нему подошел Тавля, приподнял его голову, ущемил двумя  перстами  нос
жениха и потянул через парту.
   - У-у-у - затянул он.
   Класс захохотал.
   - Молокосос!
   Тавля после того еще надрал ему уши.
   Бедняга рыдал, но от стыда не решился просить пощады. С  той  поры  его
прозвали "мозглым женихом". Он в тот же вечер ударился в беги. Когда будем
говорить о бегунах бурсы, расскажем и о его похождениях.
   Около женихов были шум и толкотня. Расспрашивали о приходе, о  невесте,
о доходах, давали советы и снаряжали на завтрашний день к  невесте.  Общая
внимательность и предупредительность показывали то  напряженное  состояние
духа учеников, в котором они находились. Это выразилось тем, что  товарищи
охотно предлагали женихам кто новенький сюртучок, кто  брюки,  кто  жилет,
даже сапоги и белье. Азинус на другой день сбросил с себя тиковый халат  и
дырявые  сапоги,  у  которых  вместо  подметок  были   привязаны   дощечки
деревянные, и явился франтом хоть куда. Все это напоминает нам тех  беглых
арестантов, которых г.Достоевский изобразил  в  "Мертвом  доме".  Как  там
товарищи радовались за освободившихся от каторги, так и  здесь  радовались
за освободившихся от бурсы.
   Вечер закончился блистательным  скандалом.  Тавля  женился  на  Катьке.
Достали свеч, купили пряников и леденцов, выбрали  поезжан  и  поехали  за
Катькой в Камчатку. Здесь  невеста,  недурной  мальчик  лет  четырнадцати,
сидела одетая во  что-то  вроде  импровизированного  капота;  голова  была
повязана  платком  по-бабьи,  щеки  ее  были  нарумянены  линючей  красной
бумажкой от леденца. Поезжане, наряженные мужчинами  и  бабами,  вместе  с
Тавлей отправились к невесте, а от ней к  печке,  которую  Тавля  заставил
принять на себя роль церкви. Явились попы, дьяконы и дьяки, зажгли  свечи,
началось венчанье с  пением  "Исаие,  ликуй!".  Гороблагодатский  _отломал
апостол_, закричав во всю глотку на конце: "А жена да боится своего мужа".
Тавля поцеловал у печки богом данную ему сожительницу.  После  того  поезд
направился опять в Камчатку, где и начался великий пир и столованье. Здесь
гостям подавались леденцы, пряники, толокно, моченый горох, и  даже  часть
украденного Аксюткою хлеба шла в угощение  поезжан  и  молодых.  Поднялись
пляски и пенье. В конец занятных часов появилась и святая мать, сивуха. На
другой день через фискалов все известно  было  инспектору,  и  последовало
румяненье тех мест, откуда у бурсаков растут ноги.


   На другой  день  у  Васенды,  Азинуса  и  Аксютки  были  действительные
смотрины.
   Васенда, как человек положительный  и  практический,  нашел  невыгодным
закрепленное  место,  приданое  и  обязательства,   а   невесту   чересчур
заматоревшею во днех своих, на вид рябою, длинною и черствою.  Он  решился
остаться в Камчатке до лучшей суженой.
   Азинус, по безалаберности своего характера, а отчасти потому,  что  ему
надоела и опротивела бурса,  махнув  на  все  рукою,  решился  вступить  в
законный брак с дамою, которая была старше его  по  крайней  мере  десятью
годами. Впоследствии из него вышел мерзейший муж, а из его супруги того же
достоинства баба.
   Аксютка  вовсе  и  не  думал  жениться.  Он  отправился   на   смотрины
единственно из желанья потешиться, поесть у невесты, стянуть что-нибудь  и
погулять вне училища, на свободе. Он украл у "нареченной" шелковый  платок
и три медных гривны.
   Один из женихов, как мы уже видели, удрал из училища и теперь состоял в
бегах.
   Пятый жених на другой  день  получил  от  инспектора  румяны,  то  есть
блистательную порку.



БЕГУНЫ И СПАСЕННЫЕ БУРСЫ. ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ

   Главное действующее лицо настоящего очерка Карась. Что это за рыба?
   Карась был довольно самолюбивая  рыба.  Два  его  брата,  уже  бурсаки,
смотрели на него как  на  _маленького_,  не  допускали  его  не  только  в
сериозные, по их понятию, предприятия, но даже и в простые игры, и  именно
на том основании, что он _не ел еще семинарской  каши_,  а  между  тем  он
слышал иногда от них рассказы о разного рода играх бурсаков,  о  бурсацких
богатырях, их похождениях, проделках с  начальством  -  рассказы,  которые
казались ему очень  привлекательны:  все  это  породило  в  нем  страстное
желание как можно  скорее,  всецело,  по  самые  уши  окунуться  в  болото
бурсацкой жизни.
   Настал давно ожидаемый им день. Сняли  с  Карася  детскую  рубашонку  и
вместо ее надели сюртучок -  с  той  минуты  он  почувствовал  себя  годом
старше; он имел уже _свою_ кровать, _свой_ сундук, _свои_ книжки - это еще
прибавило ему росту; дали ему на булки  двадцать  копеек,  капитал,  редко
бывавший в его руках, -  тогда  карасиная  гордость  сделалась  непомерна.
Пришел час расставания  с  родным  домом:  помолились  богу,  благословили
Карася, у матери слезы на глазах, отец сериозен, сестренки  задумались,  -
лишь Карась радуется и скачет, как сумасшедший,  он  блаженствует  от  той
мысли, что еще несколько минут - и он будет бурсак,  бурсак  с  головы  до
ног, вдоль и поперек.
   Карася отвели в бурсу. Здесь он простился с отцом очень  невнимательно.
Ему хотелось поскорее присоединиться к ученикам, которые играли на большом
дворе бурсы в _лапту, касло, отскок, свайку, рай и ад,  казаки-разбойники,
краденую палочку_ и т.п. Долго не думая, он по уходе  отца  отправился  на
двор, где и присоединился к кучке бурсачков, игравших в  _рай  и  ад_,  то
есть скакавших на одной ноге среди начерченной  на  земле  фигуры,  причем
носком сапога они выбивали из разных ее отделений камешек...
   "Это очень весело", - подумал Карась.
   Но в то же время он услышал насмешливый голос:
   - _Новичок_!
   - _Городской_! - прибавил кто-то.
   - _Маменькин сынок_!
   "О ком это?" - думал Карась.
   Его щипнули.
   "Обо мне", - решил он.  Сердце  его  замерло  от  предчувствия  чего-то
нехорошего...
   - Смазь новичку!
   "О ком это?" - думал Карась.
   На него налетел довольно взрослый бурсак и  схватил  его  лицо  в  свою
грязную пясть. Карась вовсе не ожидал такого приветствия. Он  озлился,  но
не ему, поступившему в училище на десятом году, было бороться с  здоровыми
бурсаками. Однако Карась  не  обратил  внимания  на  свое  слабосилие.  Он
размахнулся ногою и ударил ею своего обидчика в живот. Бурсак  застонал  и
хотел дать трепку Карасю, но Карась ударился в беги.
   - Ай да новичок! - слышал он сзади себя одобрение.
   "Вона - еще хвалят!" - думал утекающий Карась.
   В пять часов вечера братья отвели Карася во  второй  приходский  класс,
где он и водворился на задней парте и скоро познакомился со своим соседом,
которого звали _Жирбасом_.
   - Ты будешь учить урок? - спросил Жирбас.
   - Буду.
   - Зачем?
   - А учитель спросит?
   - Быть может, и не спросит.
   - Так разве не учить?
   - Не стоит.
   - И не буду же учить.
   Так Карась начал свое духовное образование. Однако же чем развлечься? -
впереди предстояли еще три учебных часа.
   - Что ж мы будем делать? - спросил Карась.
   - Давай играть в _трубочисты_.
   - Ладно.
   Но лишь только Жирбас стал загадывать, пряча грифель, подходит к Карасю
какая-то каналья и, показывая ему небольшую склянку, говорит:
   - Хочешь, _посажу тебя в эту бутылочку_?
   - В эту?.. Каким образом?..
   - Да уж будешь сидеть... хочешь?
   - Шутишь, брат!.. Ну-ка, сади!
   - Вот тебе шапка - трись ею...
   - И буду сидеть в бутылочке?
   - Будешь.
   Карась берет поданную ему шапку и начинает очень усердно  тереться  тою
шапкой.
   - Входишь в бутылочку, лезешь, - говорили окружающие Карася товарищи, а
сами хохотали.
   - Чего вам смешно? - спрашивал глупый Карась.
   - Довольно! - говорят ему. - Сел в бутылочку.
   - Как так? - спрашивает Карась, отнимая от лица шапку.
   Раздался дружный веселый смех...
   - Где же я в бутылочке?
   - Данте ему зеркальце.
   Подали зеркало. Заглянув в него, Карась не узнал своей рожицы: вся  она
была черна, как у  трубочиста.  Только  тут  Карась  смекнул,  что  шапка,
которою он терся, была вымазана сажею и ее трудно было приметить на черном
сукне. Карасю было досадно и стыдно.
   Сам выпачкался, - говорили ему.
   - Не на кого и жаловаться...
   - Фискалить? да мы его _вздуем_!
   - Не буду я фискалить, - ответил Карась, - а вы все-таки подлецы!
   Карасю пришлось выносить насмешки  своих  товарищей.  Вымыв  рожицу  из
ведра, стоявшего в углу класса, Карась бросился к Жирбасу, надеясь на  его
сочувствие...
   - Черти этакие! - сказал он...
   Но Жирбас, услышав такие  слова,  отвечал  на  них  оскорбительным  для
карасиного уха смехом.
   - Жирная скотина! - проворчал Карась...
   Это было началом его раздора с Жирбасом. Этот раздор с  каждой  минутой
развивался сильнее и сильнее при тех случаях,  когда  Карасю  приходилось,
как новичку, терпеть разного  рода  шутки  и  проделки  со  стороны  своих
товарищей.
   К Карасю подошел цензор и спросил его:
   - _Видал ли ты Москву_?
   - Никогда не видал.
   - Так я тебе покажу ее.
   С этими словами цензор схватил карасиную голову в свои руки, ущемил  ее
между ладонями и приподнял новичка в воздухе...
   - Ай, пусти! - запищал Карась.
   Цензор, потешившись над  рыбою,  опустил  ее  на  парту.  Жирбас  опять
смеялся. Его рожа для Карася становилась противна.
   - Жирная харя! - сказал он вслух.
   Это нисколько не обидело Жирбаса.  Он  только  пуще  захохотал.  Карась
нашел, что благоразумнее будет, если он и на этот раз  смирится,  -  иначе
его досада только усилит насмешки соседей.
   Но вот спустя немного  времени  подходит  к  Карасю  какой-то  верзила.
Строгим, начальницким тоном он отдает ему приказ:
   - Ступай на первую парту. Видишь, там сидит большой ученик. Ты спроси у
него _волосянки_.
   Карась повинуется.
   - Дай _волосянки_, - говорит он, подходя к указанному ученику.
   - Изволь, сколько  хочешь,  -  отвечает  тот  и,  вцепившись  в  волоса
несчастного Карася, начинает  трепать  ею  очень  чувствительно...  Карась
пищит, на глазах его слезы.
   Вернувшись на свое место, он слышит  новый  смех  Жирбаса.  Рожа  этого
соседа делается для него ненавистна.
   - Вот тебе! - говорит озлившаяся рыба и дает толчок по боку соседа.
   Но и это не действует на Жирбаса.
   - _Чкни_ еще, - говорит он, подставляя другой  бок,  а  сам  заливается
обидным смехом.
   - Свинья, - приветствует  его  Карась  и  отворачивается  в  сторону  с
твердым намерением не говорить ни слова с соседом.
   Карась  сидит,  насупившись.  _Смазь,  бутылочка,  Москба,   волосянка_
показались ему очень солоны... Он опасается, чтобы еще не провели  его  на
чем-нибудь. К нему подходит один  второкурсник.  Карась  смотрит  на  него
подозрительно...
   - Что, бедняга, тебя обижают? - говорит второкурсник ласково...
   Карась отвечает на этот вопрос сердитым взглядом.
   - Они новичков всегда обижают,  -  продолжал  второкурсник.  -  Ты  мне
скажи, если кто тебя тронет.
   Карась пойман был на ласковое слово...
   - Чего они лезут ко мне, - проговорил  он  жалобно,  -  ведь  я  их  не
трогаю?..
   - Теперь ничего не бойся: я заступлюсь...
   - Заступись, брат...
   Второкурсник сел подле него и стал расспрашивать, откуда  он,  где  его
отец, есть ли у него мать, братья и сестры. Карась доверчиво раскрыл перед
новым знакомцем свою душу: его приветливость была очень кстати  и  вовремя
для огорченного Карася...
   - Хочешь булки? - сказал он, развязывая узелок...
   Второкурсник не отказался и стал еще ласковее.
   - Давай, я тебе штуку покажу, - говорит он... - Напиши: "_Я иду с мечем
судия_".
   Карась написал.
   - Читай теперь сзаду наперед, от правой руки к левой.
   И от правой руки к левой выходит: "_Я иду с мечем судия_".
   Это очень понравилось Карасю.
   - Подожди, я тебе еще покажу штуку, - говорит второкурсник.
   Он отлучился куда-то  ненадолго  и,  вернувшись,  опять  садится  подле
Карася...
   - Напиши, - говорит: - "_Лей воду, лей; ей-богу, не скажу я никому_".
   Карась, в надежде, что еще увидит что-нибудь  вроде  "судии  с  мечем",
взял карандаш и написал, что требовалось.
   Но едва успел он кончить последнее слово, как второкурсник  окатил  его
водою из ковша, который он держал за спиною. Мокрый Карась понять не  мог,
что это значит.
   - Это еще что? - спросил он.
   - Сам, - отвечал второкурсник, - дал расписку, что никому не скажешь...
   - Ах ты, подлец, подлец...
   Но подлец лишь только смеялся. Отвратительный Жирбас вторил ему. Карась
был унижен и оскорблен. Он не вынес смеха  Жирбаса  и,  увлекшись  злобой,
довольно сильно ударил его по шее... Но, казалось, Жирбас был неуязвим. Он
после удара, схватившись  за  живот,  раскатился  пущим  смехом...  Карась
стиснул зубы и, закрыв лицо руками, собирался плакать.
   В то время проходил мимо его _Силыч_, парень лет  осьмнадцати,  товарищ
ему, десятилетнему мальчугану. Силыч остановился около Карася, положил  на
его плечо руку, а другою ни с того ни с сего сильно ударил  в  его  спину.
Дух замер в Карасе, потому что удар пришелся против сердца. Он  со  стоном
еле поднял свою голову.
   - За что? - проговорил он...
   - _Так себе_, - ответил Силыч...
   И действительно, Силыч, человек, как увидим далее, добрый, сам не знал,
зачем сделал подобную гадость. Он ударил не по злости, не для  потехи,  не
потому, что рука затеклась кровью и просила моциону, а именно _так  себе_,
бессознательно, как-то  само  ударилось,  нечаянно...  Он  спокойно  пошел
далее, а Карась наконец не вынес и зарыдал...
   Жирбаса при этом прорвало неудержимым смехом...
   - Что, голубчик, верно, не едал еще таких штук...
   В Карасе вспыхнула вся  злость,  накопившаяся  в  продолжение  занятных
часов...
   - Подожди же, жирная тварь, - проговорил он,  и  с  этими  словами  он,
схватив в одну руку линейку, а в другую довольно толстую  книгу,  принялся
отработывать Жирбаса - линейкой по бокам, а книгою по голове.  Жирбас  был
старше Карася и сильнее, но  оказался  трусом.  Он  и  не  думал,  в  свою
очередь, сделать нападение.
   - Ай да новичок! - одобряли Карася.
   - Молодчина!
   - Ты корешком-то его!
   Карась послушался доброго совета, повернул книгу корнем вниз  и  влепил
ее в темя ненавистного Жирбаса.
   - Браво!
   - Хлестко!
   - Свистни еще его!
   Карась послушался и этого совета...
   Наконец  Жирбас  вырвался  из  его  рук  и,  закричав:  "я   смотрителю
пожалуюсь", скрылся за дверями.
   Расположение товарищей к Карасю переменилось по уходе Жирбаса.
   - Попался, голубчик! - говорили ему.
   - Так что же?
   - А то, что накормят _березовой кашей_!
   Карась струсил, но, не желая обнаружить этого, проговорил храбро:
   - Пусть кормят! - а сам думал: "неужели меня в первый же день  отпорют?
только это не хватало!".
   Через несколько минут Карася позвали к смотрителю, и, действительно, _в
первый  же  день_  крещения  в  бурсацкую  веру  он  получил  помазание  в
количестве пяти ударов розгами, причем ему было внушено: "только на первый
раз к тебе снисходительны; вперед  будем  драть  больнее!".  Соображая,  в
каком размере должна  усилиться  порка  в  будущее  время,  он  в  горьком
раздумье возвращался в класс...
   - Ну что? - спрашивали его товарищи...
   Карась, опять не желая показаться трусом, отвечал:
   - Отодрали - вот и все.
   - И тебе нипочем?
   - Дери сколько хочешь - мне все одно!
   - Э, да ты молодец! - похвалили его товарищи.
   Карасиное самолюбие ощутило приятное щекотание, и он продолжал врать:
   - Меня хоть пополам раздери, не струшу!
   - Полно, так ли?
   - Ей-богу, мне нипочем.
   - Ах ты, поросенок, - осадил его один из второкурсников, - а дирали  ль
тебя _на воздусях_?
   - На воздусях? - спросил с недоумением Карась...
   - Да, ты вот откушай этой похлебки, тогда и говори, что дерут  -  _ведь
не репу сеют_.
   Карась, сделавшись на несколько минут предметом общего внимания, думал:
"значит, и мы не из последних?", но эту думу рефлектировала  другая:  "что
это такое _на воздусях? что-нибудь  слишком  жестокое,  если  меня  пугают
такой деркой?". Но сила последнего вопроса скоро была ослаблена  тем,  что
он за несколько минут до ужина подслушал мнение нескольких  второкурсников
о своей личности.  Они  говорили:  "Из  новичка,  кажется,  выйдет  добрый
парень. Фискалить он не любит, порки мало боится, Жирбасу отлично  съездил
по голове. Из него выйдет порядочный бурсак,  только  следует  пошлифовать
его хорошенько. Мы и пошлифуем  его!".  Такие  речи  настроили  Карася  на
доброе расположение духа. Он соображал так:  "Все  эти  смази,  волосянки,
треухи и бутылочки есть не что иное, как шлифованье. Это  меня  испытывают
они. Значит, надо держать ухо востро!". Он решился показать себя  молодцом
и уже взыгрался духом, намереваясь  заявить  среди  новых  товарищей  свой
характер, вполне достойный бурсака. "Что такое на воздусях?  и  какое  еще
предстоит мне шлифованье?" - когда эти мысли приходили ему  в  голову,  он
старался прогонять их тем, что "из него, вероятно, выйдет добрый  парень".
"Посмотрим, что будет!" - говорил он себе.
   Сходил он в училищную столовую, "щей негодных похлебал",  поел  каши  и
после молитвы пришел в спальную...
   - Ты что? - спросил его брат, по прозванью _Носатый_.
   - Меня отодрали, - отвечал хвастливо Карась.
   - Уже?
   - Эге!
   Брат, выслушав подробности дела, одобрил поведение Карася... Но Карась,
сообщая брату о том, за что его высекли, не сказал  ему  о  своих  слезах,
которые были вызваны у него сажанием  в  бутылочку,  смазями,  окачиванием
воды и затрещинами; в  нем  начинал  развиваться  ложный  бурсацкий  стыд,
который запрещает краснеть от лозы.


   Карась, главное действующее лицо этого  очерка,  будет  описан  нами  с
особенными подробностями, потому что он  во  многих  характерных  событиях
училища и семинарии принимал деятельное участие и притом  прожил  в  бурсе
четырнадцать лет - период, который мы хотим проследить в своих статейках о
елейном воспитании. При этом заметим, что мы  _лично_  и  _очень  коротко_
знакомы с господином, носящим прозвище Карася,  и  эту  правдивую  историю
пишем с его слов.


   Мы сказали, что Карась уже взыгрался духом от той мысли, что он покажет
своим новым товарищам свой характер, вполне достойный бурсака, и что потом
все пойдет ладно. "Обживемся", - думал он. Но он  и  не  предполагал,  что
главное горе было впереди. Он не носил  имени  Карася  при  поступлении  в
училище. Это прозвище он получил несколько  дней  спустя,  и  оно-то  было
причиною тех его несчастий, о которых поведем рассказ.
   Дело было так.
   Не прошло и четырех дней, а  Карась  начал  уже  задумываться  о  доме,
скучать  и  потихоньку  от  товарищей  плакать  Желание  его  обурсачиться
пропало. Все в училище ему казалось гадко и  противно.  С  каждой  минутой
открывались пред ним гадости, описанные в наших очерках, и он скоро постиг
весь контраст между домашним и  училищным  бытом.  Семейная  жизнь  теперь
казалась ему полным блажеством, выше которого нет на  свете,  бурсацкая  -
царством бесконечных мучений. Он усиленно всматривался  в  черную  бездну,
которая легла между той и другой жизнью... Домой хотелось,  домой!  Теперь
самыми счастливыми для него минутами были те, когда он  виделся  с  своими
братьями; но он ошибся и в братьях, когда думал, что, поступив в бурсу, он
сделается равен им; Карась принадлежал к _приходчине_, на которую  старшие
классы смотрели свысока и с  пренебрежением.  С  товарищами  он  не  успел
сойтись. Тоска грызла карасиное сердце, и ему приходило не раз  в  голову:
"не дать ли тягу из училища? - но куда бежать?".  В  это  время  Карась  и
придумал дело, которое показалось ему очень хорошим.
   Карась еще дома знал, что в училище так называемым _певчим_ не житье, а
масленица. В епархиальном главном городе той бурсы, в которую поступил он,
было  несколько  духовных  певческих  хоров:   ученический,   семинарский,
академический, архиерейск