Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
о сразу же ход размышлений Шеврикуки,
успокаивая его, оборвало одно соображение. Илларион не мог бы не ощутить
сотворение своего дубликата, муляжа, макета, куклы, умеющей пить и
закусывать, извлекать звуки из гортани и выпытывать для кого-то мелкие
тайны. Ощутив такое, Илларион, несомненно, рассвирепел бы, а устроители
подмены наверняка должны были бы знать о его силах и связях, зачем и ради
чего лезть им на рожон? При этом они еще и нарушили бы конвенцию о
нерасторжимых цельностях, за что уж точно были бы наказаны.
Хорошо, посчитаем: Илларион был подлинный. Но что он валял дурака с этим
своим заросшим Ухом для Надзора? Да, известно: Илларион склонен к
хулиганским замашкам. Но одно дело, оглушая непросвещенных лошадей треском
"фармана", чуть ли не задевая колесами острия пик, перелетая с аэродрома на
военное поле, дразнить кирасир, обращая их внимание на то, какой нынче век.
И иное дело ехидничать над ним, Шеврикукой, и без того растерянным, сбитым с
панталыку, раззадоривая его словами о бирюзовом камне на рукояти чаши, о
перламутровом бинокле и т. д. Не эта ли небритая рожа возникала в памятный
день забега на Останкинскую башню в телевизорах с заявлением: "От синего
поворота третья клеть"? Еще в Гатчине Ухо для Надзора показалось Шеврикуке
знакомым. Несомненно, в его облике было что-то и от самого Иллариона. Но
теперь визитная карточка разъяснила: Семен Камильевич Брадобреев. Из этого
следует вывести: прием в Гатчине Шеврикуки - один из эпизодов службы
развлечений Брадобрея. Так, что ли? Если так, выходит, Шеврикука сам
напросился в историю, для себя досадную и унизительную. И тут сказано: "Кыш,
Шеврикука!"? А посошок-то? С закусками и свежим пивом в кружках.
Основательный посошок. Какое уж тут "кыш"! А провести церемонию посошка
повелел император. Позвольте. Посох, посошок... Известно: Павел редко
расставался со своей тростью-дубинкой. А нынче (нынче!) прогуливался без
нее. Отчего так, узнавать было уже не у кого. Оставил в замке из
деликатности, из боязни, как бы не отдубасить в сердцах матроса Александра
Федоровича? Что за глупости лезут ему, Шеврикуке, в голову? Что ему либерал
из Симбирска и бедный северный Гамлет?
А Илларион мог развлекаться и бездумно, не предполагая заранее, какие
повороты сюжетов возникнут в его изначально бессмысленных сочетаниях
обстоятельств, мест и персонажей. Выдавил из Павла Петровича, пусть
вышедшего в парк без трости, обещание нечаянных польз от табакерки,
Шеврикуке же указали на необходимость соблюдения санитарных норм. И теперь
Шеврикуке следовало не удивляться и расстраиваться, а разгадывать мелочи их
с Илларионом общения и толковать их применительно к своим заботам и
предстоящим действиям. Илларион, конечно, с ним забавлялся, но наверняка
запрятал в пазухи своих забав подсказки Шеврикуке и предостережения. И
нечего было Шеврикуке обижаться на Иллариона и досадовать на него, а себя
считать ходом встречи униженным.
И он перестал обижаться и досадовать.
И решил сегодня же проникнуть на лыжную базу. И вот, пожалуйста, одна из
подсказок, рассыпанных Илларионом, всплыла и покачивалась сейчас перед
Шеврикукой. Прозвучала она в словах о влиянии привидений Приватных (глюков,
бегемотиков белой горячки, прочих епишек) на те или иные личности. У
Бушмелева, без сомнения, должен был быть именной епишка. Бушмелев и
напивался, случалось, до чертиков, и видения его посещали, а в конце жизни
его угнетали кошмары. Надо было отыскать епишку Бушмелева, если он, конечно,
сохранился, найти к нему подходы и склонить к душевному расположению. Или
хотя бы к историческому единению. Наверняка в канцелярском столе или в
компьютерной картотеке взаимоуважающего соблюдателя Гори Бойса сведения о
епишке Бушмелева Должны были неистребимо сохраняться.
Помимо всего прочего, к походу на лыжную базу его подталкивала тоска.
Происхождение ее он объяснить себе не мог. Или не желал делать это. Без
сомнения, с тоской он вернулся из Гатчины в квартиру Уткиных. И это была
именно тоска, а не меланхолия Иллариона. "На Острове Тоски двадцать две
стальных доски..." Меланхолия Иллариона не требовала поступков, а требовала
забав. Но может быть, Шеврикука и ошибался.
64
Не успел Шеврикука известным ему ходом просквозиться в недра лыжной базы
в Останкинском парке, или места летнего обитания призраков и привидений, как
на него с грохотом надвинулся боевой, о двух тумбочках, стол
взаимоуважающего соблюдателя Гори Бойса.
- А-а! Пролаза Шеврикука! Заявился, не поленился! - загромыхал и сам Горя
Бойс. - А зачем? Давно не видали и видеть не желаем!
Очки, какие Горя Бойс смастерил из фанеры для убиений мух, были вскинуты
вверх, словно бы Шеврикука был приравнен соблюдателем к крылатым насекомым и
заслуживал свирепой казни.
- Не шуми и не грози! - скучно произнес Шеврикука.
И Горя Бойс успокоился.
- Я к тому, - сказал Горя Бойс, - что в Апартаменте нумер триста двадцать
четвертом никто вас не ждет.
- Тебе ли судить, где меня ждут, а где нет! - рассердился Шеврикука.
- Там просто никого нет.
- То есть как? - растерялся Шеврикука. - И Дуняши-Невзоры нет?
- Ни барыни, ни прислуги, - кивнул соблюдатель Горя Бойс, и можно было
подумать, миролюбиво кивнул, с сочувствием.
- А не гуляют ли они где-то? Не ведут ли беседы в гостях в номерах
четвертой сотни?
- В просторах четвертой сотни их нет.
- А где же они?
- Не могем знать-с. А если бы и знали-с, не имели бы права вас, сударь,
одарять знаниями. А если бы и имели право, то все равно вам, сударь...
- Замолчи, - цыкнул Шеврикука. - Мне эти барыни и прислуги сегодня нужны,
как... Ты вот что. Лучше скажи, был ли у Бушмелева личный епишка?
- Вот ты что! - покачал головой Горя Бойс. - На Бушмелева, значит, выйти
хочешь! Гордец и бестолочь! Горя бойся!
- Ты отвечай! Был личный епишка?
- Ну, был...
- Был? Или он и теперь есть?
- Ну, есть... - протянул Горя Бойс.
- Засунь клешню в картотеку и добудь оттуда его формуляры.
- Как же! Сейчас! А может, ты от Отродий Башни? Проваливай. А то возьму и
включу авральную систему! Что с тобой сделают при наших-то нынешних
непотребствах!
- Не пугай. И подумай. У тебя носков дырявых двадцать пар. А новые
откуда? Айвового варенья не ел полгода. Бабка Староханова, что ли, тебе его
купит? Смазь то есть. А вдруг на тебя опустятся посильные вознаграждения?
- Откуда? - хмыкнул Горя Бойс. - Из Пузыря, что ли? Или - еще лучше! Не
из тебя ли?
Тут уж взаимоуважающий соблюдатель расхохотался.
- Ну а почему же и не из меня? - чуть ли не оскорбленный, сказал
Шеврикука.
- Подкуп при исполнении кадровых бдений! - взвыл Горя Бойс. - Миллионы
лет непорочных сидений за доверенным столом. В минуту и все порушить? Ну уж
нет! Полиция! Милиция! Понятые! Свидетели! Взаимоуважающая следительница
Староханова! Караул! Вербуют!
- А ну замолчи! - Шеврикука перепугался, не хватало еще, чтобы на крики
командира, причитая, кликушей явилась пропахшая лыжной мазью следительница
бабка Староханова или кто другой; он бросился к тощему соблюдателю, зажал
ему рукой рот.
Горя Бойс дергался, мычал, ногой пытался достать до секретной кнопки
вызова внутристенных бойцов, но потом замер, без всяких усилий отвел руку
Шеврикуки, сплюнул и сказал:
- Вот что, Шеврикука. Твое счастье, что и у меня к этому Бушмелеву...
Если ты ему насолишь, я порадуюсь. А так греметь бы тебе сейчас в кандалах.
Или еще что похуже. Ишь ты, учудил! Миллионы лет беспорочного сидения, и на
тебе - подкуп! Про подкуп-то ты, конечно, не забудь, ради своего душевного
просветления... Про посильный-то... Не забудешь?
- Не забуду, - шепотом пообещал Шеврикука. - А ты поищи, что у вас там в
компьютерах на бушмелевского епишку.
- Что искать уже отысканное. Вот! Не зевай! - Горя Бойс стукнул кулаком
по столу, один из ящиков выдвинулся с треском, выстрелил серой папкой с
лиловыми тесемками. Горя Бойс подпрыгнул, изловчился поймать папку, протянул
ее Шеврикуке. - Держи. Там и фотографии, и дактилоскопия, и состав слюны, и
размеры, и прочее. Здесь не смотри, а где-нибудь один, в тихом углу...
- Быстро вы! - восхитился Шеврикука.
- А чего уж быстро, - скромно произнес Горя Бойс, - я уж три дня знал,
что ты придешь и зачем придешь...
Взаимоуважающий соблюдатель спохватился и замолк.
Шеврикука в волнении не успел осмыслить и уразуметь суть слов Гори Бойса,
а уже услышал:
- Барыню, что из триста двадцать четвертого нумера, не ищи. Ты ее сейчас
не отыщешь. А вот служанка ее без головы... или с головой... прости ее грехи
и чудеса... может обнаружиться в Лавандовом саду... может... а может и не
обнаружиться... и эта... тоже чудесная... Увека-Векка... там лепестки,
случается, нюхает...
И опять Шеврикуку забрала тоска. Не гатчинскими ли водами омывается
остров Тоски? Тоска, хорошо знакомая Шеврикуке. В ней удручало однообразие
тихой боли разума, замком затворявшей действия и решения. Впрочем, сегодня
никакие замки Шеврикуку ни в чем не стесняли. Шеврикуке захотелось
поинтересоваться у Гори Бойса, а тот глядел на него с умилением, отчего же
Гликерии нет нигде поблизости, ведь ей определено всего лишь домашнее
содержание, да еще и с послаблениями. Или изменился режим содержания? Но
проще было бы вызнать об этом у Дуняши-Невзоры, если она повстречается. А
спросил он вот о чем:
- Неужели у вас не прекратились гуляния в садах? При ваших-то
клокотаниях?
- Вот именно при клокотаниях! - согласился Горя Бойс. - А у нас и еще
одна забота вспухла. Но в садах гуляют.
- Какая забота?
- А бомжи, - сказал Горя Бойс.
- Какие бомжи?
- Ты, Шеврикука, "Дважды два" не смотришь? Бомжам ночлег предоставляют...
- Ну слышал. Смотрел. Предоставляют... Но ведь в бомбоубежищах. Бывших.
- В бомбоубежищах, - подтвердил Горя Бойс. - Но это где? А у нас им
отдают лыжную базу и лыжный образ жизни. Здесь, мол, сам воздух нравственно
целительный. А нам-то куда деваться летом?
И взаимоуважающий соблюдатель Горя Бойс зарыдал. Впрочем, сначала он
выругался, произнеся: "Блендамед!" - а уж потом зарыдал.
Шеврикука стоял озабоченный.
Когда он выскочил из Землескреба в направлении лыжной базы, он увидел
Радлугина. Тот прикнопливал на стенд деловых объявлений прокламацию.
Прокламация была ксерокопией, текст ее начинался плакатно: "Всем! Всем!
Всем! Декрет!"
- Разве это декрет? - заметил Шеврикука. - По жанру это скорее воззвание.
И что это за исполнительный комитет? Это вы, что ли?
- Я хотел посоветоваться с вами. - Губы Радлугина обиженно сжались. - Но
связи нет.
- Нет, - строго сказал Шеврикука. - "Дупло" в потусторонних делах.
- Ах так, - успокоился Радлутин и будто бы обрадовался потусторонним
делам связного,
А Шеврикука пообещал себе сегодня же проведать спальню Пэрста-Капсулы и
не допустить, чтобы в получердачье возникли какие-либо поводы для
вмешательств Радлугина. Радлугин непременно должен был ринуться в
преследование бомжей. Если уже не ринулся.
- Пусть будет и воззвание, - согласился Радлугин. - Но нельзя, чтобы наше
бомбоубежище отдали бомжам. Тут речь идет и о боеспособности державы. И о
том, какие лужи и кучи вонючие, извините, появятся во дворах возле Цандера.
И там рядом - детская музыкальная школа.
- Мне это известно, - сказал Шеврикука.
Действительно, он то ли читал, то ли слышал о намерении чиновных
разумников разместить в пустующих бомбоубежищах ночлежки им. МХАТа им.
Горького для имеющих московскую прописку бомжей. Но известие это его не
задело всерьез. Как и мало кого в Москве. Повторялись лишь расхожие шутки.
Как теперь будут называть стратегические объекты гражданской обороны -
бомжеубежища, или бомжехранилища, или бомжележбища, или бомжеложи, или
просто ложи бомжей? Перекатывались с газетных страниц в зрительные
информационные пространства рассудительные мечтания о нарождении новой
жизнестойкой человеческой цивилизации. Понажимают все же нервные идиоты на
кнопки или АЭСы поломаются, ничего, многие передохнут, оно и к лучшему, но
после ядерной зимы ворота бомжеубежищ распахнутся, и на свет весенний выйдут
бодрые морозоустойчивые экземпляры. Обросшие, но цельные. "Только бы потопа
не случилось!" - нудили пессимисты. "Наши бомжи из любого потопа выйдут
сухими!" - отвечали патриоты. Шутки шутками, а ведь домовые могли остаться
без среды обитания и клубных помещений в Большой Утробе. А теперь новость -
бомжи претендуют и на лыжную базу.
- Ты что, Шеврикука? Заснул, никак? - поинтересовался Горя Бойс. Он уже
не рыдал. И мог снова произнести: "Блендамед!"
- Я думаю, - смутился Шеврикука. - Я соображаю. Говорили, что как только
все выберут из Пузыря и разделят, так в его пустую оболочку всех бомжей и
поместят. Наверняка и тех, что отписаны к вам, на лыжную базу, туда умнут.
- Я, Шеврикука, думал, что ты умнее. Когда это твой Пузырь будут делить и
выскребывать? А-а-а! Ты бы что-нибудь придумал, чтобы отвести от нас бомжей.
А то прогадаешь... Клокотание клокотанием, а сейчас, похоже, многие сбились
в кучу. Общий интерес. Общая оборона. А Бушмелева, из-за его натуры и удали,
готовы произвести в воеводы. И произведут. Вот тогда мы и запляшем!
- Ладно, - сказал Шеврикука. - Отправлюсь-ка я в Лавандовый сад.
В Лавандовый сад и в другие оздоровительные места, с подогревом и
подсветкой воздуха, с романтическими посадками, родниками и тихоструйными
ручьями, Шеврикуке надо было бы спускаться в кабине лифта или в шахтном
подъемнике. Но он решил спланировать вниз сам, раскинув крылья душевности и
свойственной ему прыти. Но в самом начале вольного спуска был схвачен за
рукав куртки костлявой лапой взаимоуважающей следительницы бабки
Старохановой. Та словно бы не желала нарушать церемонию вхождения в недра
лыжной базы, изловила его и зашептала:
- Красавец ты наш писаный, рыцарь золотая мозоль, дело ты свое исполняй,
но Векку-то нашу, Увекочку, не прогляди, она ведь теперь как персик, как
Лиза Минельева, она даже лучше Лизаветы-то, а ножки-то у нее, ножки-то, она
не для бомжей, ты уж ее, барин ты наш ненаглядный, в обиду не давай!
- А ну проваливай, бабка! - взревел Шеврикука. - Когти свои убери, а то
лапу изувечу!
- Фу, грубиян, фулиганье! Бандюган! - прошипела бабка Староханова и
принялась вдогонку Шеврикуке скорострельно чихать.
65
А Шеврикука уже опустился на черноземы Лавандового сада. Или на
красноземы. Избалованные зимними погодами и зарослями в Оранжерее (лучшая в
стране, Главный Ботанический сад, Академия наук, бывшие теплицы Геринга, две
тысячи одних только кактусов, а сколько орхидей, кокосы на пальме, цветение
азалий), привидения и призраки годами бутетенили, выговаривая себе летние
компенсации. Над ними сжалились и, принимая во внимание их ночные изнурения,
одарили их местами оздоровительных променадов с Лужайками Отдохновений. В
частности, и Лавандовым садом. Лаванда росла тут то ли на грядках, то ли на
клумбах, то ли в кринах-горшочках, Шеврикука не знал, огородник и садовник
он был скверный. Ботаник - тем более никакой. Спускаясь к ароматам лаванды,
Шеврикука увидел на лужайках сада, друг от друга отдаленных, и
Дуняшу-Невзору, и Векку-Увеку. Дуняша кого-то кормила, рассыпая орешки, а
Увека с кем-то кокетничала. Пускай кормят и кокетничают, решил Шеврикука, а
он посидит на лавочке под желтой сливой и подумает кое о чем.
Бушмелева, стало быть, норовят поставить воеводой. Что ж, именно такой
воин мог быть теперь и пригож. На смотринах дома Тутомлиных Дударев, тогда
приказчик-искуситель, связывал с Бушмелевым мрачные готические драмы и
тайны, какие всегда придавали историческим зданиям особый шарм, а стало
быть, и укрепляли им цену. Этот грешник и изверг, человек необузданного
нрава и опасных страстей, был миллионщиком, сибирским и окским заводчиком,
чье предложение, к несчастью, приняла одна из графинь Тутомлиных. Известен
был как деспот, душегуб и синяя борода. Графиню затравил. Сыновей пережил,
изломав им судьбы. Невдалеке от окских заводов держал в муромских лесах
разбойников. Мог - и не только своих работников - в назидание другим
сбросить в колодец или уморить голодом. Справлялся и с дворянами, в
особенности с мужьями приглянувшихся красавиц, не пожелавшими предоставить
жен для утех Афанасия Макаровича. Одного погубил, огнем уничтожив его
усадьбу, другого заманил на завод и приказал швырнуть его в расплавленный
чугун. Теперь воспрянул и рвется в воеводы. Скорее всего, и пройдет...
Да, и еще была у него, между прочим, история с Гликерией. Ну, это случай
особенный, и пусть пока подремлет в стороне.
Да. И проклятие. Будто бы он проклял Москву, покровскую местность, земли
родные, что было действием неприличным, и неоправданным, и опять же
греховным.
Ладно. Кого же кормила на Лужайке Отдохновений Дуняша-Невзора и чем?
Очень может быть, что и бегемотиков. Дуняша бегемотикам, особенно тихо
являвшимся когда-то в пивном автомате на Королева, пять, финансисту
Моховскому, симпатизировала. А бегемотики были из епишек.
Папка, коей облагодетельствовал его Горя Бойс, размещалась теперь под
легким свитером Шеврикуки и ремнем джинсов. В Лавандовом саду был заведен
купальный пруд для мелких особей. В одну из раздевальных кабин и направился
Шеврикука, хотя и не имел для того никакой пляжной надобности.
Надобность была вызвана интересом к епишке изверга Бушмелева. Сознавая,
что долго в кабине ему торчать не позволят, Шеврикука чуть было не оторвал
от папки тесемки и был вынужден ловить документы, планировавшие на песчаный
пол. Звали приватное привидение почтительно Епифан. На рожу Епифана, анфас и
в профиль, Шеврикука взглянул мельком. А вот фотографии татуировок епишки
Шеврикуке захотелось рассмотреть внимательнее. Плечи Епифана украшали голые
бабы, но отчего-то - на лыжах и до бедер - в ватниках. В кружевной технике
были исполнены изображения каких-то производственных сооружений, возможно
плавильных печей. И охранял Епифана со спины злодейский молодец с кистенем в
руке, по всему виду - разбойник из муромских лесов. Шеврикука, торопясь,
стал листать бумаги с текстами (на одной из них объект именовался не
Епифаном, а Герасимом), но в дверь забарабанили. Папка полезла под ремень,
Шеврикука открыл дверь и, отстраняя торопыгу-купальщика рукой и словами:
"Пардон, пардон, пардон!" - поспешил к Дуняше-Невзоре.
Но прежде чем он достиг Дуняши, на асфальтовой тропинке он столкнулся с
Увекой Увечной, или Веккой Вечной. Он бы пронесся мимо нее, если бы она сама
не остановила его, произнеся нежно-томно: "Ах, Шеврикука, милый... милый...
Куда же вы несетесь, несносный?.." - и этак деликатно, явно не для пожатия,
протянула ему руку, ладонью вниз, что Шеврикука се сгоряча расцеловал, но
тут же и пробормотал: "С вашего позволения". В недавно виденном фильме
влюбленному офицеру напомнили о том, что прилично целовать руки только
замужних дам. Сейчас же офицер с дамами выбыли из головы Шеврикуки. Он
сообразил, почему сам не остановился. Он несся и успел подумать: "Надо же! И
Лайзы Миннелли тут даже разгуливают..." Подумал с удивлением и иронией.
Понятно, что натуральная дочка Джуди Гарленд в Останкине, на лыжно