врач только сунется - я вышвырну его в окно.
   Однако угроза ободрила Лючию  Санту,  поскольку  его  холодные  синие
глаза  снова  зажглись,  пусть  всего  лишь  яростью.  Кровь  хлынула  в
конечности, и они снова потеплели.  На  лестнице,  а  потом  в  квартире
прозвучали шаги: Ларри вернулся домой после ночной смены.
   - Лоренцо! - позвала она. - Зайди сюда и взгляни на отца.
   Тон ее голоса был таким тревожным, что Ларри мигом вырос в дверях.
   - Смотри, до чего он плох! - сказала она. -  И  еще  отказывается  от
врача! Поговори с ним.
   Вид отчима поверг Ларри в смятение. До этого момента он  не  замечал,
как тот изменился, каким изможденным стало его лицо, как напрягся тонкий
рот, как избороздили лоб и щеки морщины безумия.
   - Брось, отец, - мягко произнес он. - Надо показать тебя врачу,  даже
если ты уже мертв. Вдруг люди скажут, что мать отравила тебя? Понял? Нам
нужна справка! - Он улыбнулся отчиму.
   Но Фрэнк Корбо взглянул на пасынка с презрением, как  на  слабоумного
или безумца.
   - Никаких врачей! - отрезал он. - Дайте  мне  отдохнуть.  -  С  этими
словами он закатил глаза.
   Лючия Санта и  Ларри  удалились  в  кухню  на  противоположном  конце
квартиры. Мать велела сыну:
   - Сбегай на фабрику Ранкеля и  приведи  мистера  Колуччи.  Он  сумеет
поговорить с Фрэнком.  Ночью  ему  опять  было  совсем  худо.  Если  это
продлится - нет, лучше веди Колуччи...
   Ларри смертельно устал и  мечтал  добраться  до  постели.  Однако  он
видел, что мать, всегда полная сил и уверенности в  себе,  на  этот  раз
близка  к  слезам,  от  которых  ее  удерживает  только  гордость.   Его
захлестнула волна любви и жалости к матери,  но  одновременно  ему  было
противно вмешиваться во все это, словно разразившаяся драма не  имела  к
нему ни малейшего отношения. Он потрепал мать по руке,  сказал:  "О'кей,
ма" - и бросился вон из дому.
 
*** 
 
   Колуччи, даже будучи конторским служащим, не смог отлучиться до конца
рабочего дня. Он явился только в пять вечера, приведя с собой еще  троих
мужчин. От их одежды пахло какао. Они застали Фрэнка  Корбо  безжизненно
растянувшимся на кровати.
   Гости встали вокруг него кольцом, словно верные апостолы.
   - Фрэнк, Фрэнк! - тихонько позвал мистер Колуччи. - Что с  вами?  Что
вы делаете? Вам нельзя покидать жену с детьми. Кто будет зарабатывать им
на хлеб? Господь не станет  призывать  вас  к  себе  прямо  сейчас;  вам
осталось совершить еще немало  добрых  дел.  Ну  же,  Фрэнк,  вставайте,
послушайте своего друга, который любит вас!  Время  еще  не  настало!  -
Остальные посетители хором произнесли "аминь", как во время  молитвы.  -
Нам придется прислать к вам доктора, чтобы он излечил  вас  от  головных
болей, - закончил Колуччи.
   Отец приподнялся на локте. Голос его звучал тихо, сердито, но уже  не
безжизненно.
   - Вы говорили мне, что  врачи  ни  к  чему,  потому  что  все  решает
господь, а человеку только и надо, что верить. Значит,  вы  врали!  Иуда
вы! - Он указал осуждающим перстом на Колуччи,  едва  не  угодив  ему  в
глаз. Он походил на святого с картинки.
   Колуччи остолбенел. Придя в себя, он присел рядом с Фрэнком Корбо  на
постели и взял его за руку.
   - Послушай меня, брат, - заговорил он. - Я верую! Но, когда  я  вижу,
что твоя жена с детьми может  остаться  без  опоры  в  жизни,  моя  вера
подвергается испытанию. Даже моя! Я не могу допустить,  чтобы  моя  вера
несла тебе гибель. Ты болен, тебя изводят головные боли.  Ты  страдаешь!
Возлюбленный брат мой, тебе не  хватает  веры!  Ты  говоришь,  что  тебя
призвал господь и что ты теперь мертв. Но это  богохульство!  Ты  должен
жить! Пострадай еще немного.
   Наступит Армагеддон, и господь смилостивится над  тобой.  Встань  же,
пойдем ко мне ужинать. Потом мы отправимся в молитвенный  дом  и  вместе
помолимся за твое исцеление.
   По лицу Колуччи катились слезы. Трое  его  друзей  поникли  головами.
Отец взглянул на них, широко распахнув глаза, словно вновь обретя разум.
   - Хорошо, я встану, - согласился  он  и  жестом  выпроводил  всех  из
спальни, чтобы спокойно одеться. Колуччи прошел вместе  с  остальными  в
кухню, где Лючия Санта подала посетителям кофе.
   Мистер Колуччи безгласно уперся взглядом  в  деревянный  стол.  Видно
было, как сильно он опечален. Человек,  укорявший  его  с  кровати,  был
карикатурой на  Христа,  на  истинного  верующего,  ибо  вера  его  была
доведена до логического завершения: человек слег, чтобы умереть.
   - Синьора Корбо, - обратился он к Лючии Санте,  -  сегодня  в  девять
вечера ваш муж возвратится домой. Позовите врача. Не бойтесь, я  буду  с
ним рядом. - Он положил руку ей на  плечо.  -  Синьора,  верьте  мне!  У
вашего мужа есть преданные Друзья. Он помолится и  исцелится.  Душа  его
будет спасена.
   От его прикосновения  Лючию  Санту  охватила  холодная,  непримиримая
ярость. Кто он такой, этот человек - отец единственного ребенка,  чуждый
ее горю и страданиям, - чтобы брать на  себя  смелость  утешать  ее?  Он
смешон своей навязчивой религиозностью, это  он  -  причина  болезни  ее
мужа!  Он  и  его  дружки  внесли  сумбур  в  рассудок  ее  мужа  своими
глупостями, своей непристойной, раболепной  фамильярностью  с  господом!
Кроме того, она  чувствовала  к  мистеру  Колуччи  брезгливость.  Что-то
подсказывало ей, что он и в грош не ставит жизнь  ближнего  своего;  что
он, имея жену-красавицу, выказал глубокое недоверие к всевышнему и  даже
отсутствие веры, ограничившись всего одним отпрыском. Вспоминая, как  он
проливал слезы, присев рядом с ее  мужем  на  постель,  она  чувствовала
сейчас безграничное пренебрежение к нему и ко  всем  мужчинам,  алчущим,
помимо жизни, еще чего-то, какого-то величия.
   Можно подумать, что недостаточно просто жизни, жизни самой  по  себе!
Ну и высокомерие! Она отвернулась от мистера Колуччи,  от  его  жалости,
его страдания, чтобы он не видел ее  обозленного  лица.  Она  ненавидела
его. Это ей  пристало  испытывать  муку,  гнев  страдалицы,  вынужденной
покориться судьбе; что до  Колуччи,  то  пускай  он  катится  со  своими
слезами - свидетельством дешевого сострадания...
 
Глава 7 
 
   Врач был сыном домовладельца, имевшего в  собственности  много  домов
вдоль Десятой авеню. Отец, простой итальянский крестьянин, выбивался  из
сил, проливал пот, бежал  без  оглядки  из  родной  страны,  выжимал  из
съемщиков-соотечественников последний  цент,  сидел  по  четыре  раза  в
неделю на pasta и fagioli , лишь бы его сын выбился в добрые самаритяне.
Доктор Сильвио Барбато не питал иллюзий  насчет  клятвы  Гиппократа.  Он
слишком  уважал  своего  отца,  был  слишком  умен,   чтобы   испытывать
сентиментальные чувства  к  этим  итальянцам-южанам,  ютящимся,  подобно
крысам, вдоль западной городской стены. И все же молодость не  позволяла
ему относиться к страданию как к чему-то естественному.
   В нем еще оставалось нечто похожее на жалость к ближнему.
   Он был знаком с Лючией Сантой. Мальчишкой, еще до того, как отец  его
разбогател, он жил на Десятой авеню и уважал ее за пол  и  возраст.  Ему
пришлось пожить так, как  жила  она  теперь:  спагетти  по  четвергам  и
воскресеньям, pasta и fagioli по вторникам, средам, пятницам и субботам,
scarola по понедельникам ради очистки кишечника. Он не  мог  внушить  ей
благоговейного   страха   и   действовать    при    ней    с    холодным
профессионализмом. Однако всякий раз, когда ему  доводилось  переступать
порог подобного жилища, он благословлял про себя своего отца.
   Он превратился в человека совсем иной среды.
   Отец мудро поступил, что сделал его врачом. Люди не могут не  болеть,
им никуда не деться  от  больниц;  следовательно,  ему  всегда  найдется
работенка. Воздух в любую погоду наполнен  бациллами.  Рано  или  поздно
всякому придется пройти через длительный процесс  умирания.  У  живущего
обязательно есть деньги, которые так или иначе  перекочуют  в  карман  к
врачу.
   Он присел, чтобы выпить ритуальный кофе. Никуда  не  денешься,  иначе
они никогда больше не пригласят его. Ледник в коридоре  наверняка  кишит
тараканами. Дочка, - запамятовал, как ее зовут, - созрела не только  для
работы, но и для замужества: ей надо торопиться, иначе у  нее  возникнут
проблемы. Вокруг врача собрались люди, взявшиеся растолковать  ему,  что
за недуг свалил его пациента,  -  слишком  много  людей.  Друзья  семьи,
советчики - злостные враги врача.  Хуже  всех,  конечно,  эти  несносные
старухи...
   Наконец он увидел пациента, распростертого на кровати. Как  будто  не
буянит. Доктор Барбато смерил ему пульс  и  давление.  Хватит  и  этого.
Спокойное,  заострившееся  лицо  скрывало  чудовищное  напряжение  духа.
Доктор слыхал о подобных случаях от  старых  коллег.  Великолепие  новой
страны часто  оказывалось  невыносимым  для  мужчин,  для  женщин  же  -
никогда. Мужчины-итальянцы сплошь и рядом лишались рассудка и  проводили
остаток дней в изоляции, словно, покидая родину, они выдирали  из  своей
души какой-то жизненно важный корень.
   Доктор Барбато знал, что надо предпринять:
   Фрэнка Корбо необходимо госпитализировать, ему  требуется  длительный
покой, отдых от напряжения.
   Однако этому человеку надо работать, кормить детей. Что  ж,  придется
рискнуть, причем всем. Доктор Барбато продолжил осмотр больного. Отогнув
простыню, он удивленно уставился на его изуродованные ноги; его  охватил
почти суеверный страх.
   - Как же так  вышло?  -  спросил  он  по-итальянски.  Голос  его  был
вежливым, но твердым: он требовал объяснений.
   Отец приподнялся и снова накрыл ноги.
   - Это не ваша забота, - отрезал он. - Ноги меня совсем не беспокоят.
   О, да он враг!
   - Значит, все дело в головных болях? - молвил врач.
   - Да, - кивнул отец.
   - Как давно они вас беспокоят?
   - Всю жизнь, - был ответ.
   Делать  здесь  было   нечего.   Доктор   Барбато   прописал   сильное
успокоительное и стал терпеливо ждать, пока мать сходит в другую комнату
и достанет там из тайника деньги. Конечно, он чувствовал себя  при  этом
не совсем в своей тарелке. Ему всегда хотелось, чтобы люди, платящие ему
деньги, были поприличнее одеты, чтобы все происходило в окружении  более
достойной мебели. Но тут его взгляд упал на радиоприемник,  и  угрызения
совести мигом исчезли. Если они могут позволить себе  такое  излишество,
значит, им по карману и хворать.
   На следующей неделе Фрэнк Корбо вышел на работу. Теперь он чувствовал
себя не в пример лучше.
   Время от времени он стонал и бранился по ночам,  однако  продолжалось
это каких-то несколько минут; после  полуночи  он,  как  правило,  опять
засыпал.
   Но не прошло и недели, как он явился домой  в  разгар  рабочего  дня.
Стоя в дверях, он объяснил жене:
   - Padrone отправил меня домой. Я слишком  болен,  чтобы  работать.  -
Сказав это, он, к ужасу Лючии Санты, зарыдал.
   Она усадила его за стол на кухне и напоила кофе.
   Он и впрямь донельзя исхудал. Теперь он говорил с  ней  так,  как  не
говорил никогда после первого года их брака. Он испуганно спросил ее:
   - Неужели я настолько болен? Padrone  говорит,  что  у  меня  что  ни
минута, то перерыв, и что я забываю про машину. Еще он сказал,  чтобы  я
хорошенько отдохнул, а потом пришел к нему. Но я совсем  не  так  сильно
болен, мне уже лучше, я держу себя в руках. Я теперь в порядке. Разве не
так?
   На это Лючия Санта ответила:
   - Не беспокойся о работе, тебе действительно  лучше  отдохнуть.  Тебе
надо поправиться. Сегодня сходи прогуляйся, своди Лену  в  парк.  -  Она
взглянула на  его  понурую  голову.  Так  лучше  ему  или  хуже?  Ей  не
оставалось ничего другого, кроме ожидания дальнейших событий.
   Когда он уходил с малышкой Леной на прогулку, она сунула  ему  доллар
на сладости и сигары. Она знала, что он предпочитает,  чтобы  у  него  в
кармане имелись деньги, и хотела его порадовать. Он долго отсутствовал и
вернулся только к ужину.
   Семья в полном составе восседала за столом: Октавия, Ларри,  Винсент,
Джино, Сал. Все уже знали, что отец лишился работы, и были удручены этим
известием. Однако он вел себя спокойно, даже примерно, помогал  жене,  и
все облегченно перевели  дух.  Видимо,  огорчение  из-за  потери  работы
вымело у него из головы всю остальную дурь. Завязался  легкий  разговор.
Ларри дурачил братьев, утверждая, что тараканы на стене затеяли  игру  в
бейсбол; стоило Салу и Джино обернуться, как  он  стащил  с  их  тарелок
несколько картофелин. Октавия держала Лену на коленях  и  кормила  ее  с
ложечки. Винни наблюдал за остальными. Его-то Ларри не  проведет!  Когда
мать проходила мимо него, он тронул ее за платье, и  она  наполнила  его
тарелку первой.
   Дождавшись, пока все поднимутся из-за  стола,  Лючия  Санта  спросила
мужа, пойдет ли  он  в  молитвенный  дом.  Он  ответил,  что  больше  не
нуждается в мистере Колуччи. Мать изумилась: разве  возможно,  чтобы  ее
муж, которому вечно  не  хватало  изворотливости,  отчего  страдала  вся
семья, просто использовал Колуччи ради получения работы? Тогда  при  чем
тут болезнь? Здесь гнездилось противоречие, не дававшее ей покоя.
   Позже, когда пришло время ложиться спать, Лючия Санта  устроилась  на
кухне и приготовилась шить до полуночи.
   Теперь ей хотелось оставаться одетой  и  в  боеготовности  на  случай
очередного приступа у супруга.
   Если до полуночи ничего не произойдет, она спокойно  уляжется  спать:
опасность миновала.
   Фрэнк Корбо взглянул на нее и с неуклюжим участием, заменявшим у него
нежность, сказал:
   - Иди. Отдохни хоть немного. Я еще  чуть-чуть  пободрствую,  а  потом
тоже лягу.
   Она догадалась, что он тоже боится ложиться до полуночи.  Было  около
одиннадцати вечера. Все остальные уснули; Ларри  отправился  на  работу.
Лючия Санта испытала громадное облегчение и гордость из-за того, что  ее
ожидания оправдались. Ему становится лучше.  У  мужчин  случаются  такие
приступы, но со временем они проходят.
   - Сейчас, только закончу, - согласилась она.
   Наблюдая, как она шьет, он выкурил сигару, а потом налил  ей  рюмочку
вина и даже сам выпил, хотя  это  запрещалось  религией  Колуччи.  После
полуночи оба улеглись. Крошка Лена спала между ними. В кромешной тьме, в
самое глухое ночное время, Лючия  Санта  проснулась  от  того,  что  муж
размеренно, звонко повторяет:
   - Что это за кукла между нами? Скорее, не то я выброшу ее в окно.
   Лючия Санта  обхватила  рукой  спящую  крошку  и  спросила  тихо,  но
настойчиво:
   - Фрэнк, что с тобой? Что случилось? -  Она  все  еще  не  опомнилась
после сна и ничего не могла сообразить.
   Отец спросил ее с угрозой в голосе:
   - Зачем ты положила между нами эту куклу?
   Лючия Санта перешла на шепот, чтобы не переполошить семью:
   - Фрэнк, Фрэнк, это же твоя дочка! Очнись, Фрэнк!
   Последовала продолжительная тишина,  но  Лючия  Санта  уже  не  смела
закрыть глаза. Неожиданно кровать заходила ходуном.
   Он взвился, как ангел-мститель.  Спальню  и  гостиную,  где  ночевали
дети, залил свет. Отец успел одеться.  Его  лицо  почернело  от  ярости,
голос прогрохотал, как громовой раскат:
   - ВОН ИЗ ДОМА! УБЛЮДКИ, СУКИНЫ ДЕТИ! ВОН ИЗ ЭТОГО ДОМА, ПОКА Я ВАС НЕ
ПЕРЕДУШИЛ!
   Мать соскочила с кровати в одной ночной  рубашке,  прижимая  к  груди
дочь, бросилась в гостиную и велела перепуганным Джино и Винсенту:
   - Скорее одевайтесь,  берите  Сальваторе  и  марш  к  тетушке  Лоуке!
Быстрее!
   Отец  бушевал  и  изрыгал  проклятия;  однако,  увидев,  что  Винсент
собрался уходить, он сказал:
   - Нет, Винченцо может остаться. Винченцо - ангел.
   Мать выпихнула Винсента в коридор.
   Отец и мать стояли лицом к  лицу.  В  глазах  отца  не  было  пощады.
Спокойным, но полным ненависти голосом он произнес:
   - Забирай свою куклу и уходи.
   Лючия Санта посмотрела на единственную в квартире  внутреннюю  дверь,
ведшую в спальню Октавии. Перехватив ее взгляд, отец сказал:
   - Не заставляй меня стучать в дверь твоей дочери. Веди ее  на  улицу,
там ей самое место.
   Дверь распахнулась. Октавия успела одеться; в правой руке она сжимала
свои портновские ножницы.
   - Октавия, пойдем со мной, - быстро произнесла мать.
   Октавия не ведала страха; она выскочила из комнаты, готовая сражаться
и защитить мать  и  детей.  Но  сейчас,  когда  она  увидела  исказившую
физиономию отца гримасу жестокого удовлетворения, у нее впервые  ушла  в
пятки душа. Она выхватила Лену у матери из рук и,  не  выпуская  ножниц,
бросилась в кухню. Там сгрудились  Винни,  Сал  и  Джино  в  наброшенных
поверх теплого зимнего белья пальто.
   Она повела их вниз по лестнице, прочь из дому.
   Лючия Санта осталась с мужем с глазу на глаз.
   Одевая поверх  ночной  рубашки  пальто,  она  спросила  его  дрожащим
голосом:
   - Что случилось, Фрэнк? Ты был весь день таким добрым, что же на тебя
сейчас накатило?
   Его голубые глаза были мутны, но заостренное лицо разгладилось.
   - Все прочь из дому, - повторил он и,  шагнув  к  ней,  подтолкнул  к
двери.
   Тут в квартиру ворвались Ларри и Panettiere и встали между ними. Отец
вцепился Ларри в горло и, прижав его к стене, заорал:
   - Ты  сунул  мне  сегодня  доллар  и  поэтому  считаешь,  что  можешь
встревать?
   В лицо пасынка полетела горсть мелочи. Но тот  был  начеку.  Подбирая
слова, он выговорил:
   - Отец, я  пришел  помочь.  Сейчас  явятся  полицейские.  Лучше  тебе
утихомириться.
   Внезапно на улице завыла сирена. Отец подбежал  к  окну  и  высунулся
наружу. На улице стояли закутанные в  пальто  младшие  дети,  окружившие
Октавию; Октавия  показывала  на  него  пальцем  выскочившим  из  машины
полицейским. Двое в форме бросились в  подъезд.  Тогда  отец  присмирел,
прошел через комнаты на кухню и обратился к собравшимся там  с  разумной
речью:
   - У полицейских дубинки. С ними никому не сладить.
   Сказав это, он присел на табурет.
   Двое высоких здоровяков-ирландцев осторожно вошли в распахнутую дверь
квартиры. Ларри подозвал их и что-то сказал вполголоса. Отец не сводил с
них глаз. Ларри вернулся к нему и сел рядом. Он так переволновался,  что
не мог сдержать слез.
   - Слушай, отец, - заговорил он. - Сейчас приедет "Скорая". Ты  болен,
понятно? Так что прекрати буянить. Не мучай мать и детей.
   Фрэнк Корбо отпихнул его. Оба полицейских бросились к нему,  но  мать
опередила их.
   - Нет, нет, подождите! - выкрикнула она.
   Наклонившись к мужу,  она  спокойно  заговорила  с  ним,  не  обращая
внимания на Panettiere и полицейских. Октавия и дети  успели  замерзнуть
на улице и поднялись назад; теперь они стояли у  противоположной  стены,
ожидая продолжения. Мать говорила:
   - Фрэнк, поезжай  в  больницу.  Там  тебе  будет  хорошо.  Что  будет
твориться с детьми, если полицейские  у  них  на  глазах  примутся  тебя
лупить и тащить  вниз  по  лестнице?  Фрэнк,  Фрэнк,  одумайся!  Я  буду
ежедневно навещать тебя. Через неделю, ну, две, ты поправишься. Пойдем.
   Отец послушно встал. В эту самую минуту  в  квартиру  ввалились  двое
санитаров в белых халатах. Отец замер у стола,  повесив  голову,  словно
что-то прикидывал. Потом он поднял голову и объявил:
   - Все должны попить кофе. Я сам его сварю.
   Белые халаты шагнули было к нему, но мать загородила им дорогу. Ларри
встал с ней рядом. Мать сказала санитарам и полицейским:
   - Ему надо потакать. Тогда он подчинится. Но если вы примените  силу,
он превратится в дикого зверя.
   Пока поспевал кофе, отец затеял бритье у кухонной раковины.  Санитары
не теряли бдительности.
   Полицейские поигрывали дубинками. Отец, быстро справившись с бритьем,
расставил на столе чашки.
   Дети,  охраняемые  Октавией,  держались  с  противоположной   стороны
огромного стола. Пока все пили кофе, не желая  ему  перечить,  он  велел
жене  принести  ему  чистую  рубаху.  Потом  обвел  собравшихся  злобным
взглядом.
   - Figlio de putana, - начал он. - Воплощение зла! Я знаю  вас  обоих,
господа поли