Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
ае, следовало уяснить, играла ли теперь
Гликерия перед Шеврикукой и еще кем-то, дурачила его и еще кого-то,
Шеврикуке неизвестного (или неизвестных), либо от скуки, либо по бабьему
капризу, или же она, смяв гордыню и готовая к унижению, явилась к нему,
вытолкнутая из укрытий объявленного ими неприятия друг друга колющей
необходимостью. Чем была вызвана эта необходимость - стремительно-шальной
авантюрой Гликерии или обострением гнета тяжких обязательств, - не имело
значения.
Она говорила о доверенности Петра Арсеньевича. А не о "Возложении". Опять
же это не имело значения. Была, правда, одна пустячность. Выходило, что
никто из-за угла за подвигами Шеврикуки в маете с набалдашником не
подглядывал. А если кто и подглядывал, то не от него Гликерия проведала о
приобретенных Шеврикукой по наследству силах. Кому-кому, а ей нередко
открывались секреты, запечатанные не одними лишь сургучами. Имела дар. И не
следовало удивляться, что визит в Землескреб она нанесла сразу же после
отыскания Шеврикукой бумаги Петра Арсеньевича. Возможно, из-за нетерпения и
спешки и оказалась она не готовой к разговору. Но не исключено, что в
Землескреб - опять же из-за нетерпения, но и по розмыслу - Гликерия
отправилась лишь на разведку. И коли так - желаемого добилась. Вынудила
Шеврикуку признать, что некий документ (пусть и не доверенность) на него
свалился, ощутила, что его можно разжалобить, а разжалобив и усмирив, увлечь
в полон своих устремлений, а можно и раззадорить, разъярив в нем игрока, и
подтолкнуть к гусарствам.
"Ох, и лукавая вы дама, Гликерия Андреевна!" - безгласно укорил Шеврикука
бывшую приятельницу. Но бывшую ли?
"Ты о ней все время думаешь, - уверила его на Звездном бульваре, тогда
еще не осчастливленном Пузырем, Невзора-Дуняша. - Противна она тебе или
прелестна, но ты о ней думаешь. А раз думаешь, значит, ты..."
Думает, думает...
И Гликерия думает о нем, сомневаться в этом не приходилось, не важно, что
думает и при каких обстоятельствах, пусть даже порой высоконадменно, а то и
с презрением барыни, но думает.
"Чуть ли опять не перешли на "ты"! Надо же! - как бы дивился Шеврикука. -
На колени, мол, я перед тобой бы встала! Это Гликерия-то Андреевна!" Никогда
ни перед кем Гликерия на колени не вставала и никогда ни перед кем не
встанет. Сами просительные слова ее были для Гликерии наверняка
болезненно-непроизносимыми (в них будто бы допускалась возможность великого
унижения и предательства своих житейских установлений), но она их
произнесла. Из-за того, что у него, Шеврикуки, якобы объявились некие
замечательные силы!
Страдала ли сегодня Гликерия в Землескребе или же лицедействовала и
наслаждалась лицедейством?
Все могло быть.
Вряд ли она, конечно, наслаждалась, тут Шеврикука признавал
несправедливость в мыслях, наслаждение женщине приносит, скажем, месть,
мстить же Гликерии не было как будто бы причин. Но лукавить и дурачить его
она была способна, хотя и осторожничая, с опасениями рассердить собеседника,
навредить своим устремлениям к удачам или добычам. "В пекле! В пекле ее
удачи и добычи!" - опять взыграло в Шеврикуке. Так или иначе, появление
Гликерии завтра или послезавтра или ее вызов на свидание были вполне
вероятными, и ему, Шеврикуке, успокоенным рассудком предстояло постановить:
какой образ действий избрать.
Можно было отдалить ее от себя (или отдалиться от нее) навсегда. Что
Шеврикука и старался сделать в последние месяцы. Кабы он перестал о ней
думать... И сегодня слезы ее были вроде бы истинны. За годы их отношений она
не лгала и не врала Шеврикуке, не та натура, только что вводила в
заблуждения - и не раз, или мелко обманывала, но без корысти, а в шутку или
ради розыгрыша, конечно, нередко и умалчивала о существенном, это уж в
собственных интересах; так вот, даже если теперь она вводила его в
заблуждение, слова о гнете тяжких обязательств и влагу в глазах Гликерии он,
Шеврикука, все же должен был принять всерьез. И ему хотелось убедить себя в
том, что Гликерия приходила к нему нынче не коварная и злонамеренная, а
именно принужденная обстоятельствами, именно страдающая, если и не во всем
искренняя, то опять же из-за обстоятельств, из-за своей гордыни, из-за
кривосложностей их с Шеврикукой отношений.
Да, надо было убедить себя в этом! И с тем жить дальше. Разговоры же с
Гликерией Шеврикука полагал вести морожено-дипломатические, не допуская
срывов в патоку дружелюбия или опасной душевной тонкости, подобно нынешнему
с возвращением к "ты".
Пусть будет так, постановил Шеврикука.
А если его одурачат, если он угодит в яму со зловониями или в пекло, ему
придется винить себя. Случится еще один урок, возможно, последний.
Но нельзя допустить, чтобы его стараниями добыли удачи вселенской дряни.
"Какие пошли пафосы и красоты! - поморщился Шеврикука. - Вселенская
дрянь! Экий я исполин и герой, решивший не посрамить рыцарство!"
И было упомянуто слово "милосердный". К милосердию призывали Шеврикуку, к
милосердию! Как тут не воспарить чувствами! Впрочем, если бы к милосердию
его стал бы призывать, скажем, добродетельный гражданин Радлугин, Шеврикука
драматически и вразумляюще выразился бы. Но его призывала к милосердию
Гликерия!
А если бы принялась умолять о милосердии Увека Увечная, Векка Вечная?
Сейчас же посоветовал себе Шеврикука взять Увеку Увечную за мелодические
бока и отодвинуть ее в угол молчания. До поры до времени.
Ладно. Его подмога Гликерии допустима. И если Гликерия угостила его
сегодня зельем, то ее зелье - воздушно-цветовое, а может - и музыкальное, в
отличие от жидкостей сокольнической Стиши. (Между прочим, Гликерия,
подумалось Шеврикуке, призывала его в сотрудники. Векка-Увека же упрашивала
назначить ее сподвижницей, чуть ли не жертвенной, чуть ли не Жанной д'Арк. И
возможно, она уже осуществляла себя Жанной д'Арк при останкинском громобое
Сергее Андреевиче Подмолотове, Крейсере Грозном, и амазонском змее Анаконде.
Кстати, состоялось ли у Векки-Увеки свидание с Отродьями Башни? И не Тысла
ли со свирепым Потомком Мульду были направлены курьерами к маньчжурскому
ореху?.. Впрочем, мысли об этом взблеснули стрекозиными крыльями и унеслись
к озерной прохладе.)
Успокоенный Шеврикука впал в мечтания. Ощутил себя и впрямь кавалером или
даже рыцарем из грез и упований Петра Арсеньевича, способным
облагодетельствовать хрупкие женские натуры. Теперь он был согласен
устраивать изумрудную судьбу Гликерии, добывать ей к маскараду золотые
удовольствия гомерово-оффенбаховской Елены, откопанные Шлиманом в Малой
турецкой Азии, а ныне опущенные на цепях в глубины государственных секретов,
отводить от Гликерии все беды, заставить содрогнуться, взвыть и покрыться
струпьями всех ее злыдней и татей и... И еще что-то совершить, не дожидаясь
ни взглядов, ни слов благодарности. Разъяснять себе или уточнять это
предполагаемое "что-то" Шеврикука не стал, приливы горних устремлений
повлекли его далее, облагодетельствования его готовы были распространиться и
на доблестную воительницу Дуняшу-Невзору, громившую на Покровке обидчиков
Гликерии, и на признанную Радлугиным шикарной женщиной Нину Денисовну
Легостаеву, или Денизу, и на несомненно требующую опеки нежную девушку
Векку-Увеку, и на томно-упоительную, обильную желаниями и телом Совокупееву
Александрин, и на кроткую мечтательницу с музыковедческим образованием
Леночку Клементьеву, чающую с воздыханиями полета к ней большого шмеля -
гения Мити Мельникова, и даже на проказницу и искусительницу Стишу... Всех
их, всех Шеврикука готов был сейчас облагодетельствовать, уберечь от
житейских притеснений, утешить и приголубить. Всем им слезы утереть...
"Да что со мной! - опомнился Шеврикука. - В кого я себя возвожу! О чем
грежу?"
И ради кого? Они же все - бабы, стервы и интриганки! Хищницы и охотницы.
И Гликерия - охотница! А он решил утереть им слезы, облагодетельствовать их
и приголубить!
Клоун, обозвал себя Шеврикука, Карандаш! Притом и жалкий. Лишь
комплексами недотепы и неудачника можно было объяснить внезапно обволокшие
его мечтания. Какими такими подарками природы и судьбы он обладал теперь,
чтобы кого-либо облагодетельствовать и наградить процветанием?
Ах, ну да, усмехнулся Шеврикука, а сила-то бумаг Петра Арсеньевича? Как
же! Как же!
Как же! Нет, нельзя было давать - хотя бы умолчанием-и песчиночных надежд
Гликерии. Опущено на него "Возложение Забот", а не мешок с рождественскими
подношениями. А взять на себя тягость возложенных забот Гликерия вряд ли
отважится (Векка-Увека, возможно, и отважится). А сил у него нет! Нет! Но
если они и приданы к "Возложению Забот", то, конечно, не для его, Шеврикуки,
личных блажей. К тому же он от них устранился и распаковывать их не стал.
Это Гликерия Андреевна должна принять к сведению. Для этого Шеврикуке еще
предстояло поставить Гликерию в известность о своих богатствах и рудных
жилах. То есть об отсутствии их.
Как там написано в "Возложении", принялся вспоминать Шеврикука. Переданы
ему привилегии и обязанности Петра Арсеньевича. Да, будем считать - и
привилегии. Далее вроде бы разъяснено: "Указания о приемах, средствах и
линиях возможных действий любезно дадены в тайно предоставленных
приложениях..." Пользоваться этими приемами и средствами разрешалось (или
рекомендовалось) лишь при сословных или исторических необходимостях. Не
пожелав заглянуть в приложения, ради оправданий Шеврикука посчитал, в
частности, что сословных и исторических необходимостей пока нет. Степь не
горит. А уж если бы вспыхнули в степи костры и пожары, Шеврикуке бы
открылось.
Но поручили бы подать знак об этом вовсе не Гликерии Андреевне
Тутомлиной.
50
Упросив себя больше не томиться мыслями о приходе Гликерии, о своих
чувствах к ней и в особенности не томиться мыслями о наследстве Петра
Арсеньевича и соблюдать благоразумие, Шеврикука отправился в пешее и
бездумное путешествие по останкинским достопримечательностям, не имея в
голове деловых интересов.
Прибрел на Звездный бульвар. Пузырь, похоже, сегодня почивал, лежал
бездушно, был заперт и зашнурован, никого в себя не впускал, ни с кем не
общался, движения или хотя бы вздрагивания в нем не происходили.
И вокруг Пузыря было тихо. Дневные городские звуки, естественно, не
исчерпались и не утихомирились. Но Пузыря они не раздражали. А вот звуки
скандальные и общественно-народного наполнения, видимо, из уважения к
Пузырю, к праву его на отдых со сновидениями, а может быть, из-за
смиренно-корыстных опасений немилостей Пузыря отодвинулись на Поле Дураков и
к парадному, со снопами изобилий, входу на Выставку Достижений. Скандалили
громче других желающие пробиться в Лигу Облапошенных, а стало быть, и в
соискатели грядущих компенсаций. Эти желающие прибывали в Останкино из
самыхразных обездоленных земель, даже и от диких кочевых народов, о чем
свидетельствовали бытовавшие теперь на Поле Дураков верблюды, бактрианы и
дромадеры, страусы-скороходы, ездовые кенгуры и собачьи упряжки. Корабли
пустыни удивляли гостеприимных и жалостливых останкинцев гордыми натурами,
хлеб, мясо и рыбу не кушали, а принимали из рук лишь сушеную каракумскую
колючку.
Скандалисты Шеврикуку не волновали. Они были до того бестолковы и
себялюбиво-наглы, что не могли даже добиться статуса облапошенных. Впрочем,
и они не пропадут, полагал Шеврикука, а кого-нибудь и сами обдурят. Правда,
без пользы для себя.
Собеседователи же общественно-народного наполнения сбивались в
говорильни, но сейчас как будто бы напряжения в них не было, не колотили
дамы галошами по стиральным доскам, не лезли на кафедры или кузовы
автомобилей истину чующие, не призывали штурмовать водопровод - беседы всюду
проходили степенно-благоразумные, в них растекались надежды и не слышалось
озверения.
Слова о Пузыре до Шеврикуки не донеслись.
В одной из говорилен Шеврикука углядел распаренного поворотами и
полезностями дискуссии Радлугина, но подойти к нему не пожелал. Тем более
что к месту пребывания Шеврикуки на асфальте подкатил "мерседес" и вблизи
Шеврикуки замер. Отворилась дверь иномарки, и в собеседники Шеврикуки шагнул
известный уже в Москве предприниматель Олег Сергеевич Дударев, один из
столпов известного уже в деловых кругах Тайбэя (Тайвань), Хоннара
(Соломоновы острова), Анкориджа (штат Аляска) и пр. концерна "Анаконда".
Днями раньше Дударев приплыл к Землескребу в темно-сером "мерседесе", видно,
что поношенном, и сам управлял средством передвижения. Теперь его "мерседес"
имел цвет вишневый, и было ясно, что лимузин предпринимателя - новорожденный
и только что растаможенный. У руля же сидел крепыш Дубовое Полено в
наводящих трепет зловеще-тонированных очках, под малиновым пиджаком,
предположил Шеврикука, у него наверняка оттопыривался табельный предмет.
- Игорь Константинович! Дорогой вы наш! - шумно приветствовал Шеврикуку
Дударев. - Рад видеть вас! Несказанно рад!
- И я рад, - чуть наклонил голову Шеврикука.
- Наблюдаете?
- Наблюдаю, - сказал Шеврикука. - Как и договорились.
- Как и договорились! Как и договорились! Вот и славно! - возрадовался
Дударев, будто на плечо ему уселась птица лирохвост, а в клюве принесла
кредитную карточку. И перешел на шепот: - На днях!.. На днях с Пузырем все
начнется! Случится нечто грандиозное, но и... И заварушки всякие возможны, и
катавасии, нас ведь хлебом не корми... Тут ко всему придется быть готовым...
- Я догадываюсь, - сказал Шеврикука. - Я внимательный...
- И хорошо! И хорошо! - одобрил Дударев. - Ба! Да я совсем забыл
поздравить вас!
- С чем это?
- С премией.
- С какой премией? - удивился Шеврикука.
- Ну как же! С премией! Или чем там вас наградили? Все говорят. А молва
знает о том, о чем и газеты не напечатают.
- Не получал я никаких премий, - хмуро выговорил Шеврикука.
- Ну не получали! Не получали! - принялся его успокаивать Дударев. -
Скромничайте, коли не желаете говорить о премии, тем более если она с
печатями на лбу. Только все знают... Молва, она, сами понимаете...
Шеврикука был готов всерьез убеждать Дударева в том, что никто не
производил его в лауреаты, а молва - дура и нет ничего глупее ее превратных
суждений, но понял, что возражения лишь возрадуют Дударева и укрепят его
мнение: была премия, была. И вдруг до Шеврикуки дошло, откуда и из-за чего
мог возникнуть возвышающий его слух. Он растерялся.
- В премии главное-то не бумажка из кассы, - просветил его Дударев, - а
диплом и звание. Новая степень уважения... Кстати, зарплату вашу мы опять
индексировали. И крепко. А получать ее вы будете теперь в долларовом
эквиваленте. Да! Мы на это уже способны.
- А... - Вопрос некий собрался задать Шеврикука. Но замолчал.
- Я вас понял! Понял! - заторопился Дударев. - Да, задержки. Да,
неплатежи. Но получите, получите! И паркетные работы скоро начнутся.
Паспорт, я надеюсь, у вас есть?
- То есть... - смутился Шеврикука. - При чем мой паспорт?
- Я имею в виду заграничный, - сказал Дударев. Заграничный паспорт.
- Нет у меня заграничного паспорта! - решительно заявил Шеврикука.
- Жаль, конечно, жаль... Но это мы быстро устроим... Для нас в ОВИРах и
МИДах нет блиндажей и укрепрайонов. В концерне мы завели иностранную
комиссию. Вы скоренько принесите фотографии, сами знаете какие, и мы вмиг
все оформим.
- А зачем мне заграничный паспорт? - надменно спросил Шеврикука.
- Понадобится, Игорь Константинович, понадобится, - заверил его Дударев.
- Вот, скажем, паркет. Годится ли наш паркет для дома на Покровке? Как же!
Это дрянь что за паркет! Тьфу! А вот в Северной Италии, на границе с
Австрией, - чудо что за паркет. Из альпийских елей. Из них и страдиварии
делают. Туда вы, как мастер и дока, и отправитесь за цветными и фигурными
плашками.
- Куда мне... - пробормотал Шеврикука. - У меня здесь дел хватает...
- Какие у вас в Москве могут быть дела! - возмутился Дударев. - Съездите
на две недели. Отдохнете. Совершите восхождение на вершины. Обмоете премию
тирольскими винами,
- Ну, если только в грузчики вы мне отпишете Сергея Андреевича, Крейсера
Грозного, - сказал Шеврикука.
- Это надо обсудить, - задумался предприниматель. - Это если его змей
отпустит.
- Конечно, - согласился Шеврикука. - А то кто же будет носить ему на
десерт гвоздики...
- Какие гвоздики? Какой десерт? - не понял Дударев. Но сейчас же десерты
амазонского змея Анаконды перестали занимать Олега Сергеевича Дударева. Он
взял Шеврикуку под руку и по-приятельски увлек его на прогулку по улице
Королева в направлении Останкинской башни. И заговорил секретным шепотом в
старании, чтобы его не услышали ни земляки-пешеходы, ни Отродья Башни, ни
крепыш Дубовое Полено, занятый у штурвала чтением мужской газеты с картинами
услаждений.
- А потом, Игорь Константинович, - доверял Шеврикуке Дударев, - случится
попросить вас настелить паркет где-нибудь на острове вроде Канар, Флорида
хороша, но уж больно далека, в домике махоньком о двух покоях и трех
спальнях, с павлиньим пением во дворе. И чтоб в приятных помещениях на
видных местах фамильный герб был выложен. С вензелями О. Д. Герб цветной с
вензелями вы выложить сможете?
- Смогу, - вздохнул Шеврикука.
- Ну и чудесно, - заулыбался Дударев. - Только это все между нами. Тсс-с!
Никому ни словечка, прошу вас. В особенности этому горлопану и бездельнику
Крейсеру Грозному. Он и наврет в сто коробов!
- А привидений из Москвы в тот махонький домик вы не выпишете? - спросил
Шеврикука.
- Если заскучаем, то и выпишем. Отчегр же и не выписать?
- Монплезир... Монкураж... Но ведь им тоже, наверное, потребуются
заграничные паспорта, - предположил Шеврикука.
- Какие проблемы! - махнул рукой Дударев. Но тут же и спохватился: - Кому
паспорта? Привидениям? Мы их провезем как сувениры. Впрочем, все выясним.
Это ведь не сейчас. Это ведь и не послезавтра. Это ведь к зиме... А теперь
уж, с вашего милостивого разрешения, Игорь Константинович, повернем к моей
колымаге. Меня небось заждались.
И они повернули к колымаге.
А через полчаса возле входа на Выставку Достижений Шеврикука повстречал
сановного домового из Китай-города Концебалова-Брожило, в грядущем -
Блистония, всадника и оптимата.
Как и в прошлое посещение Останкина, Концебалова опять украшала оранжевая
роба ремонтника дорожных покрытий, но на этот раз ступни его от беспокойств
и колющих мелочей земной поверхности отделяли не изделия массовой культуры
на манер кроссовок "Трейнинг", а пахнущие животным миром римские сандалии
дорогой кожи.
- Шеврикука, - спросил после обмена взаимоуважительными приветствиями
Концебалов-Брожило, - вы слышите, они кричат: "Отрешить!" Кому они назначают
отрешение?
- Мне-то не все ли равно, - сказал Шеврикука. - Какому-нибудь прохвосту.
А может быть, дураку. Не будем судить, кто они сами.
Если покажется занимательным, кому грозят отрешением и кто сравнялся
судьбой с бедолагой Никсоном, подумал Шеврикука, всенепременно узнаю у
Радлугина, хотя бы и через "дупло" Пэрста-Капсулу. Но что уж могло быть
этакого заниматель