Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
ньевича о Всемирной Свече.
Изучать их, правда, не стал. Не забрать ли сейчас у Радлугиных портфель
Петра Арсеньевича? Нет. Не надо, решил Шеврикука, нет времени, и далась тебе
эта Всемирная Свеча!
- Игорь Константинович, погодите, - окликнули Шеврикуку.
Шеврикука поморщился, остановился.
Нет, не Радлугин окликал его. Дударев.
Дударев, случалось, катался по двору и по Останкину на харьковском
дорожном велосипеде. Порой даже озорничал с мальчишками и гонял колесом
резиновые мячи. Теперь же он выглядывал из окна сиреневого "Запорожца" с
номерным знаком, предположил Шеврикука, малого предприятия.
- Игорь Константинович, вам случайно наш Сергей Андреевич, Крейсер
Грозный, не встречался?
- Сегодня нет.
- Вот стервец! И японец с ним пропал. Как бы они не загуляли! И
Совокупееву вы не видели?
- Я ее давно не видел, - соврал Шеврикука. - Последний раз я ее видел,
когда вы оплакивали Департамент Шмелей. Последний раз и первый. Я тогда с
ней и познакомился.
- Вот и надейся на людей!
- У меня создалось впечатление... не так давно... - осторожно сказал
Шеврикука, - что Сергей Андреевич вышел из вашего дела. После того как вы
решили произвести его в сторожа с колотушкой.
- Вышел, вошел! - сказал Дударев. - Вчера вышел, сегодня снова вошел! Он
с утра обещал связать меня с привидениями.
- С какими привидениями? - удивился Шеврикука.
- С какими! С теми! С двумя! С чужими. И пропал, стервец, с японцем! -
Дударев негодовал уже громко. - Уверял, стервец, что на Покровке все
привидения - его подруги!
- Я вас не понимаю, - сказал Шеврикука.
- Вы что, газеты, что ли, не читаете? И телевизор не смотрите? Два дня
назад на Покровке...
- Я читал, - сказал Шеврикука. - Но в газетах мало ли что пишут. Зачем вы
так шумите и волнуетесь?
Дударев быстро снял черные очки, посмотрел по сторонам.
- Да-да, вы правы, - Дударев заговорил почти шепотом, а Шеврикука стоял
уже в двух метрах от "Запорожца". - Всюду социальные и экономические
завистники! Но Митенька Мельников скоро обезопасит нас от всех ушей, глаз и
нюхающих носов. А вы наш. Вы же наш! Сколько я вам обещал платить в
последний раз?
- Тысячи две с половиной.
- А сколько я положил вам при первом разговоре в Останкинском парке?
- Пятьсот пятьдесят.
- Вот. Пятьсот пятьдесят, - Дударев был доволен. - Потом две с половиной.
А теперь я вам кладу шесть тысяч в месяц. И это ведь вы будете у меня по
совместительству?
- По совместительству, - кивнул Шеврикука.
- Чувствуете, как растет ваше благосостояние? Не растет, а скачет!
- Чувствую, - согласился Шеврикука. - Не благосостояние, а Сергей Бубка.
- Я понимаю вашу иронию, - добродушно сказал Дударев. - Но скоро пойдут
работы, и мы будем вам платить.
- Появится дом, где потребуется перестилать пол?
- Должен появиться, - произнес со значением Дударев. - Должен. Но в
Москве сейчас с этим трудно.
- И всегда было нелегко. Хотя случались и чудеса. На моей памяти один
шутник вычихал дом.
- Как это? - заинтересовался Дударев.
- У князя Хованского, Григория Александровича, того самого, что написал:
"Я вечор в лугах гуляла, грусть хотела разогнать", - был любимый шут
Савельич, большой ловкач и забавник. Этот Савельич на спор вычихал у одного
вельможи дом. Обязан был чихнуть на каждой из ста двадцати ступеней парадной
лестницы. Чихнул.
- Когда это было? - спросил Дударев.
- При Карамзине. Хованский был приятелем Карамзина.
- Вы сказали: "На моей памяти".
- Я так сказал? - смутился Шеврикука - На моей читательской памяти,
видимо. Я начитанный. Время образуется для безделья. Вот Михаила Ивановича
Пыляева не" давно читал.
- И я Пыляева недавно читал. Надо было. - Дударев задумался, он молча
губами шевелил, положив руки на руль, может, что-то и подсчитывал. Сказал: -
Нет, это нынче не пройдет. Чихание не для нас. Хотя...
- А покровский дом кому достанется? Если не секрет.
- Секрет! Секрет! Но не для вас! Тут есть варианты. Есть! И очень
заманчивые!
- Вот вы снова и в воодушевлении, - улыбнулся Шеврикука. - А то совсем
недавно поминали в сердцах агонию, всеобщую околесицу и жуть, отвергали
возможность родовых схваток...
- Были причины, были! - резко сказал Дударев. - Я говорил тогда с вами
про мельниковскую лабораторию. О ней - молчок! Это слишком серьезно.
- Я молчу. Я понимаю, - заверил Дударева Шеврикука, полагая при этом, что
Дударев прокричал о разгроме лаборатории если не сотне, то уж по крайней
мере десяткам человек.
- Вот я к чему пришел, - объяснил Дударев. - Мы отринули все это наше
планов громадье. А сами цепляемся за него. Не можем отвыкнуть. Я понял.
Нынче нельзя затевать что-либо долговременное. Надо все соображать на ходу.
Все менять и выстраивать на ходу! На лету! Кто этого не поймет, тот
погибнет! Можно было бы еще три дня назад предположить, какой интерес
вызовут привидения? Где этот стервец Грозный? С японцем к тому же! А в нашем
доме, как вы считаете, Игорь Константинович, есть привидения?
- Привидения... - растерялся Шеврикука.
- Вы ведь в нашем доме живете? - Некое сомнение прозвучало в вопросе
Дударева.
- Да, в Землескребе, - сказал Шеврикука.
- Здесь ведь столько людей понабито... Всех не узнаешь и за сто лет. А
привидению-то у нас проползти негде. Или не так?
- Утверждают, что одно завелось. В том самом подъезде, где обитает Митя
Мельников.
- Откуда?
- Там один чиновник накушался снотворного. Как раз над квартирой
Мельникова. Фруктов по фамилии. Его затравили в пору оздоровительной
кампании. Говорят, стал являться.
- Вы точно знаете?
- Я его не наблюдал. Но утверждают. Вот Сергей Андреевич, Крейсер
Грозный, и утверждает.
- Ну-у! Это враль! - поморщился Дударев.
- Враль, - согласился Шеврикука. - Враль-то он враль, однако
змей-анаконда живет в Останкине. И вы его разыскиваете в надежде с его
помощью войти в желанное вами общение.
- Возможно, вы правы, - задумался Дударев. - А коли что узнаете об этом
Фруктове, непременно сообщите нам.
- Дались вам эта привидения! - раздраженно сказал Шеврикука. - Нашли на
кого ставить! На весь этот хлам - привидения, призраки! Вот уж где точно
симптомы агонии. Впрочем, нет. Когда соображают на ходу, проглатывают на
ходу невесть что, случается не агония и не родовые схватки, а хроническое
расстройство желудка.
Но Дударев его не слушал. Из кармана пиджака он достал карточку, схожую с
визитной, но размером с открытку, и рассматривал ее. Шеврикука почувствовал,
что Дударев намерен о чем-то спросить его, но колеблется, стоит ли.
- Вы в каком подъезде живете?
- В том... - неопределенно указал рукой Шеврикука.
- Понятно, - сказал Дударев. - Вам сегодня в почтовый ящик ничего лишнего
не бросали?
- А что именно? - спросил Шеврикука.
- Да всякую дрянь бросают! То посоветуют немедленно разослать в двадцать
адресов требование купить букет Алле Пугачевой. То этот наш землескребный
деятель... как его... Радлугин, что ли... озадачит анкетой по поводу
Затмения. Сегодня сунули какую-то странность.
- Я ничего не получал.
- А в вашем подъезде кто-нибудь?
- Не знаю. Не слышал. В нашем подъезде никто.
- Странно, - сказал Дударев и, решившись, протянул Шеврикуке карточку. -
Вот поглядите.
Карточка была лакированная, с золотым тиснением, Золотые буквы бежали по
ней резво, цепляясь друг за друга лапами и хвостами, ватагами обезьян. В
четырех местах росчерки выскакивали вверх и вбок особо длинными и изящными
хвостами. Золотом обращались: "Товарищу Дудареву О. С.!" Далее следовали
слова знакомые и малоинтересные: "Быстро! Безопасно! Блестящий эффект!
Уничтожаем бытовых насекомых, не нарушая уюта вашего дома!", и Шеврикука
вернул бы карточку, если бы не скосил глаза на подпись: "Отродье Б. 8783 -
4. Б. Ш. (Фл. Ш.)". Он перечитал золотые слова: "Если подружитесь с
привидениями, не жадничайте, свяжитесь с нами, не сочтите за труд, иначе не
отвечаем за уют дома. В любой день с 6 до 19 часов по телефону..." Номер
был, но его замазали черным. Шеврикука перевернул карточку. И на обороте
зачерненные цифры не проступили. Шеврикука пожал плечами, вернул карточку.
- Не знаю, что и сказать. Шутят. Резвятся. Бумага есть. Краски есть.
Некуда девать.
- Странно, - пробормотал Дударев. - И главное - товарищу...
- Ни у кого более не видел, - сказал Шеврикука.
- Что вы слыхали про Отродья?
- Так. Останкинская болтовня.
- Вы сталкивались с ними?
- Нет. Их нет.
- Они есть, - убежденно сказал Дударев.
- Если номер телефона проступит, вы позвоните?
- Нет, - покачал головой Дударев.
- И правильно. Это какие-нибудь богатые шутники озоруют.
- Не уверен, - сказал Дударев. - Но мы и сами с усами. Где же этот
стервец Крейсер Грозный? Так вы, Игорь Константинович, если что узнаете про
тень Фруктова, дайте знать.
- Теперь вы прямо как Отродье Б. Ш.! Что вы носитесь со всякими этими
привидениями, с чепухой этой, досадно даже! - опять не выдержал Шеврикука.
- Вам-то что досадовать! Вот скоро получим дом, надеюсь, без насморков и
чиханий, и для вас там будет пол. А увидите Грозного, передайте ему все, что
я о нем думаю.
И сиреневый "Запорожец" малого предприятия укатил.
- У меня у самого дела! - бросил ему вдогонку Шеврикука.
23
Впрочем, Шеврикука полагал, что направляется на лыжную базу так, на
всякий случай, без особого дела. Вроде бы нет у него никакого интереса,
никакой комиссии. День стоял жаркий, два облака нехотя волоклись из
Астрахани в Норильск, над Останкином зависли, возможно, размышляя, возможно,
любопытствуя. Степенно (наконец-то по-московски степенно!) Шеврикука по
асфальтовой тропинке проследовал от главного входа в направлении стадиона и
лыжной базы и вдруг стал ощущать, что под ногами у него гудит. И не только
гудит, но и нечто содрогается. В этом юго-западном углу парка,
расположенного ближе к строениям Кашенкина луга, редко прогуливались, здесь
спешили деловые жители, укорачивая парком свою дорогу, и сейчас несколько
таких озабоченных прохожих попались навстречу Шеврикуке. Под ноги себе они
не смотрели, не останавливались и ничему не удивлялись. И уж тем более не
спрашивали Шеврикуку: "Что это? Вы ничего не чувствуете?"
Он чувствовал. Они не чувствовали.
А может быть, и они чувствовали, но в суете жизни не придавали никакого
значения всяким гулам и содроганиям. Да мало ли что у нас в Москве нарыто
под землей. Мало ли что может там гудеть и содрогаться.
А Шеврикука чем ближе подходил к лыжной базе, тем нервнее ощущал
подземные гулы и волнения. Под ним, похоже, не только содрогалось, но и
бурлило. Однако асфальт нигде не коробился, не разрывался трещинами, ни одна
травинка не вздрагивала, листья тополей, дубов и лип были спокойны, серый
кот и тот, лапы раскинув, безунывно спал на скамейке. А в тектоническую
предусмотрительность котов Шеврикука верил.
"Что же это?" - растерялся Шеврикука и метрах в пятидесяти от лыжной базы
встал. Не предупреждение ли ему? Глупости. Этак выйдет, что в сердцевине
всего находится он. Кому он нужен! Гулы и судороги происходили в недрах
летнего проживания привидений и призраков. Иное дело, следовало ли ему
именно теперь лезть в бурливый котел? Вспомнил он и о том, как недавно нечто
давящее и смрадное забирало его в недра Ужаса (то есть он и не забывал об
этом, но сейчас физически вспомнил, как его захватывало Чудовище). Ко всему
прочему, умельцы воздействовать на его сознание могли находиться и здесь, на
днях на Покровке они уже оказывались вблизи привидений, Благоразумие
требовало; уймись, охлади себя и уйди. Или резче: поворачивай оглобли. Но
гордость и любопытство возбуждали в Шеврикуке отвагу.
Шеврикука тихонько, теперь уже оглядываясь по сторонам, подобрался к
северному боку лыжной базы, отодвинул доску, освобожденную им три года назад
от гвоздей, и проскользнул в знакомую щель. Избегать взаимоуважающего
соблюдателя Горю Бойса он не был сегодня намерен и сразу дал о себе знать. Я
здесь, ваш посетитель, учиняйте расспросы. Однако легкопроходимый боевой
стол соблюдателя, прежде всегда поспевавший куда надо, где-то застрял и не
надвинулся грозно на Шеврикуку табельным охотником, а еле наполз,
погромыхивая в раздражении ящиками тумбочек. Горя Бойс, в валенках, в ватных
штанах на подтяжках, тощий, но пухлощекий, был взъерошен, взбудоражен,
Шеврикука его не рассердил и не обрадовал. Из кармана расстегнутого френча
Гори Бойса торчали фанерные очки, к битью мух они сегодня не принуждались,
да и мухи нигде вокруг не парили и не присаживались.
- В Апартаменты? - спросил Горя Бойс. - Или куда еще решили последовать?
Или ко мне?
- В Апартаменты, - сказал Шеврикука. - В номер триста двадцать четвертый.
Стол взаимоуважающего соблюдателя начал подпрыгивать, гремел ящиками,
звенел шпорами. Горя Бойс, бранясь, принялся удерживать канцелярскую лампу,
а она рвалась в выси, Шеврикуку шатало.
- Что это у вас? - спросил Шеврикука.
- Где? Что? - Горя Бойс вцепился в лампу, а она носила его над столом.
- Что это трясется под вами? Что бурлит? Содрогание затихло. Шеврикука
выпрямился. Горя Бойс с лампой рухнул на стол.
- Это не под нами... - пробормотал Горя Бойс. - Это в нас... Переполох!..
Большой переполох!
- Из-за них! Из-за этих! - выскользнула из темноты бабка Староханова,
взаимоуважающий следитель, она же Лыжная Мазь, она же Смазь. - И из-за этих
тоже! Которые в Апартаментах! Которые в нумере триста двадцать четвертом!
Теперь покоя не будет! Ты Шеврикуку к ним не пускай, он их еще больше
всполошит!
- А может, и порешит, - предположил Горя Бойс.
- А может, и порешит - захихикала бабка Староханова. - А может, и
порешит! Порешит и порешит!
- Горя, давай от триста двадцать четвертого, - сказал Шеврикука.
Шеврикука полагал, что Горя Бойс начнет опять для порядка куражиться,
требовать объяснений, почему он явился в неотведенный час и нет ли при нем
зараз, лиха и напастей, но нет, соблюдатель протянул Шеврикуке сушеную
воронью лапу с алюминиевым ромбом и произнес привычное: - Веди прохладную
беседу. Не озорничай. Не шали. Горя бойся!
Следитель Староханова заскользила за Шеврикукой. На этот раз он не
отогнал бабку, надеясь услышать от нее злободневные известия. Но Староханова
сопела и сморкалась, не вступая в разговор, возможно, лишь наблюдала по
должности за путешествием гостя, не натворит ли чего.
- И давно здесь так содрогается и бурлит? - спросил Шеврикука.
- Третий день, - охотно ответила Лыжная Мазь. - Третьего дня поутру тихо
так зашелестело, зашевелилось, а потом пошло. И завыло. И закряхтело. И
заколобродило.
Бабка вдруг и сама завыла, захныкала.
- Зависть-то до чего доводит! Это что же будет-то! Так мы и до Оранжереи
не доживем! Шеврикука! Сыночек миленький! Убереги нас! Пореши ты этих
бесстыжих красавиц!
- Что ты, бабка, несешь! - сказал Шеврикука. - Кто я такой? А здесь я и
ничего не могу. Здесь я гость и обязан вести прохладные беседы. И в чем
виноваты красавицы?
- Цепи рвут! - остановилась следитель Староханова. - О! Слышишь! Цепи
грызут! Стучат зубилами! С цепей сорваться хотят! А во снах пребывали
смирно. С этих, с этих, апартаментских, все началось! Кабы не вышло роение
улья. Сами себя изгрызут, искусают, изжалят!
В подземном гудении слышались звуки разнородные и даже разномузыкальные,
среди прочих - и металлические, но выделить из них звяканье или скрежет
цепей, удары зубила Шеврикука не мог. Многое здесь знать, видеть или
различать ему было не дано. А иное знание вышло бы и погибельным.
- Не хочешь порешить - не ходи! - донеслось до него сзади. Слова Лыжной
Мази были сухие, злые: - Сам сгоришь с ними!
- С кем - с ними? - обернулся Шеврикука.
- С нею! С нею!
- Проваливай, бабка! И лучше ходи с насморком, чихай и втирай в ноздри
лапландскую мазь, осьмой нумер! Дольше протянешь!
Следитель Староханова, на этот раз не хныча, не юродствуя, не лебезя, не
совершая перелетов через плошки с горящим спиртом, сдержанно поклонилась
Шеврикуке и шагнула в черноту.
А Шеврикука стоял уже в Апартаментах. Опять трясло и содрогалось. Не
дожидаясь явления Чудовища (но было ли оно?), Шеврикука быстро повесил на
гвоздь, вбитый в воздух, сушеную воронью лапу с алюминиевым ромбом и номером
"324" и, к удивлению своему, сразу же услышал, пусть и не слишком
приветливое:
- Входите!
Вошел.
Вблизи Гликерии снова находилась Невзора-Дуняша. Она же Прилепа. Она же
Копоть. Голова ее была при теле.
- Наш бывший обожатель явился! - свидетельствовала Дуняша, поднося ко рту
сочную плоть астраханской груши. - Я вам обещала, Гликерия Андреевна? Но вы
и сами знали. При своей любознательности он мог ринуться сюда и раньше.
- А прежде, недели три назад или даже месяц назад, - Гликерия обращалась
к Дуняше, но взглядывала и на Шеврикуку, - он полагал, что посетил нас в
последний раз. Ну в предпоследний... Мог забежать еще по одному делу...
мелкому, частному. И вот он опять перед нами. Его стоило бы гнать сразу. Но
пусть немного посидит. Если, конечно, пожелает. Теперь, при новых
обстоятельствах, он, пожалуй, будет нам полезен.
- Он может оказаться вам полезен, - уточнил Шеврикука.
- Не суть важно, - сказала Гликерия. - Садись, Шеврикука.
Шеврикука сел.
Невзора-Дуняша, с грушей в руке, со смаком слизывая сок южного плода с
пальцев, с ладони и с самой груши, отправилась к Гликерии и стала что-то
доверительно шептать ей, посетителя при этом явно не имея в виду. У
Шеврикуки было время оглядеть Гликерию с Дуняшей и уголок Апартамента ј 324,
в который его сегодня допустили. В прошлый раз Гликерия принимала его в
будуаре, Невзора-Дуняша перед завтраком убирала тогда ее голову. Нынче
Гликерия, надо полагать, уже позавтракала и теперь сидела на вращающемся
стуле у фортепьяно и музицировала. А стало быть, Шеврикуке дозволили войти в
гостиную. Сам Шеврикука утопал в мягком кресле, обтянутом светлым штофом.
Впрочем, помещение, где находились он и две дамы, было лишь частью гостиной.
Если бы возникла нужда, если бы званые гости потекли, отужинав или отобедав,
из столовой сюда для приятных и умных бесед, домашнего концерта, чтения
стихов из альбома, игры в бридж и прочих удовольствий салона с кофием и
ликерами, то сразу бы гостиная возобновилась целиком, со всеми углами, со
всеми окнами и со всей мебелью. Но теперь такой нужды не было, и Шеврикука
видел перед собой две стены, не в полную их длину, фортепьяно, четыре
кресла, канапе и два столика. Тесно, впрочем, не было. Содрогания и гулы не
прекращались, но происходили они будто бы не в Останкине, а в Крылатском.
Апартаментам было предписано соблюдение тишины, спокойствия и комфорта.
Возможность лишних и посторонних звуков и колебаний предусматривалась, а
потому были приготовлены средства охранительного противодействия. На первый
взгляд две дамы (барышни, сударыни, донны, синьоры, мадемуазели или -
хозяйка салона и ее камеристка, госпожа и служанка, Шеврикука в мыслях и
вслух мог называть их как угодно) были одеты несколько легкомысленно для
салона и, уж конечно, для музыкальных занятий, даже если на подставке были
разложены сейчас ноты "Балета невылупившихся п