Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
ги, естественно, не без выгоды для Бурнабито, скупаются лучшие
профессиональные футболисты Европы и Южной Америки. Но организованная
Бурнабито утечка ног в последние годы оборачивается топтанием продажного
спорта на месте - "Реал" опять выбит из европейского кубка. И вот ненасытный
Бурнабито решился еще на одну авантюру. За три миллиона долларов он приобрел
исполинского синего быка. Бык, который, кстати сказать, ведет себя мирно и
доверчиво по отношению к простым людям, представляет колоссальный интерес
для науки. Но бессовестные рыцари наживы не считаются ни с наукой, ни с
протестами общественных сил. В Мадриде2 объявлено, что сегодня вечером
состоится грандиозная коррида с участием принсипского быка, коррида ловко
разрекламирована, билеты стоят в десять раз дороже обычного...
"Так-так-так! - подумал Данилов. - Стало быть, Кармадон объявился". По
расчетам Данилова выходило, что объявился он и стал предметом внимания
принсипских крестьян и профессора Чиверса не иначе как два дня назад. Хотя и
прибыл на Землю нынче ночью. Значит, Кармадон, как, впрочем, и сам Данилов,
вполне овладел профессиональным искусством, без усилий заскочил за условную
черту времени, тем самым продлив себе земной отдых. Данилов был уверен, что
потом Кармадон попросит его в каникулярном листке отметить время прибытия на
Землю именно первым часом нынешней ночи. "Ну и пусть себе, - решил Данилов.
- Отмечу. И печать поставлю. Только что же он не предупредил меня ни о чем.
Это даже неприятно..."
Однако амбиция амбицией, а людей Данилову стало жалко. За Кармадонову
безопасность он теперь не беспокоился - тот был уже не мальчик. Но одно дело
забитые принсипские крестьяне и тихий, к тому же, наверное, и рассеянный
профессор из Оксфорда, другое дело - ребята на корриде. Как бы они своим
специфическим отношением к быкам не лишили Кармадона мирных и доверчивых
настроений. А может, у Кармадона был свой расчет, с ним он и вышел на
ненасытного Бурнабито?
Так или иначе, но Данилов решил все узнать и перевел себя в демоническое
состояние. Да с него бы иначе потом спросили - куда он глядел. В то
несуществующее для людей мгновение, когда чувства Данилова переносились на
Пиренейский полуостров, Данилов слышал множество радиосообщений о Кармадоне.
Но Данилову информация из вторых рук была не нужна. Не выходя из своего дома
в Останкине, он уже грелся в Мадриде на площади Пуэрта дель Соль. Тот,
ихний, город недавно проснулся, но был взбудоражен. Синий бык уже звал на
вечернюю корриду с кровавых афиш. Морда его была зловеща, вся в пене, а рога
пугали публику как обструганные колы в эпоху романтизма турецких пленников.
По улицам ходили толпы с лозунгами и просто так.
На полдороге к Арене у фонтана Кибелы Данилов увидел цыганок, под
кастаньеты приятелей плясавших гитану в честь принсипского быка. Данилов
засмотрелся на них и чуть было не забыл о Кармадоне. Но тут по направлению к
Арене прошли дорогие американские старухи с сувенирными рогами на париках.
Возле Арены жуть что творилось! Билеты продали вчера, до корриды было еще
полдня, а публика тут так и кипела. Ветер от Гвадаррамы трепал гигантское
полотнище с заключением мадридских ученых светил. Заключение утверждало, что
бык не поддельный, а истинный принсипский, шкура и мех его действительно
синие от природы, никаких искусственных красителей экспертиза не обнаружила,
с гормонами и гипофизом у быка все в порядке. Стало быть, он не продукт
всеобщей акселерации и не ошибка принсипской фауны, а такой родился.
Объявлялись размеры и вес быка, несколько Данилова разочаровавшие. Зато
Данилова обрадовали предположения ученых светил о производительных
возможностях принсипского быка. "Это не бык, - подумал Данилов с уважением,
- а зверь!"
На самой арене было пусто, несколько служителей мели метлами, суетилась
администрация, но герои - тореадоры, матадоры, пикадоры и прочие эскамильо -
пока где-то гуляли. Данилов пошарил взглядом в комнатах для отдыха животных
и в отдельной зале на сенной подстилке обнаружил принсипского быка. Залу,
или вольер, или стойло, держали под наблюдением солдаты со станковыми
пулеметами и ружьями "базука". Имелись и цирковые укротители с пожарными
трубами. На решетке возле принсипского быка была укреплена позолоченная
табличка: "Д-р Бурнабито. Бык Мигуэль".
Данилов ожидал почуять возле быка Мигуэля запахи потной скотины, но нет,
пахло лишь железнодорожным буфетом станции Моршанск-2. Но самым неожиданным
для Данилова было то, что бык Мигуэль спал. И спящий он был хорош, гладок,
силен, размером куда больше бизона или там зубра. Но до слона бык Мигуэль не
дорос. Стало быть, присутствовало в Кармадоне чувство меры и объективности.
"Спит или притворяется?" - засомневался Данилов. Из подстилки выскочила
соломинка и стала щекотать быку Мигуэлю ноздрю. Ноздрей бык Мигуэль не
повел. Данилов пригнал с африканских просторов овода, но и овод, хоть и
хищный, не растревожил быка. На складе Арены Данилов отыскал бандерилью,
испытал быка бандерильей. Бык только губами пошевелил.
"Ну и ну! - удивился Данилов. - Ведь и вправду спит. Вот тебе и
попробовал Кармадон закалить волю! Вот тебе и ас! Крепился, крепился, а,
видно, чуть расслабился, его и сморило. Да и как же иначе-то, после стольких
лет бессонных сновидений!"
Данилову стало жалко Кармадона. Он сыскал на складе Арены хорошую попону
и быка Мигуэля ею старательно прикрыл.
Но теперь Данилов успокоился, Кармадон проснуться сразу явно не мог,
пусть отсыпается, значит, и бед от него пока никаких не будет. "А вечером
посмотрим", - решил Данилов и перевел себя в человеческое состояние.
11
Времени в Москве не прошло и секунды, Данилова ждали заботы Клавдии. Но
что Данилову были ее заботы, когда, вернувшись из Мадрида, он вспомнил о
Наташе и об их свидании нынче вечером! Да и возле быка Мигуэля, казалось
теперь Данилову, он скучал о Наташе.
Клавдия Петровна просила Данилова съездить сегодня к ней на службу и
посмотреть австралийский пеньюар. Учреждение Клавдии Петровны было строгих
правил, блюло дисциплину. Сама Клавдия иногда платила Василию Федоровичу,
суровому бойцу в гимнастерке, хранителю табельных мгновений, по рублю за
день, он отмечал ее присутствие, она же работала "на дому".
Впрочем, каждый день сидеть дома было скучно. Однако сегодня, как,
впрочем, и вчера. Войнов требовал испытательных хлопот.
Пропуск Данилову заказали сослуживцы Клавдии Петровны, Данилов с
уважением предъявил его вахтеру и поднялся на четвертый этаж учреждения.
Дверь в комнату Клавдии была заперта, на ней висела бумажка со словами:
"Тише! Идет совещание!" Данилов постоял, постоял и все же решился постучать
в дверь. Выглянувшая в коридор строгая дама сразу спросила: "Вы от Клавы?" -
и впустила Данилова в комнату. Совещались по поводу пеньюара и еще каких-то
вещей, близких к телу. Привезла их одна знакомая, прожившая три года в
Австралии, в Москве они показались ей лишними. Среди совещавшихся было и
двое мужчин, видно что хозяйственных. Данилову как свежему человеку
обрадовались. Кто-то сразу сказал: "Как хорошо, что вы пришли! Клава хвалила
ваш художественный вкус. Вы взгляните и оцените!" Данилову показали
австралийские вещи. Вещи были впрямь хороши, но Данилов выразил сомнение - а
вдруг пеньюар не подойдет Клавдии по размеру. "А вы поглядите на мне, -
сказала старший экономист Теребенева, - мы ведь с Клавой одинаковые".
Вначале переодевание Теребеневой Данилова смутило, однако Данилов понял, что
здесь нет мужчин и женщин, а есть сослуживцы и сослуживицы и для них
особенности пола не имеют значения. Стало быть, и его, Данилова, признали за
своего. Пеньюар на Теребеневой сидел прекрасно, Данилов согласился, что и на
Клавдии он будет хорош. Принял Данилов участие в обсуждении и примерке и
других вещей. Ему было жалко Клавдию - она теряла такой рабочий день.
Из автомата он ей сказал об этом. Сообщил также, что пеньюар оставлен ей,
и цена его шестьдесят рублей.
- А париков там не было? - спросила Клавдия Петровна. - Значит, до тебя
расторговали. Стоит не явиться на день - и ты уже в ущербе! Такие у нас
нравы... Ну ладно! Я рада за тебя, хоть пеньюар тебе понравился Спасибо. Я
спешу. Варю для Войнова флотский борщ. Ты не забыл, завтра нам идти к
хлопобудам восстанавливать номер?
- Не забыл, - вздохнул Данилов.
- Ну до завтра!
"А до Наташи еще восемь часов..." - подумал Данилов, то ли радуясь, то ли
печалясь.
В перерыве дневной репетиции Данилов взял посмотреть газеты и в одной
увидел маленькое сообщение о поимке синего быка. "Как он там, -
забеспокоился Данилов, - спит или проснулся?" Он тихонько передвинул
пластинку на браслете и опять чувствами попал в Мадрид. Бык Мигуэль спал,
укрытый попоной, а вокруг Арены продолжалось столпотворение. Подтягивались и
армейские части. Среди новостей была такая. Час назад самолетом прибыл в
Мадрид известный боксер Фил Килиус. Этот Фил прямо в аэропорту заявил, что
убьет при публике синего принсипского быка одним ударом кулака. О своих
финансовых претензиях он говорить пока отказался. Профсоюз тореадоров
выступил с протестом по поводу прилета и заявления Фила Килиуса. Профсоюз
осудил попытку Фила вмешаться не в свое дело и потребовал не допустить
варварских действий Фила Килиуса по отношению к животным, а именно к
принсипскому быку Мигуэлю. Вокруг Арены ходили разговоры, будто сейчас Фил
Килиус и Бурнабито ведут тайные беседы о возможностях выхода Фила к быку.
Назывались суммы в долларах и песетах, какие мог потянуть кулак смельчака.
Бурнабито никаких официальных заявлений не делал.
Данилов поправил попону на быке Мигуэле, решил, что вечером он еще
заглянет в Мадрид. Сдвинул пластинку на браслете. Пошел в буфет, взял
бутылку воды "Байкал" и бутерброд с жесткой колбасой.
Тут же его шумно поприветствовал осветитель Никулин. Данилов узнал, что
он дирижером от репетиции освобожден. Данилов вместе с Никулиным и другими
членами редколлегии должен был быстро и теперь же клеить стенгазету.
Плакатным пером Данилов вывел заголовки, приклеил заметки, отпечатанные на
машинке из литературной части, в том числе и две свои, про балерин. В
оценках их искусства Данилов был справедлив и тонок, не одна звезда
кланялась ему теперь в оркестровую яму. Героиню сегодняшней заметки "Впервые
в "Сильфиде" звали Наталья Алексеевна, Данилов взял и вывел с удовольствием
новый заголовок - "Наташа". Без двадцати семь Данилов бросился к парадному
подъезду. Билеты Наташе были оставлены на правую сторону, Данилов у правых
билетерш и хотел ждать. Но Наташа с программкой в руке уже поднималась на
бельэтаж.
- Наташенька! Здравствуйте! - воскликнул Данилов.
- Здравствуйте, Володя, - улыбнулась Наташа.
- Вы уж не обессудьте, что я вам достал в бельэтаж, главное, что ложа
ваша ближе к середине...
Как уж он играл, Данилов не помнил, но, наверное, хорошо играл, только в
музыке его не было ни Хозе, ни Кармен, ни работниц севильской табачной
фабрики, ни мальчишек с ружьями, а была Наташа и был он. И альт его,
получалось, будто бы обладал той же красотой звука, какая была у Альбани,
или это Данилов чувствовал, что музыка его так же красива, как и с Альбани.
В антрактах Данилов спешил наверх, по левой лестнице, туда, где возле
стеклянного футляра с знаменем "Победителю соревнования" его ждала Наташа,
зимняя, тонкая, в коричневом брючном костюме, и они впадали в хоровод
главного фойе или шли к пирожным в буфет, а то в музейном зале двигались
возле фотографий. Потом Данилов опять из ямы, из альтовой группы, взмывал
звуком в сладкое поднебесье музыки, к хрустальному саду большой люстры и
даже выше его, и только возникавшая в опере время от времени тема тореадора
тревожила Данилова. Тогда он думал о Кармадоне и о своем намерении не
допустить на корриде бед. Однако он считал, что не может теперь при Наташе
хоть и на мгновение выйти из человеческого состояния. Да и не только теперь,
но и никогда. Он уверил себя в том, что Кармадон нынче не проснется и бед не
будет. Тем более что прилетел Фил Килиус. А потом Данилов забыл о Кармадоне.
После спектакля дирижер опять похвалил Данилова.
Он даже сказал: "Вы обязательно поедете на гастроли в Италию..." А ведь
прежде эта поездка была для Данилова под сомнением. "Подождите, - думал
Данилов, - я еще не так сыграю..."
Он забыл не только о Кармадоне, но и о времени "Ч".
Пустынными переулками шли они с Наташей к Хохлам. Сначала Китай-городом,
потом Солянкой, а там Большим Ивановским свернули в Колпачный, к палатам
гетмана Мазепы. Холодный воздух Данилова несколько отрезвил, и Данилов
тихонько сунул индикатор в карман пальто. Прошлый поход был слишком памятен
Данилову. За инструмент он теперь не боялся, а боялся за Наташу и намерен
был честолюбивого шахматиста Валентина Сергеевича в усердиях упредить. Но
соображение о Валентине Сергеевиче было коротким и как бы нейтральным
("чтобы за нами никто не подглядывал..."), даже и в мыслях сейчас, рядом с
Наташей, Данилов не хотел напоминать себе, что он не во всем человек...
- Тут, по Колпачному, - сказал Данилов, - когда-то с холма бежал ручей
Рачка, а вокруг сады были Василия Третьего. Оттого палаты гетмана к
Колпачному стоят торцовой стеной, и, видите, наличники тут скромные, а вся
красота во дворе...
Палаты гетмана были в лесах, реставраторы с левого бока вели уступчатый
карниз большемерным кирпичом, а на первом этаже, справа, большемером же
обозначили два давно уж сбитых наличника палаткой. Наташа непременно
захотела увидеть здание со двора, они и прошли с Даниловым под арку. Луна и
фонари от студии "Диафильм", а прежде польского костела, высветляли двор,
однако Наташа споткнулась о брусы тесаного белого камня, и Данилов поспешно
подхватил ее за руку. От прикосновения к Наташиной руке он разволновался,
как отрок. И во дворе палаты были в лесах. В полумраке и между досками
Данилов все же показал Наташе первые полуколонки, недавно выведенные
реставраторами, и роскошные, с разорванными фронтонами, наличники верхних
окон. На временной двери, обитой войлоком, виднелась табличка: "Посторонним
вход запрещен. Строительные работы". Наташа дернула дверь, она открылась.
- Сейчас я спички достану, - сказал Данилов.
Он зажег газету и осветил подвал. Стены его были из белого камня. Наташа
решительно сошла вниз по дощатым мосткам и там, где быть полу, возле носилок
с застывшим раствором, остановилась.
- Чудо-то какое! - сказала Наташа. - Вот и Мазепа спускался сюда со
свечой в руке, тут было где прятать тайные мысли или вызывать их. Или
смотреть добро в ларцах. Гетман! Мазепа! Где ты! - крикнула на всякий случай
Наташа.
Данилов осторожно ступал по мосткам, хотел сказать Наташе, что Мазепа,
может, и никогда не жил в этих палатах, вопрос тут спорный, и еще хотел
похвалить Петра Ильича за ариозо Мазепы из второго акта "О, Мария...".
Однако сейчас же отругал себя: "Ну и зануда я сегодня!" Газета догорала,
тесаные белые камни стен теряли очертания, покачивались, кривились.
- Вон, вон, Мазепа спускается, словно сейчас нам скажет! Как Кочубею! -
воскликнула Наташа.
- Где?
- Уже исчез, - рассмеялась Наташа. - Истек позором в Полтаву...
Данилов отбросил истлевающий остаток газеты, в черноте обнял Наташу, и
опять, как неделю назад, губы ее были добрыми и не отошли в сторону.
- Ничего не говорите, Володя, теперь, - прошептала Наташа, - ничего...
От палат к Наташиному дому дворовой тропинкой идти было минуты две. А они
еще час, может быть, и два пробродили переулками у Покровки.
- Наташа, - сказал Данилов, - вы, наверное, обиделись, что я не позвонил
вам после похорон Коренева...
- Я не обиделась, - сказала Наташа. - Просто мне было скверно... И
хотелось на кого-то опереться... По слабости, наверное, и от дурных
чувств... Это я вам не в упрек... Вы же ни о чем не знали...
- Должен был бы знать, - сказал Данилов. - И я обещал позвонить вам. Нет
у меня никаких оправданий. Одна суета...
- Вот вы, Володя, не знали, а Мишу Коренева я любила, восемь лет назад
это было, а любила... Я вам тогда сказала, что я из дому убежала в Пермь с
любимым человеком и там познакомилась с Мишей. Это неправда. Я убежала с
Мишей. Он и был любимым человеком...
- Вы все же на устный журнал, - сказал Данилов осторожно, - пришли из-за
Миши?
- Нет, Володя. То все прошло. И с болью прошло... А Мишу мне было жалко.
Не думала, что он сможет убить себя. Для этого ведь сила нужна, а у него
силы не было... Я закурю, Володя?
Инструмент положив на тротуар, Данилов ладонями задержал ветер у
Наташиных щек.
- Он тогда из дома ушел, из оркестра, все хотел бросить и все начать
сначала. Уехал в Пермь. Стал работать в театре, в музыкальной части, комнату
снимал на Мотовилихе в деревянном доме, я у него и жила. Но он не из-за
театра уехал. Была возможность создать молодежный ансамбль старинной музыки,
струнные, деревянные духовые и клавесин, хотели они играть музыку барокко, и
даже Монтеверди, наших забытых композиторов. Мишу прочили в руководители. А
мне было семнадцать, я, дуреха, мечтала о театре, провалилась в Щепкинское,
Миша сказал, что там он устроит меня в театр, а дальше пойдет... Он устроил,
да не пошло... А ансамбль у них получался, но много было мытарств, хождений
по инстанциям, недоумений, к чему бы тут барокко и Монтеверди. И прочего,
сами можете представить. Миша маялся, страдал, полтора года жил надеждой, а
он ведь горячий, нетерпеливый, и вот после одного разговора в отделе
культуры или еще где-то он все ходил, ходил по комнате и повторял: "Тупик!
Тупик! Ужас! Провинция!" И уехал ночным в Москву. А я не поехала. Я уж
чувствовала, что я ему в тягость, хоть он и не разлюбил... Хозяйка смотрела
на меня, как на брошенную содержанку... У меня ребенок должен был бы быть,
но вот нет его... На сцене я уж не играла, актриса из меня плохая, но за
театр я держалась, или он держал меня, работала в костюмерном и хорошо шила,
с удовольствием... А потом, когда Миша уехал, как-то все стало мне
безразлично, опустила я руки... И надолго... Если не навсегда...
Наташа замолчала. Старосадский переулок сворачивал вниз, а там за углом и
налево опять был Колпачный.
- Миша мне однажды сказал, - заговорил Данилов, - "Помни, боящийся не
совершен в любви".
- Он и мне написал это. И еще написал что-то странное... Я только
догадываюсь, что он имел в виду... Что-то мучило его в последнее время,
какая-то тайна...
Данилов и не сомневался, что в Мишиной истории было нечто странное и
тайное. В последние дни Коренев не раз приходил ему на ум, и Данилов хоть и
впустую, но силился отгадать причину Мишиного порыва. Да где уж было ему!
Теперь он подумал, что потом, когда-нибудь, непременно расспросит Наташу о
последнем письме Коренева.
- Вот как все вышло, - сказала Наташа. - Это ведь я тогда была готова
броситься в Каму. Я и могла... Он в Москве часто слал мне письма, уверял,
что любит... Но во мне все прошло... А ансамбль тот получился хороший, его
даже посылали за границу... Но получился без Миши.
- Я слышал, - кивнул Данилов.
- Потом я вернулась в Москву, - сказала Наташа. - Со стариками у меня
вышло нехор