Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
й базе, в
Лавандовом саду разгуливать никак не могла. Разгуливало подражание ей. А
подражание чаще всего вызывает у нас улыбку. Или ехидство иронии. Но
Векка-Увека, пожалуй, не заслуживала ехидства или язвительности. Совсем
недурно выглядела барышня. В Ботаническом саду, под маньчжурским орехом она
имела короткий, прямой нос, ныне же он, видоизменившийся, набухший сливой,
забавный, ее не портил. И прелестной стала удлинившаяся шея в вырезе летней
блузки. А наивные, удивляющиеся миру глазища! А, извините, пупок в свободном
пространстве между блузкой и пуговицей юбки ("неприкрытая реальность", как
написала бы моя жена в журнале мод)! А новая пластика Векки-Увеки,
готовность ее рук, шеи, плеч, возможно, и пупка ("Не знаю, не видел, -
признался себе Шеврикука, - как обстоит у Миннелли..."), но уж и ног и бедер
сотворить такой танец, от какого бы прекратилось движение в Лавандовом саду.
Так, вспомнил Шеврикука. Сегодня бабка Староханова посчитала нужным
сообщить, как о случае радостном ("наша-то лучше Лизаветы той,
ножки-то..."), об увлечении Векки-Увеки Лайзой Миннелли. У каждого из
осведомленных свои водопроводы знания. Что же еще кольнуло нынче Шеврикуку
там, наверху, в словах Гори Бойса? Что-то насторожило его. Что? Надо будет
вспомнить. "Потом вспомню, - пообещал себе Шеврикука. - Горя Бойс, Горя
Бойс, что же он сказал и что я забыл?.."
- А я издалека вас видел, - сказал Шеврикука. - Вы вели с кем-то светский
разговор. Может, вы и теперь спешили к разговору, что же было вас
задерживать?
- Ох, лукавый Шеврикука! - погрозила ему Увека пальчиком. - Какие у меня
могут быть еще разговоры и дела, если вы здесь? Как и прежде, я хочу быть
помощницей в ваших делах. Возможно, вы завтра будете рисковать и можете
погибнуть. Вам нужны помощники. У вас никого нет. Вы одиноки.
- Все это трогательно,- нахмурился Шеврикука. - Но давайте не будем
говорить о гибелях и одиночестве.
- Вы мне не доверяете, - опустила голову Увека. - Я вас сегодня
рассмешила...
- Чем же? - удивился Шеврикука. - А-а-а... Этим... Нет, нисколько... И
мне вообще симпатичны женщины с забавиной... А к увлечению яркостью я
отношусь с пониманием. И возраст у вас юный, впечатлительный... Главное, не
обезьянничать... Две-три подробности, ну четыре... А так носить все свое. И
на себе, и в себе... Вы от своего куньего хвоста небось не отказались?
- Какого хвоста? Какого куньего хвоста? - заговорила Векка-Увека будто в
испуге, глазища вытаращила и явно готова была сбежать от собеседника. - Что
вы, Шеврикука, помилуйте! Что же вы обо мне думаете?
- Но я... - Шеврикука смутился. Действительно, получилась неловкость. Из
слов недоброжелательниц Увеки, Шеврикукой слышанных, выходило: в мещанские
привидения тридцать шестой сотни она пробилась из кикимор, но и пробившись,
могла являться лишь тенью, скрюченной тенью, с горбом и в чепце, сбитом на
ухо. И все же она сумела преобразоваться и добыла на это права
осуществления. В рассказах о бесстыдствах Увеки, ее распутствах и авантюрных
вывертах упоминался и куний хвост. Будто бы Увека была одной из тех, кто на
гаданиях, оборачиваясь к бане голой задницей, просил протянуть по ней куньим
хвостом и, уверив себя, что почувствовал мохнатое, ожидал богатства и
фавора. И выходило так, словно бы Увека и впрямь жила под опекой куньего
хвоста. Но стоило ли упоминать куний хвост в связи с новыми преобразованиями
Увеки-Векки? А может быть, именно и стоило, решил Шеврикука.
- Словом, извините, - сказал Шеврикука. - Вы ходили к маньчжурскому
ореху, как мы договаривались?
- Вот! Наконец-то! - обрадовалась Увека и отняла руки от лица. - Я уж
думала, что вы пошутили со мной и забыли. Да, ходила.
- И познакомились?
- И познакомилась.
- И что?
- А вот они отчего-то велели мне обо всем молчать и дело иметь
исключительно с ними.
- Уже не промолчали.
- Об этом-то условии я как раз должна была вас информировать. И они
просили передать: вам они благодарны.
- Ну и замечательно. Вы-то не жалеете, что вышли на Отродий?
- Нисколько! Напротив!
- Рад, что хоть в чем-то оказался вам полезен. И вовсе не нужно вам
оберегать меня от моих злосчастий.
- В моих чувствах к вам перемены нет, - сказала Увека. - А вы не можете
отнестись ко мне всерьез. Более навязываться к вам в помощники я не стану.
Она повернулась, готовая бежать, на этот случай не пожаловав Шеврикуку к
руке, но тут же и охнула:
- Совсем забыла! Ведь мне велели передать вам...
- Велено под маньчжурским орехом?
- Да, да! И там!
Увека подала Шеврикуке соску для умиротворений и ложных удовольствий
младенцев. Но Шеврикука тут же понял, что это не соска, а резиновая затычка,
с колечком, для запирания чего-то.
- Зачем это?
- Ухо закрыть! Правое ухо! Они так и сказали: только правое! А не левое!
- заторопилась Увека. - Ни в коем случае не левое. Когда спуститесь в
помещение, куда вам не нужно спускаться, завтра или послезавтра, вам лучше
знать, заткните правое ухо! Запомнили?
- Запомнил...
- Ну, я побежала. Я буду волноваться за вас!
- Спасибо... - пробормотал Шеврикука.
Он не стал сообщать Увеке, что затыкать ничего не будет; коли бы имели
Отродья соображения, они бы передали их с Бордюром, а не опустились бы до
поручений поддельной Лайзе Миннелли. Над ним изволили шутить шутки.
Шеврикука пожелал вышвырнуть соску-затычку. Но сунул ее в карман.
А бежала Векка-Увека красиво. И не топорщился под се лаконичной юбкой
куний хвост.
По слабости натуры Шеврикука стоял минуты три и следил за пластикой
движений недавней кикиморы, недавней скрюченной тени, недавней застенчивой
барышни, лишь когда кавалер обнял динамичную простушку с метровыми
ресницами, Шеврикука стыдливым скромником опустил глаза. Разглядывать
кавалера не стал. А зря. Но не мог же, скажем, погонщик амазонского змея
Анаконды Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный, преподносить гвоздики
интересной даме в Лавандовом саду. Однако знал ли он, Шеврикука, как следует
Сергея Андреевича? То-то и оно... Но нужен ли был теперь Увеке Крейсер
Грозный?
А Дуняша-Невзора все угощала своих любимцев.
Шеврикука приблизился к Лужайке Отдохновений.
- Привет, - сказал он. - Чем ты их тут кормишь? И что - это одни лишь
бегемотики?
- А-а-а, это ты, Шеврикука. - Дуняша даже не обернулась. - Намиловался с
мордашкой-то прелестной, с нашей Лизаветой Кикиморовной? А? Поласкала она
небось твое самолюбие. А ты уж и раскис! Из-за твоего незнания света
получишь ты с Увекой затруднительные состояния.
- Ладно, - сказал Шеврикука. - Я спросил: это одни лишь бегемотики?
- Нет, - сказала Дуняша. - Есть и другие мелкие епишки. Которые не злые и
не наглые.
- И кто из них Епифан-Герасим?
Теперь Дуняша обернулась. Минуты две молча смотрела на Шеврикуку.
- Значит, ты желаешь выйти на Афанасия Макаровича Бушмелева? - Дуняша
глядела на Шеврикуку прищурившись, то ли сердито, то ли с интересом, в
надежде распознать в сегодняшнем Шеврикуке нечто путное и, уж во всяком
случае, - для нее и для ее госпожи - не совсем бесполезное.
- Не твое дело. Скажи лучше, кто из них Епифан-Герасим?
- Никто. А Герасима здесь нет. Он на спортивной площадке.
- Там же громилы! - удивился Шеврикука.
- Не с этими же малышами ему играть в горелки и в ручеек. Кроме того, там
есть особы женского пола. Сразу туда пойдешь? Или тут постоишь чуть-чуть?
- Здесь постою, - сказал Шеврикука. - То-то я смотрю, никто из твоих не
соответствует его фотографии. А потом - у него татуировки...
- Татуировки и у наших есть. Только ты их не разглядишь... Ну, комарье,
ну, деловые! Ну, налетай!.. У одного на спине с переходом на ноги наколота
конституция... То ли Монако, то ли Иордании, то ли Литвы... На ихнем
языке... Я сквозь лупу увидела ихнюю восьмую статью...
Из кисета, вышитого по канве несомненно самой Дуняшей, она стала бросать
в бетонные лотки ячменные зерна, крошки мускатного ореха и толченой пробки.
В фаворе у Дуняши - и давно - были наиболее добродушные или, можно
сказать, наиболее безобидные и вызывающие хоть малое сострадание личности из
Приватных привидений. Как известно, Приватные привидения (по вызову и по
назначению) были необходимыми персонажами кошмаров, раскаяний, страхов,
тоски (не приватным ли привидением Шеврикука являлся в Гатчину Иллариону по
вызову или по чьему-то назначению?), галлюцинаций, приступов белой горячки
(епишки, бегемотики) и прочего. Когда в Доме Привидений и Призраков
заколобродило, недра стали трястись, именно Приватные привидения повели себя
скандальнее прочих, большинство этих прыщей проявили себя наглецами и
дуроломами. Их урезонили, сбили в кучу, приставили к ним смотрителей с
кнутами и щупами. Но вот теперь посчитали возможным наиболее присмиревших,
добродетельных и наверняка усердных в служебных бдениях поощрить
удовольствиями в Лавандовом саду, зерном и крошками из кисета
Дуняши-Невзоры. Или даже позволили погонять мячи.
- Бинокль пускали в дело? - спросил Шеврикука.
- Тебе-то какие заботы? - сказала Дуняша и одарила зерном епишку,
похожего на крохотного зеленого бельчонка.
- А вдруг биноклю мои руки нужны...
- Учтем!.. Кушай, Петюля, кушай...
- Ничего себе Петюля!
- Этот Петюля, между прочим, приятель Епифана-Герасима. А Герасим, может,
тебя к себе и вовсе не подпустит. Он капризный.
- Посмотрим... Обойдемся и без Герасима... - сказал Шеврикука.
- Капризный и злой. И заспанный. Как заели Бушмелева и отринули, был без
дела. Каково столько лет бездельничать? Существовать без надобности.
- А сейчас он при надобности?
- Не знаю, - сказала Дуняша. - Захочешь - узнаешь.
- А где наша затворница? - спросил Шеврикука. - Отчего, если на нее
наложен домашний арест, ее нет дома? Или хотя бы здесь?
- Тише, тише! Давай на секунду отойдем от вольера... Нет, они без вреда,
но все же... Плохо, Шеврикука! Все очень плохо! Ей грозит... И она
содержится теперь... Не могу... Если есть желание, приходи завтра в это же
время сюда. Я сумею провести тебя к ней. Времени мало, и ничто не может ей
помочь... Придешь? Тут большой риск... Но... И бинокль я тебе добуду...
Придешь?
- Приду, - сказал Шеврикука.
- Вот и хорошо! И спасибо! А уж Гликерия-то как тебе обрадуется! - И
Дуняша прижалась к Шеврикуке, голову уткнула ему в грудь. Потом резко
отстранила его от себя, сказала: - Иди, куда собирался! Да, возьми-ка с
собой Петюлю, может, тебе в его присутствии удастся поговорить с Герасимом
доверительнее. То есть вообще поговорить.
Она поспешила к перильцам вольера, изловила в бетонном лотке зеленого
бельчонка, оглядела Шеврикуку, расстроилась:
- Ба, да у тебя просторного кармана нет. Я посажу Петюлю в кисет, только
посматривай, чтоб он не задохнулся и не зашибся. Да, еще. Ты, если выйдет,
пригласи Герасима с Петюлей в трактир и угости их...
- "Тамбовской губернской", - подсказал Шеврикука.
- Ну, можешь и "Тамбовской"... - удивилась Дуняша. - Откуда ты знаешь?
- Да так, - сказал Шеврикука. - Догадался.
- Петюлю не напои! Капельку ему! Иди, иди.
"Иду, иду. С мальчиком-с-пальчик в кисете", - заулыбался Шеврикука. Но
улыбка его моментально погасла. Опять подступила тоска. Гнетущая,
неодолимая. Теперь Шеврикуке казалось, что тоска впилась в него в мгновения
Дуняшиных прощальных прикосновений. "На Острове Тоски..." От кого-то он
слышал: "Я подвергался даже меланхолии оттого, что не имел средства и
удобства, чтобы употреблен быть в войне или в каком-либо отличном
поручении". От Иллариона? Нет, кажется, не от Иллариона. Какой войны, какого
отличного поручения недоставало сейчас Иллариону? И ему, Шеврикуке?
Нет, его тоска имела иные причины. И он знал какие.
66
Епишки, к каким, по мнению Дуняши, мог прибиться сегодня Епифан-Герасим,
с криками, воплями, с потасовками и бузотней на вытоптанном, без единой
травинки, поле гоняли мяч. По всей вероятности и если применить теорию
аналогий, игра их исходила из положений европейского регби. Во всяком
случае, мяч они гоняли, подхватывали, швыряли, отправляли свечой в небо -
дынеобразный. Шлемы с решетками скрывали лица, но Шеврикука быстро углядел
физиономию с фотографии из личного дела среди зрителей. Вернее, в числе
зрителей. Епифан-Герасим стоял в одиночестве, прислонившись к стволу
молоденькой липы, глазел на игру, выражался и лузгал тыквенные семечки из
аптечной упаковки. Был он здоровенный детина, средних лет, кучерявый
блондин, при усах и бороде, в коричневом армяке, полосатых холщовых штанах,
юфтевых сапогах. Головной убор имел заслуженный, помятый перед его
превратился в козырек и сделал шляпу (под цилиндр) похожей на картуз.
"Вредный мужик! - сообразил Шеврикука. - И нос у него самый вздорный". И как
мог такой здоровенный и вредный мужик вмещаться в кошмары, сны и
галлюцинации Бушмелева? А вмещался. Но тесно, наверное, ему было и гнусно. И
наверное, он корежил, в сердцах, и так кореженые кошмары и сны. Отчего-то
расхотелось Шеврикуке пить в трактире с Епифаном-Герасимом "Тамбовскую
губернскую"... Однако Шеврикука подошел к епишке изверга Бушмелева.
- Привет, Епифан, - сказал Шеврикука. - Или Герасим.
- Ну Герасим, - прорычал детина. - И что дальше. Ты кто?
- Шеврикука. - Шеврикука протянул детине руку, тот взглянул на нее, сунул
в пасть тыквенную семечку и отвернулся.
- Экий ты, Герасим, неучтивый, - вздохнул Шеврикука.
- Ты куда, Шеврикука, шел? - спросил епишка.
- А в обжорный трактир, колбасы похлебать, - сказал Шеврикука.
- Ну вот туда и топай, хрен учтивый! - распорядился Епифан-Герасим. - Не
засти глядеть бойцов.
"И потопаю. Подальше", - подумал Шеврикука, пошагал было от ристалища, но
кисет, привязанный шнурком к его запястью, вразумительно задергался.
- Вот с ним и потопаю, - сказал Шеврикука, расшнуровал кисет и поставил
на левую ладонь зеленого бельчонка.
- Петюля! - взревел Епифан-Герасим, бросился к Шеврикуке и рухнул перед
ним и Петюлей на колени. - Петюля!
А зеленый бельчонок, вереща нечто, стал отплясывать в радости на ладони
Шеврикуки.
Свирепый приватный истязатель злодея- Бушмелева (хотя истязатель ли?
может, потатчик тайным грехам злодея?), разбойник из муромских лесов,
замоскворецкий кулачный боец, выходивший в стенке на купца Калашникова,
преобразовался, сделался ребенком, какому показали давно не виданный
гостинец, он вскочил, слезы вытирал, коленца камаринского выделывал и
повторял:
- Петюля! Петюля! Петюля!
Умиляться встречей приятелей Шеврикуке надоело.
- Ладно, мы идем в трактир.
- И я! Можно, и я с вами? - взмолился Епифан-Герасим. - Возьмите меня!
- Если Петюля соизволит, - была резолюция Шеврикуки.
Бельчонок закивал, соизволяя.
Шеврикука предложил Приватным привидениям самим выбрать трактир, наиболее
подходящий их традициям, вкусам, кулинарным легендам, специфическим
особенностям желудков, желудочных соков, отрыжек и прочему. Сам же он был
готов отпробовать все местное. Был назван трактир "Гуадалканал". По дороге в
"Гуадалканал" Епифан-Герасим стал жаться, сожалеть о том, что с довольствием
у него туго и неясно - какая у него теперь выслуга дет, учитывать ли
вынужденное в связи с выходом из строя организма воспринимающего объекта,
Бушмелева, безделье или нет, какие могут быть льготы и т. д. - никак не
могут решить, и он ходит с грошами в кошельке. Шеврикука понял, что среди
всего прочего Епифан-Герасим - жмот и любит прибедняться. Петюля тоже
обнаружил, видимо, что его карманы пусты, но так и не смог прервать речи
своего почитателя. Помолчав, Шеврикука заявил, что с довольствием у него -
дела сносные, что это он ведет их в трактир, а не они его и пора прекратить
песнопения.
Название трактира подсказывало Шеврикуке мысли о том, что основу меню
составят там блюда американской и японской кухонь, а может быть, и кухонь
других стран Тихоокеанского бассейна, так или иначе вовлеченных в театр
военных действий. На полках за трактирщиком он обнаружил банки американской
тушенки и ветчины выпуска сорок четвертого года, пористый шоколад и японские
сушеные кальмары. Но это, выяснилось, был как бы трактирный музей. В меню же
предлагались два коктейля: "Перл-Харбор" и "Хиросима-Нагасаки", по цене
примерно равные. Их Шеврикука посчитал нужным опробовать на десерт.
Основными же блюдами трактира были - солянка сборная, расстегаи с куропаткой
и жульен из маслят. Их сотрапезники Шеврикуки и согласились принять во
внимание.
- А что пить будем? - поинтересовался щедрый Шеврикука. - Может, закажем
бутылку "Тамбовской губернской"?
И Шеврикука уставился на Епифана-Герасима.
- Да ну! - поморщился тот. - Зачем эту-то дрянь?
Но тут же он и смутился, вспомнив, видимо, о неясностях с довольствием.
А у Шеврикуки полегчало на душе.
- Ну а что, отчего же и не "Тамбовскую"? - пропищал Петюля, скорее всего
желая угодить вкусу Шеврикуки.
- А ты-то что! - рассмеялся Епифан-Герасим. - Тоже мне пивец! Тебе если
нальют, то капельку от капельки. Не напаивай его, Шеврикука.
- Полагаю, что Петюля, - произнес Шеврикука, - знает свою дозу и сознает
свое положение в обществе.
Пока же сам Шеврикука пожелал осознать свое положение в обществе хозяев и
посетителей трактира. И его карманы были пусты. Ну не совсем, но пусты. Он
полагал, что как-нибудь вывернется. И хотел поставить некий опыт.
- Кроме "Тамбовской", - сказал трактирщик, - я предложу вам двойной
"Шеврикукс".
- Чего? - спросил Шеврикука.
- Вы забыли. А пользуется спросом.
- Валяй. Исключительно с хреном. Поверху. И без содовой.
- А как же! Самарский хрен вас устроит?
- Что же может быть крепче самарского хрена? - воскликнул Шеврикука. - В
особенности из деревни Обшаровка Безенчукской волости!
- Справедливо изволили заметить! - испуганно сказал трактирщик и пропал.
Но потом появился.
А Епифан-Герасим упросил Шеврикуку заказать сухое блюдце и у фиолетового
окоема посудины усадил Петюлю. Шеврикука же укорял себя: ведь мог (было
время) вызнать у Дуняши, чей этот Петюля Приватный и отчего у него в
приятелях громила Епифан-Герасим.
- Был Продольный, - сказал трактирщик таинственно.
- Кто?
- Ну, может, не Продольный... - опять испугался трактирщик. - Может быть,
Стыркин.
- Какой еще Стыркин?
- Нет-нет. Продольный, точно, Продольный, - сказал трактирщик. - Такой -
с чубом, в тельняшке, обмотан пулеметными лентами. Искал каких-то Отродий...
И вас...
- Не нашел? - спросил Шеврикука.
- Не нашел! - рассмеялся трактирщик. - Не нашел!
- Когда это было?
- Часа два назад. Вот, пожалуйста, двойной "Шеврикуке". С хреном поверху,
исключительно обшаровским Безенчукской волости. Вашим приятелям
предоставить?
- Нет, - сказал Шеврикука. - Сейчас шарахну. Апробирэн.
- Наше вам с кисточкой! - напутствовал трактирщик. - Вкривь и вкось!
Шеврикука шарахнул. Самогон, с чем-то желтым. Возможно, кроме хрена в нем
был и перец. Выжил. Откашлялся. Надо было стучаться к Иллариону в Гатчину с
канистрами "Шеврикукса". Может быть, вывел бы Иллариона, Павла Петровича,
Александра Федоровича из состояний меланхолии и исторических невезений.
Двойной "Шеврикукс" с хреном никак не заинт