изменно приветливый, как-то под конец рабочего дня  пригласил
ее к себе в кабинет.
   - Мисс Ангелуцци, - начал он, -  я  давно  за  вами  наблюдаю.  Вы  -
прекрасная наставница. Женщины, покупающие у нас машинки и получающие от
вас уроки, не могут на вас нахвалиться. И на машинки - тоже. В этом-то и
беда, моя милая.
   Октавия не поверила собственным ушам.
   - Не понимаю, о чем вы говорите, - молвила она.
   - Вы молодая и, наверное, неглупая. Это хорошо,  даже  очень.  У  вас
есть целеустремленность. Вы отлично выполняете  свою  работу.  Как-то  я
заметил, что у одной женщины ничего  не  получается  -  глупая  попалась
женщина, это сразу бросалось в глаза; так вы сидели с ней  до  тех  пор,
пока она не освоила машинку. Не стану ходить вокруг да  около  и  скажу,
как есть: у нас никогда не было такой хорошей работницы, как вы.
   Он ласково похлопал ее по руке, и она отстранилась. Он улыбнулся;  ее
праведное итальянское  воспитание  сыграло  с  ней  дурную  шутку:  если
мужчина трогает тебя, то только с одной целью...
   Похвала  вызвала  у  Октавии  ликование:  значит,  она  -   настоящая
учительница. Она не ошиблась в себе.
   - Но, Октавия, - мягко продолжал босс,  -  компания  швейных  машинок
"Мелодия" занимается бизнесом не для того, чтобы давать уроки  шитья.  И
не для того  даже,  чтобы  продавать  простенькие  машинки,  которые  мы
рекламируем, чтобы заставить людей переступать порог магазина. Мы  хотим
продавать хорошие машинки! Самые лучшие! Вот в чем состоит ваша истинная
задача. Я повышаю вас отныне вы - продавщица, я даю  вам  двухдолларовую
прибавку. Будьте такой, как раньше, только  пообщительнее.  -  При  этих
словах она сверкнула глазами, и он улыбнулся. - Нет, не со  мной  Будьте
общительной, подружитесь с дамами, которых вы учите. Пейте с ними  кофе,
станьте им подругой.  Вы  говорите  по-итальянски  -  это  только  плюс.
Понимаете, машинки, которые мы продаем, не приносят  нам  прибыли.  Ваша
задача будет состоять в том,  чтобы  убеждать  людей  пересаживаться  за
машинки новых моделей. Ясно? Делайте  все,  как  делали  раньше.  Только
будьте  им  подругой,  даже  ходите  с  ними  куда-нибудь  вечерами.  На
следующее утро можете прийти на работу позже. Если вам  удастся  продать
больше, вы будете сами распоряжаться своим временем.  -  Он  хотел  было
снова погладить ее по руке, но одумался и одарил  ее  веселой  отеческой
улыбкой.
   Октавия выбежала из его кабинета польщенная,  вне  себя  от  счастья.
Наконец-то у нее хорошая работа,  должность  с  перспективой!  Днем  она
пошла пить кофе с молодыми замужними женщинами, которые беседовали с ней
так уважительно, что она почувствовала себя важной персоной, ни дать  ни
взять - учительницей. На вопрос,  как  работает  машинка,  одна  из  них
ответила:
   - Отлично! Ваш босс хотел убедить меня  сменить  ее  на  новенькую  и
дорогую. Но к чему мне это?
   Я просто шью платья для детей и для себя, чтобы немного сэкономить.
   Только тут до Октавии дошло, что предложил ей босс.
   Едва занявшись продажей, она встала  перед  необходимостью  принимать
решения, отягощенные моральной ответственностью и умственным напряжением
и не имеющие отношения к ее знакомым, родне, к ее телу, полу, семье. Она
поняла, что продвижение невозможно, если не обирать ближнего.
   Она  представила  себе  собственную  мать,  ничего  не  смыслящую   в
американской жизни, обставляемую такой же пигалицей, как  она.  Если  бы
речь шла о том, чтобы подделывать счета, завышать цену, то она пошла  бы
на это, стремясь сохранить место. Однако она была еще очень наивна, и ей
казалось, что использовать свое обаяние, улыбку, участливость -  это  то
же самое, что торговать собственным телом.
   Она предприняла робкие попытки, но  у  нее  не  хватило  напора,  без
которого нечего было и мечтать о сделке.
   Прошло две недели, и ее уволили. Босс стоял в  дверях,  провожая  ее.
Напоследок он покачал головой и жалостливо произнес:
   - Вы славная девушка, Октавия.
   Однако она не улыбнулась в  ответ,  а  сердито  сверкнула  глазами  и
презрительно  отвернулась.  Он  вполне  мог  позволить  себе   проявлять
понимание.
   Он ничего не терял, его жизнь устоялась. Это было всего лишь  дешевое
дружелюбие победителя к побежденному. В  ее  жизни  не  было  места  для
безграничной терпимости.
   Октавия расставалась с мечтами. Теперь ей казалось,  что  учителя,  в
которых она души не чаяла, на самом деле обвели ее вокруг пальца, осыпая
комплиментами, побуждая стремиться к лучшей жизни, хотя у нее не было ни
средств, ни силенок  даже  начать  поиски  такой  жизни.  Они  сбыли  ей
жизненный идеал, существовать с  которым  в  ее  мире  оказалось  не  по
карману.
   Октавия возвратилась  в  мастерские.  Лишь  получив  там  место,  она
поведала матери, что с ней стряслось; мать выслушала,  не  произнося  ни
слова. Она причесывала Сала, зажав его коленями.
   - Таким людям, как мы, богатыми не бывать, - только и сказала она.
   - Я не могу поступать так с бедняками, - сердито бросила  Октавия.  -
Ты бы тоже не смогла  набивать  деньгами  карманы  этих  мерзавцев  -  Я
слишком стара для таких фокусов, -  устало  сказала  Лючия  Санта.  -  И
таланта у меня никакого.
   Я не так горячо люблю людей, чтобы любезничать с  ними,  пусть  и  за
деньги. Но ты молода, ты бы научилась. Это не так сложно. Но куда там! В
моей семье принято читать  книжки,  ходить  в  кино  и  воображать  себя
богатым. Гордись собой и прозябай в нищете.
   Мне-то что! Я была бедна, пусть и дети мои будут бедны.
   Она подтолкнула Сала к двери. Мальчонка обернулся и заканючил:
   - Дай мне два цента на содовую, ма!
   Мать, никогда не отказывавшая ему  в  этой  просьбе,  сейчас  сердито
буркнула:
   - Разве ты не слышал, что я  только  что  сказала  твоей  сестре?  Мы
бедняки! Вот и иди.
   Сал важно взглянул на нее. Она с раздражением подумала,  что  все  ее
дети до одного слишком серьезны. И тут  Сал  с  неопровержимой  логикой,
доступной только ребенку, сказал:
   -  Выходит,  если  ты  не  станешь  давать  мне  по  два  цента,   то
разбогатеешь?
   Октавия  поневоле  прыснула.  Мать  потянулась  за  кошельком   и   с
непроницаемым лицом дала сыну монетку. Тот, ни слова не говоря, скрылся.
   Лючия Санта пожала плечами и взглянула на Октавию. А  все-таки,  если
бы я никогда не давала детям два цента на содовую, мы  были  бы  богаче,
подумала мать. Если бы никогда не отсчитывала им  денег  на  кино  и  на
бейсбол,  если  бы  готовила  мясо  всего  раз  в  неделю   и   включала
электричество только тогда, когда уже не видно ни зги. Если  бы  круглый
год заставляла детей работать, не дожидаясь, пока они выучатся в  школе,
если бы сажала их по  вечерам  пришивать  пуговицы,  запрещая  читать  и
слушать радио, - кто знает, может быть, тогда...
   Мелочная  бережливость  помогла  тысячам  людей  приобрести  дома  на
Лонг-Айленде. Но в ее семье такого никогда бы  не  получилось.  Всем  им
суждено влачить жалкое существование, в том числе и  ей.  Наверное,  она
сама в  этом  виновата:  недостаточно  прилежно  вытирала  им  носы,  не
проявила себя мудрой матерью нищих детей.
   Она не питала иллюзий относительно людей.
   Люди не злы, сознательного злодея отыскать трудно.
   Но деньги - это бог. Деньги делают человека  свободным.  Деньги  дают
надежду. Деньги - это надежность. Отказаться от денег?
   Это то же самое,  что  требовать  от  человека,  угодившего  в  дикие
джунгли, чтобы он бросил ружье.
   Деньги охраняют жизнь твоих детей Деньги спасают их от тьмы.  Кто  не
оплакивал нехватку денег?
   Кто не рыдал, мечтая о деньгах? Кто откликается на зов денег?  Врачи,
священники, почтительные сыновья.
   Деньги - вот новая родина. Лежа ночью без сна  и  думая,  как  растут
сбережения на ее счете, Лючия Санта ощутила холодок томления,  смешанный
со страхом, - совсем как преступник, подсчитывающий, сколько еще дней он
проведет за  решеткой  Кроме  прочего,  деньги  -  это  друзья,  любящие
родственники. Никакой новый Иисус не смог  бы  упрекнуть  сейчас  людей,
имеющих деньги.
   Не обязательно богатство, просто  -  деньги;  деньги,  как  стена,  к
которой можно привалиться спиной и бесстрашно  взглянуть  миру  в  глаза
Октавия знала, что мать размышляет о деньгах.
   О деньгах, которыми  надо  оплачивать  врачей,  одежду,  топливо  для
печки, школьные учебники, одежду для причастия. О  деньгах,  на  которые
можно будет купить дом на Лонг-Айленде и, возможно, отправить маленького
Сала учиться в колледж И все же, думала  Октавия,  при  всем  этом  мать
относится к деньгам нерасчетливо. Она покупает  самое  лучшее  оливковое
масло, дорогой сыр, заморский prosciutto. Не менее трех раз в неделю она
кормит их мясом. Сколько раз она вызывала врача к  прихворнувшим  детям,
когда в другой семье обошлись бы домашними средствами и дождались,  пока
жар или простуда пройдут сами собой. На Пасху каждый ребенок наряжался в
новый костюм или платье.
   Так или иначе, каждую неделю мать дает Октавии пять-десять  долларов,
чтобы она положила их на счет. На сберегательной книжке,  о  которой  не
знает никто, кроме матери и старшей дочери,  лежит  уже  полторы  тысячи
долларов. Октавия гадала,  что  же  послужит  для  ее  матери  волшебным
сигналом, по которому она предпримет великий шаг в жизни семьи  -  купит
дом на Лонг-Айленде.
 
*** 
 
   Наступила осень, дети пошли в школу, сидеть по  вечерам  на  тротуаре
стало зябко, к тому же накопилось слишком много дел,  чтобы  можно  было
транжирить  вечера,  посвящая  их  болтовне.  Стирка,   глажка,   чистка
башмаков, пришивание бесчисленных пуговиц ради дополнительного заработка
Из задних дворов и подвалов подняли  в  квартиры  масляные  нагреватели.
Город окрасился в новые цвета: холодное солнце сделалось  бледно-желтым,
мостовые и тротуары - серыми. Дома словно вытянулись, стали тоньше,  как
бы отодвинулись друг от друга. Камень  утратил  запах,  гудрон  перестал
смердеть. В воздухе больше не носилась  горячая  пыль.  Белый  дымок  из
паровозных труб приобрел запах вольных просторов.
   Утром одного такого холодного дня Фрэнк Корбо  возвратился  домой,  к
семье.
 
Глава 6 
 
   Старшие дети разошлись в школу и на работу.
   Лючия Санта пила кофе в компании тетушки Лоуке.
   Обе насторожились, услыхав на лестнице шаги; дверь распахнулась, и на
пороге вырос Фрэнк Корбо, гордый, но в то же время напоминающий ребенка,
мнущегося у входа, дожидаясь, чтобы  его  пригласили  войти.  Он  хорошо
выглядел, его загорелое лицо немного пополнело, взгляд помягчел.
   - А-а, наконец-то вернулся, - холодно произнесла Лючия Санта.
   Однако в ее голосе  звучало  скорее  не  возмущение,  а  приглашение.
Умудренная жизнью  тетушка  Лоуке  тоже  знала,  как  ублажить  мужчину,
вернувшегося в семью.
   - Фрэнк, как ты славно выглядишь! - прошамкала она. - Как приятно  на
тебя смотреть!
   И она засуетилась, спеша подать ему кофе. Фрэнк Корбо уселся за  стол
напротив жены.
   Они недолго смотрели друг другу в глаза. Ни он, ни  она  не  находили
нужных слов. Он  сделал  то,  чего  не  мог  не  сделать.  Он  не  думал
извиняться, не умолял понять его. Ей приходилось  принимать  его  таким,
какой он есть, как принимают болезнь, смерть.
   На прощение он не надеялся. Она  встала,  подошла  к  двери,  где  он
оставил свой чемодан, словно сомневался, сможет ли остаться, и  оттащила
его в дальний угол комнаты. Потом она наскоро зажарила ему омлет.
   Когда она наклонилась, подавая ему еду, он чмокнул ее в щеку,  и  она
приняла поцелуй. Эти двое предали друг  друга  и  этим  поцелуем  давали
обещание не помышлять о мести.
   Все трое мирно хлебали кофе. Тетушка Лоуке спросила:
   - Тебе понравилось работать на  земле?  Работа,  настоящая  работа  -
самое лучшее дело для мужчины. В Италии  люди  трудятся  по  шестнадцать
часов в день и не знают болезней. Нет,  ты  отлично  выглядишь!  Значит,
земля пошла тебе на пользу.
   Отец семейства кивнул. Он был вежлив.
   - Все было хорошо, - сказал он.
   Двое малышей, Сал и малютка Лена,  пришли  из  дальней  комнаты,  где
только что играли. Увидав Своего отца,  они  остановились,  взявшись  за
руки, и уставились на него.
   - Ну-ка, поцелуйте отца! - прикрикнула на них тетушка Лоуке.
   Однако отец смотрел на  детей  с  прежним  выражением  безнадежности,
потерянности, словно стараясь вспомнить, как он любил их, и одновременно
страшась чего-то. Когда они подошли к нему, он нагнулся и с трогательной
нежностью поцеловал их в лобики Однако стоило ему  поднять  голову  -  и
жена с прежней тревогой заметила, какой у него затравленный взгляд  Отец
вытащил из кармана два бумажных пакетика с конфетами и вручил детям. Они
плюхнулись на пол и тут же, возясь у отцовских ног,  как  котята,  стали
изучать содержимое коричневых кульков. Он снова принялся за кофе, словно
забыв о них, не делая больше попыток их приласкать.
   Тетушка Лоуке тихонько вышла. Когда дверь за  ней  затворилась,  отец
извлек из кармана комок из купюр, отделил от него две, а остальные отдал
Лючии Санте. Сто долларов!
   Лючия Санта не знала, что сказать.
   - Возможно, ты правильно поступил. Ты лучше выглядишь.  Как  ты  себя
чувствуешь, Фрэнк? - В ее голосе слышалась забота и тревога.
   - Лучше, - ответил муж. - А то я совсем было занемог. Мне не хотелось
скандала перед уходом, поэтому я тебе ничего не сказал Шум в городе, шум
в доме... У меня постоянно болела голова  Там  было,  по  крайней  мере,
спокойно. Днем я много работал, а ночью спал без сновидений  О  чем  еще
мечтать человеку?
   Оба помолчали. Наконец он произнес, словно извиняясь:
   - Здесь не так уж много денег, но это все, что я заработал. На себя я
не истратил ни единого цента.
   Хозяин дал мне чемодан, одежду, он кормил меня.
   Это все же лучше, чем торчать здесь и мыть твою лестницу.
   Мать спокойно и примирительно ответила:
   - Нет, это большие деньги. -  Однако  она  не  удержалась,  чтобы  не
присовокупить:
   - Лестницу за тебя мыл Джино.
   Она думала, что он вспылит, однако Фрэнк  только  кивнул  и  произнес
рассудительным тоном, без всякой иронии:
   - Дети должны страдать за грехи отцов.
   Такие  слова  мог  сказать  только   усердный   прихожанин,   истовый
христианин. В подтверждение ее догадки он извлек из  нагрудного  кармана
маленькую Библию с красным обрезом.
   - Видишь? - молвил он. - В этой книге - вся правда, а я даже не  могу
ее прочесть. Вот придет из школы Джино - он мне почитает.  Тут  отмечены
нужные места.
   Мать пристально смотрела на него.
   - Ты, наверное, устал, - произнесла она. - Иди ляг, поспи.  Я  выгоню
детей поиграть на улице.
   Когда он разделся и лег, она принесла ему мокрое полотенце, чтобы  он
обтер лицо и руки. Он не  проявил  намерения  овладеть  ею,  не  выказал
желания близости; когда он,  закрыв  глаза,  откинулся  на  постель,  ей
показалось, что он не хочет видеть мир, в который вернулся. Лючия  Санта
заподозрила, что за обличьем благополучия и здоровья скрывается какой-то
чудовищный недуг.  Глядя  на  него  спящего,  она  чувствовала  странную
жалость к этому человеку, которого когда-то любила и который столько лет
был ее мужем. Теперь ей казалось, что каждый день, нет,  каждую  минуту,
каждую секунду она все разматывает  и  разматывает  клубок  его  судьбы,
словно он - ее пленник, умирающий в одиночной камере.
   Она была тюремщицей поневоле: она не преследовала  его,  не  выносила
приговора, не бросала его за решетку. Но она не могла выпустить  его  на
свободу.
   Присев рядом с ним на кровать,  Лючия  Санта  положила  руку  ему  на
голову. Он уже спал. Она  еще  какое-то  время  посидела  с  ним  рядом,
радуясь, что остальное семейство, вернувшись домой, застанет его  спящим
и что  Октавия,  Ларри,  Джино  и  Винни  впервые  в  жизни  увидят  его
беззащитным и - кто знает - возможно, пожалеют его.
   Вечером, когда семья уже сидела за столом, отец  встал  с  кровати  и
присоединился к остальным. Приветствие Октавии было коротким и холодным.
Ларри же, напротив, обрадовался и вскричал с несомненной искренностью:
   - Ты отлично выглядишь, пап! Нам тебя здорово не хватало.
   Джино и Винсент с любопытством рассматривали отца. Тот спросил Джино:
   - Ты хорошо вел себя с матерью в мое отсутствие?
   Джино кивнул. Отец сел и, словно спохватившись,  вытащил  из  кармана
две долларовые купюры и молча вручил их Джино и Винсенту.
   Октавии не понравилось, что он не спросил о поведении у Винсента. Она
хорошо понимала Винсента и знала, что он уязвлен и что  доллар  дела  не
поправит. Она сердилась еще больше, потому  что  сообразила,  что  отчим
поступил так без всякого умысла.
   Неожиданно отец сказал нечто такое, что повергло  всех  за  столом  в
изумление:
   - Сегодня ко мне зайдут друзья.
   Раньше  он  никогда  не  приводил  в  дом  друзей,  словно  знал  или
чувствовал, что здесь на самом деле не его родной дом, что  ему  никогда
не  бывать  главой  семьи.  К  нему  даже  ни   разу   не   наведывались
приятели-картежники, чтобы пропустить по стаканчику вина. Ларри  в  этот
вечер  выходил  на  работу,  Октавия  же  решила  остаться  дома,  чтобы
посмотреть, что это за  люди,  и  оказать  матери  поддержку,  если  они
окажутся союзниками отчима в его противостоянии семье.
 
*** 
 
   Квартира была прибрана, посуда перемыта, на огне варился свежий кофе,
на столе стоял купленный по  такому  случаю  в  магазине  торт.  Наконец
явились гости - мистер  и  миссис  Джон  Колуччи  с  девятилетним  сыном
Джоубом.
   Супруги Колуччи оказались  молоды:  обоим  было  лет  по  тридцать  с
небольшим. Мистер Колуччи был худ и угрюм, говорил с легким  акцентом  -
единственное свидетельство того, что он не был уроженцем Америки. На нем
была безупречная рубашка, галстук, пиджак. Жена его отличалась пышностью
форм, хотя толстой ее трудно  было  назвать.  У  нее  не  было  никакого
акцента, однако она походила на итальянку гораздо больше, чем муж.
   Семья Ангелуцци-Корбо несказанно удивилась любви,  которую  проявляли
Колуччи к  Фрэнку  Корбо.  Они  ласково  потрясли  его  за  руку,  нежно
справились о его самочувствии, восхищенным тоном молвили: "А, вот и ваша
жена!", а "Так это - ваши дети!"  прозвучало  с  налетом  испуга.  Можно
подумать, что он - их богатый  дядюшка,  пронеслось  в  голове  у  Лючии
Санты. От ее внимания не ускользнуло, что муж не остался  равнодушным  к
их любви. Он никогда не выставлял напоказ своих чувств, однако она могла
судить о его волнении по его тону  и  уважительному  голосу,  в  котором
впервые с самой их свадьбы она различила нотки, указывавшие на  то,  что
он готов  прислушаться  к  мнению  и  желаниям  собеседников.  Казалось,
впервые он встретил людей, на которых ему захотелось произвести  хорошее
впечатление. Он сам налил им кофе.
   Все уселись вокруг огромного кухонного стола.
   Октавия вела себя очаровательно, в  безупречном  американском  стиле:
она расточала улыбки и разговаривала негромко и любезно. У Колуччи  были
прекрасные манеры. Мистер Колуччи, несомненно, работал в  конторе  и  не
ведал ручного труда. Миссис Колуччи ворковала на изысканном  итальянском
языке, какому не научишься в Италии. Нет, они не дети крестьян из горной
местности, они происходят  из  чиновного  класса,  они  -  представители
многих поколений итальянских государственных служащих.
   Сам Колуччи был редким итальянцем, чья семья эмигрировала  в  Америку
не из-за бедности, а по религиозным соображениям. Они были протестантами
и  здесь,  в  Америке,  примкнули  к  новой  секте  -  "Церкви  истинных
христиан-баптистов".
   Их  встреча  с  Фрэнком  Корбо  состоялась,   разумеется,   по   воле
всевышнего. Ферма,  где  тот  работал,  принадлежала  двоюродному  брату
Колуччи, и семья проводила там летний отпуск, так как это шло на  пользу
здоровью их  сына.  Лючия  Санта,  перевоспитанная  крестьянка,  подня