуется, собеседники Увещевателей
были ясны ему насквозь. Шеврикука задержал дыхание, ни единая мышца в нем не
имела теперь свободы. Но вскоре он понял, что зверя живого к нему не
приставили, а лежит перед ним медвежья шкура. Но и она могла ожить. То ли
глаза Шеврикуки попривыкли, то ли подрос огонь лучины, но некоторые
подробности наряда кабинета (конечно, не логова и не пещеры) он смог
рассмотреть. Угадывались четыре стены или хотя бы панели, а прямо перед
Шеврикукой, за медвежьей шкурой, и некий проем, то ли ниша, то ли углубление
для трона или кафедры, то ли зев камина, то ли еще что. Прояснились и
предметы, украшавшие парадную, как предположил Шеврикука, стену кабинета. А
возможно, и не украшавшие, а служившие гербовыми знаками Важной Особы.
Справа от проема на выбеленных холстах крепились три кочерги, слева - три
печных ухвата. Над ними на полках либо на выходах досок из стен - чугуны для
щей и каш, самовар и сбитенник. Возникла и некая мерцающая полоса, и в ней
стало передвигаться смутное, серебристо-серое, изредка со взблесками
разноцветья, похожее и на чашу, и на ендову, и на братину. Но сейчас же
соображениям Шеврикуки о смутном, серебристо-сером положило предел явление
Увещевателя.
Шеврикуке показалось, что Увещеватель выехал из темного проема, но вряд
ли так случилось в действительности. Сидел Увещеватель сейчас в кресле перед
медвежьей шкурой и перед Шеврикукой. Лучинам была прибавлена яркость, но
светом управляли, и Увещеватель остался сидеть во мраке и неразличимости.
Зато очевидным стало для Шеврикуки, что за спиной Увещевателя не было ни
проема, ни каминного зева, а стояла белая широкоплечая русская печь,
способная держать тепло в доме о трех покоях и возить на себе по воду к
говорящей щуке пятерых Емель. "Со скольких таких печей я сваливал дремлющих
нерадивых хозяев-балбесов", - пришло в голову Шеврикуке. Ничего глупее
вспомнить он не мог.
А на медвежьей шкуре лежали теперь вилы, топор, пила и наточенный
кухонный нож.
- Ну-с, братец, - произнес Увещеватель. И замолчал. Молчал он долго.
Шеврикуке почудилось, что на печи нечто возвышается. И он знал, что там и
впрямь нечто возвышается. Однако увидеть это нечто он не мог. Его коробила,
мяла, мучила мысль о том, что он догадывается о назначении этого нечто, и о
том, что оно сцеплено сутью с чрезвычайно важным и для него и для всех,
почти что догадывается, и вот-вот догадае