нес это имя с каким-то особым
смаком. - Что ж, я отплатил ему,  Эрнст.  Постарался,  чтобы  ему  вкатили
полгодика концлагеря. Ты бы посмотрел на  него,  когда  он  оттуда  вышел!
Стоял передо мной навытяжку, и теперь, как увидит, в штаны готов наложить.
Он меня обучал, а я его проучил. Ловко сострил, верно?
   - Ловко.
   Альфонс рассмеялся. - От таких шуток душа радуется. Тем и  хорошо  наше
нацистское движение, что оно дает нам в руки большие возможности.
   Гребер встал.
   - Ты уже бежишь?
   - Надо. Я места себе не нахожу.
   Биндинг кивнул. Он напустил на себя важность и сказал:
   - Я понимаю тебя, Эрнст. И мне тебя  ужасно  жаль.  Ты  же  чувствуешь?
Верно?
   - Да, Альфонс. - Гребер хотел уйти поскорее, не обижая его. - Я  забегу
к тебе опять через несколько дней.
   - Заходи завтра днем. Или вечерком. Так около половины шестого.
   - Ладно, завтра. Около половины шестого. Ты думаешь, тебе  уже  удастся
что-нибудь узнать?
   - Может быть. Посмотрим. Во всяком  случае  мы  пропустим  по  рюмочке.
Кстати, Эрнст - а в больницах ты справлялся?
   - Справлялся.
   Биндинг кивнул. - А... конечно, только на всякий случай - на кладбищах?
   - Нет.
   - Ты все-таки сходи.  На  всякий  случай.  Ведь  очень  многие  еще  не
зарегистрированы.
   - Я пойду завтра с утра.
   - Ладно, Эрнст, - сказал Биндинг, видимо,  испытывая  облегчение.  -  А
завтра посидишь подольше. Мы, старые однокашники,  должны  держаться  друг
друга. Ты не представляешь, каким одиноким чувствует себя человек на таком
посту, как мой! Каждый лезет с просьбами...
   - Я ведь тоже тебя просил...
   -  Это  другое  дело.  Я  имею  в  виду  тех,  кто  выпрашивает  всякие
привилегии.
   Биндинг взял бутылку арманьяка, вогнал пробку в горлышко и протянул  ее
Греберу.
   - Держи, Эрнст! Возьми с собой! Он тебе наверняка  пригодится!  Подожди
еще минутку! - Он открыл дверь. - Фрау Клейнерт, дайте листок  бумаги  или
пакет!
   Гребер стоял, держа в руках бутылку. - Не нужно, Альфонс...
   Биндинг замахал руками. - Бери! У меня весь погреб  этим  набит.  -  Он
взял пакет, который ему подала экономка, и засунул в него бутылку.  -  Ну,
желаю, Эрнст! Не падай духом! До завтра!
   Гребер отправился на Хакенштрассе.  Он  был  несколько  ошеломлен  этой
встречей. "Крейслейтер! - думал он. -  И  должно  же  так  случиться,  что
первый человек, который готов мне помочь без всяких оговорок и  предлагает
стол и квартиру - нацистский бонза!" Гребер сунул бутылку в карман шинели.
   Близился вечер. Небо было как перламутр, прозрачные  деревья  выступали
на фоне светлых далей. Голубая дымка сумерек стояла между развалинами.
   Гребер остановился перед дверью, где была наклеена своеобразная газета,
состоявшая из адресов и обращений. Его записка исчезла. Сначала он  решил,
что ее сорвал ветер; но тогда кнопки остались бы. Однако их тоже не  было.
Значит, записку кто-то снял.
   Он вдруг почувствовал, как вся кровь прихлынула к сердцу,  и  торопливо
перечел все записки, ища каких-нибудь сведений. Но ничего не нашел.  Тогда
он перебежал к дому своих родителей. Вторая записка еще торчала там  между
двумя кирпичами. Он вытащил бумажку и впился в нее глазами.  Никто  ее  не
касался. Никаких вестей не было.
   Гребер выпрямился и, ничего  не  понимая,  посмотрел  кругом.  И  вдруг
увидел, что далеко впереди ветер гонит какое-то белое  крыло.  Он  побежал
следом. Это была его записка. Гребер поднял  ее  и  уставился  на  листок.
Кто-то  сорвал  его.  Сбоку  каллиграфическим   почерком   было   выведено
назидание: "Не укради!" Сначала он ничего не понял.  Потом  вспомнил,  что
обе кнопки исчезли,  а  на  обращении  матери,  с  которого  он  их  взял,
красуются опять все четыре. Она отобрала свою собственность, ему  же  дала
урок.
   Он нашел два плоских камня, положил записку наземь возле двери и прижал
ее камнями. Потом вернулся к дому родителей.
   Гребер остановился перед развалинами и поднял глаза.  Зеленое  плюшевое
кресло исчезло. Должно быть, кто-то унес его. На его  месте  из-под  щебня
торчало несколько скомканных газет. Он вскарабкался наверх и  выдернул  их
из-под обломков. Это были старые газеты, еще полные сообщениями о  победах
и именами победителей, пожелтевшие, грязные, изорванные. Он отшвырнул их и
принялся искать дальше. Через некоторое время  он  обнаружил  книжку,  она
лежала  между  балками,  открытая,  желтая,  поблекшая;  казалось,  кто-то
раскрыл ее, чтобы почитать. Он вытащил книжку и  узнал  ее.  Это  был  его
собственный учебник. Гребер перелистал его от середины к началу  и  увидел
свою фамилию на первой страничке. Чернила выцвели. Вероятно, он сделал эту
надпись, когда ему было двенадцать-тринадцать лет.
   Это был катехизис, по нему они проходили закон божий. Книжка  содержала
в себе сотни вопросов и ответов. На страницах были кляксы, а на  некоторых
- замечания, сделанные им самим. Рассеянно  смотрел  он,  на  страницы.  И
вдруг все перед ним покачнулось, он так и не понял, что разрушенный  город
с тихим перламутровым небом над ним или желтая книжечка,  в  которой  были
ответы на все вопросы человечества.
   Гребер отложил катехизис и продолжал поиски. Но не нашел больше  ничего
- ни книг, ни каких-либо предметов из квартиры его родителей. Это казалась
ему неправдоподобным; ведь они жили на третьем этаже,  и  их  вещи  должны
были лежать гораздо ниже под обломками.  Вероятно,  при  взрыве  катехизис
случайно подбросило очень высоко и, благодаря своей легкости, он  медленно
потом опустился. "Как голубь, - подумал Гребер, -  одинокий  белый  голубь
мира и безопасности,  -  со  всеми  своими  вопросами  и  ясными  ответами
опустился он на  землю  в  ночь,  полную  огня,  чада,  удушья,  воплей  и
смертей".
   Гребер просидел еще довольно долго  на  развалинах.  Поднялся  вечерний
ветер  и  начал  перелистывать  страницы  книги,  точно  ее  читал  кто-то
незримый. Бог милосерд, - было  в  ней  написано,  -  всемогущ,  всеведущ,
премудр, бесконечно благ и справедлив...
   Гребер нащупал в кармане, бутылку арманьяка, которую ему  дал  Биндинг.
Он вынул пробку и сделал глоток. Потом спустился на улицу.  Катехизиса  он
не взял с собой.


   Стемнело. Света нигде не было. Гребер прошел через Карлсплац.  На  углу
возле бомбоубежища он в темноте чуть  не  столкнулся  с  кем-то.  Это  был
молодой офицер, который шел очень быстро.
   - Осторожнее! - раздраженно крикнул тот.
   Гребер взглянул на лейтенанта. - Хорошо, Людвиг, в следующий раз я буду
осторожнее.
   Лейтенант, опешив, посмотрел на  него.  Потом  по  его  лицу  разлилась
широкая улыбка.
   - Эрнст! Ты!
   Это был Людвиг Вельман.
   - Что ты тут делаешь? В отпуску? - спросил он.
   - Да. А ты?
   - Уже все. Как раз сегодня уезжаю, потому и тороплюсь.
   - Как провел отпуск?
   - Так себе! Ну... сам понимаешь! Но уж в следующий раз я этой  глупости
не повторю! Ни слова никому не скажу и поеду куда-нибудь, только не домой!
   - Почему?
   Вельман состроил  гримасу.  -  Семья,  Эрнст!  Родители!  Ни  черта  не
получается! Они способны все испортить. Ты здесь давно?
   - Четыре дня.
   - Подожди. Сам убедишься.
   Вельман  попытался  закурить  сигарету.  Ветер  задул  спичку.   Гребер
протянул ему свою зажигалку.  На  миг  осветилось  узкое  энергичное  лицо
Вельмана.
   - Им кажется, что мы все еще дети,  -  сказал  он  и  выпустил  дым.  -
Захочется сбежать на один вечерок - и  сразу  же  укоризненные  лица.  Они
требуют, чтобы ты все свое время проводил с ними. Мать до сих пор  считает
меня тринадцатилетним мальчишкой. Первую половину моего  отпуска  она  все
лила слезы оттого, что я приехал, а вторую - оттого, что должен уехать. Ну
что ты будешь делать!
   - А отец? Ведь он же был на фронте в первую войну!
   - Он уже все позабыл. Или почти все. Для моего старика я  -  герой.  Он
гордится моим иконостасом. Ему хотелось все время  со  мною  показываться.
Этакое трогательное  ископаемое.  Трогательные  старики,  с  ними  уже  не
сговоришься, Эрнст! Берегись, как бы и твои не держали тебя за фалды!
   - Да я уж поберегусь, - ответил Гребер.
   - И все это делается из самых лучших побуждений, в них говорит забота и
любовь, но тем  хуже.  Против  этого  трудно  бороться.  И  кажешься  себе
бесчувственной скотиной.
   Вельман посмотрел вслед какой-то девушке; в  ветреном  мраке  ее  чулки
мелькнули светлым пятном.
   - И поэтому пропал весь мой отпуск. Все, чего я  от  них  добился,  это
чтобы они не провожали меня на вокзал. И я боюсь, вдруг они  все-таки  там
окажутся. - Он рассмеялся. -  С  самого  начала  поставь  себя  правильно,
Эрнст! Исчезай хоть по  вечерам.  Придумай  что-нибудь!  Ну,  какие-нибудь
курсы! Служебные дела! Иначе тебя постигнет та же участь, что  и  меня,  и
твой отпуск пройдет зря, точно ты еще гимназист!
   - Думаю, что у меня будет иначе.
   Вельман тряхнул руку Гребера. - Будем надеяться. Значит,  тебе  повезет
больше, чем мне. Ты в нашей школе побывал?
   - Нет.
   - И не ходи. Я был. Огромная  ошибка.  Вспомнить  тошно.  Единственного
порядочного учителя и то выгнали. Польмана, он преподавал закон божий.  Ты
помнишь его?
   - Ну, конечно. Мне даже предстоит его посетить.
   - Смотри! Он в черных списках. Лучше  плюнь!  Никогда  никуда  не  надо
возвращаться. Ну, желаю тебе всего лучшего,  Эрнст,  в  нашей  короткой  и
славной жизни. Верно?
   - Верно,  Людвиг!  С  бесплатным  питанием,  заграничными  поездками  и
похоронами на казенный счет! к - Да, попали в дерьмо!  Бог  ведает,  когда
теперь увидимся! - Вельман засмеялся и исчез в темноте.
   А Гребер пошел дальше. Он не знал, что делать. В городе  темно,  как  в
могиле. Продолжать поиски уже невозможно; и он понял, что нужно  набраться
терпения. Впереди был нескончаемо длинный вечер.  В  казармы  возвращаться
еще не хотелось;  идти  к  немногочисленным  знакомым  -  тоже.  Ему  была
нестерпима их неловкая жалость; он чувствовал,  что  они  рады,  когда  он
уходит.
   Рассеянно смотрел он на изъеденные крыши домов.
   На что он рассчитывал? Найти тихий остров в тылу? Обрести  там  родину,
безопасность, убежище, утешение? Да, пожалуй.  Но  Острова  Надежды  давно
беззвучно утонули в однообразии бесцельных смертей, фронты были  прорваны,
повсюду бушевала война. Повсюду, даже в умах, даже в сердцах.
   Он проходил мимо кино и зашел. В зале было не так темно, как на  улице.
Уж лучше побыть здесь, чем странствовать по черному городу или  засесть  в
пивной и там напиться.



        11

   Кладбище было залито солнцем. В ворота, должно быть, попала  бомба.  На
дорожках и  могилах  лежали  опрокинутые  кресты  и  гранитные  памятники.
Плакучие ивы были повалены; корни казались ветвями,  а  ветви  -  длинными
ползучими зелеными корнями. Словно это были обвитые  водорослями  странные
растения, которые выбросило какое-то подземное  море.  Кости  подвергшихся
бомбежке покойников удалось по большей части  снова  собрать  и  аккуратно
сложить в кучу. Лишь кое-где в ветвях плакучих ив застряли мелкие  осколки
костей и остатки старых, полуистлевших гробов. Но черепа уже убрали.
   Рядом с часовней выстроили сарай. В нем работали смотритель кладбища  и
двое сторожей. Смотритель весь взмок от пота.  Когда  он  услышал  просьбу
Гребера, он только помотал головой.
   - Ни минуты времени! До обеда надо провести двенадцать погребений. Боже
милостивый! Откуда мы можем знать, лежат тут ваши  родители  или  нет?  Да
здесь десятки могил без всяких памятников и фамилий. Теперь у нас массовое
производство. Как же мы можем что-нибудь знать?
   - Разве вы не ведете списков?
   - Списки! - с горечью обратился надзиратель  к  обоим  сторожам.  -  Он
захотел списков! Вы слышите? Списки? Да  вы  знаете,  сколько  трупов  еще
лежат неубранные? Двести! Знаете, сколько к нам  доставлено  в  результате
последнего налета? Пятьсот! А  сколько  после  предпоследнего?  Триста!  А
между ними прошло всего четыре дня.  Разве  мы  можем  поспеть  при  таких
условиях? Да у нас ничего и не приспособлено!  Нам  нужно  землечерпалками
рыть могилы, а не лопатами, чтобы хоть как-нибудь справиться со всем,  что
еще лежит неубранное. А вы можете сказать заранее, когда  будет  следующий
налет? Сегодня вечером? Завтра? А ему, видите-ли, списки подавай!
   Гребер ничего не ответил. Он вынул из кармана пачку сигарет  и  положил
на стол. Смотритель и сторожа переглянулись.  Гребер  подождал  с  минуту.
Затем прибавил еще три сигары. Он привез их для отца из России.
   - Ну уж ладно, - сказал смотритель, -  сделаем,  что  сможем.  Напишите
имена и фамилию. Один из нас справится в управлении  кладбища.  А  вы  тем
временем можете посмотреть еще не зарегистрированных покойников.  Вон  они
лежат вдоль стен.
   Гребер направился к ограде. У некоторых мертвецов  были  имена,  гробы,
носилки, цветы, других просто накрыли  белым.  Сначала  он  прочел  имена,
приподнял покрывала безыменных  и  перешел  к  неизвестным,  лежавшим  под
узеньким навесом вдоль стен.
   У одних были закрыты глаза,  у  других  сложены  руки,  но  большинство
лежало в том виде, в каком их нашли, только руки были прижаты  к  телу  да
вытянуты ноги, чтобы  мертвец  занимал  поменьше  места.  Мимо  них  молча
проходила  вереница  людей.  Нагнувшись,  всматривались  они   в   бледные
окостеневшие лица и искали своих близких.
   Гребер тоже примкнул к этой веренице.  Какая-то  женщина  в  нескольких
шагах впереди вдруг опустилась наземь перед одним из мертвецов и зарыдала.
Остальные молча обошли женщину и продолжали  свой  путь;  они  наклонялись
вперед  с  таким  сосредоточенным  выражением,  что   их   лица   казались
опустошенными: на них было написано  только  тревожное  ожидание.  И  лишь
постепенно, по мере приближения к концу  ряда,  на  этих  лицах  появлялся
слабый  отсвет  робкой  затаенной  надежды,  и  Гребер  видел,  как   люди
облегченно вздыхают, пройдя весь ряд до конца.
   Гребер вернулся к смотрителю.
   - А в часовне вы уже были? - спросил смотритель.
   - Нет.
   - Там лежат те, кого  разнесло  в  клочья.  -  Смотритель  взглянул  на
Гребера. - И нужны крепкие нервы... Но ведь вы солдат.
   Гребер вошел в часовню. Потом возвратился. Смотритель  поджидал  его  у
входа.
   - Ужасно? Не правда ли? - Он испытующе посмотрел на Гребера. -  Сколько
народу в обморок падает, - пояснил он.
   Гребер ничего не ответил. Он столько перевидал мертвецов,  что  эти,  в
часовне, не произвели на него особого впечатления, как и тот факт, что тут
было гражданское население, много женщин и детей. И это было для  него  не
ново; а ранения и увечья у русских, голландцев или французов были не менее
тяжелыми, чем те, что он увидел здесь.
   - В управлении ваши не значатся, - заявил смотритель.  -  Но  в  городе
есть еще два больших морга. Вы там побывали?
   - Да.
   - У них еще остался лед. Им легче, чем нам.
   - Морги переполнены.
   - Да, но они охлаждаются. У нас этого нет.  А  того  и  гляди  начнется
жара. Если будет еще несколько налетов кряду, да пойдут солнечные дни, нам
грозит катастрофа. Придется рыть братские могилы.
   Гребер кивнул. Он не понимал, почему это катастрофа.  Катастрофой  было
то, что привело к братским могилам.
   -  Мы  делаем,  что  можем,  -  оправдывался  смотритель.   -   Набрали
могильщиков сколько можно, но их все равно не  хватает.  Техника  устарела
для нашего времени. А тут еще эти религиозные обряды.
   Он задумался на миг, глядя поверх стены.  Потом  простился  с  Гребером
коротким кивком и торопливо зашагал к сараю - прилежный, добросовестный  и
рьяный служитель смерти.
   Греберу пришлось остановиться: две  похоронных  процессии  загораживали
выход. Он еще  раз  окинул  взглядом  кладбище.  Священники  молились  над
могилами, родные и друзья стояли перед свежими холмиками,  пахло  увядшими
цветами и разрытой землей, пели птицы, шествие ищущих по-прежнему тянулось
вдоль стены. Могильщики орудовали кирками  в  недорытых  могилах,  повсюду
сновали каменотесы и агенты похоронных бюро; обитель усопших стала  теперь
самым оживленным местом в городе.


   Маленький белый домик, который  занимал  Биндинг,  стоял  в  саду.  Уже
сгустились сумерки. Среди газона был  устроен  бассейн  для  птиц,  в  нем
плескалась вода. Возле кустов сирени цвели  нарциссы  и  тюльпаны,  а  под
березами белела мраморная фигура девушки.
   Экономка открыла дверь. Это была уже  седая  женщина  в  широком  белом
фартуке.
   - Вы ведь господин Гребер? Да?
   - Да.
   - Господина крейслейтера нет дома. Ему пришлось поехать на очень важное
собрание. Но он оставил вам записку.
   Гребер последовал за нею в дом с оленьими рогами и  картинами.  Полотно
Рубенса, казалось, светилось в полумраке. На  медном  курительном  столике
стояла бутылка, завернутая в бумагу. Рядом лежало письмо. Альфонс сообщал,
что ему пока удалось узнать немногое; но родители Эрнста нигде в городских
списках не значатся как убитые или раненые. Вернее всего, их эвакуировали,
или они сами уехали. Пусть Гребер к нему  завтра  опять  зайдет.  А  водку
пусть выпьет сегодня вечером, хотя бы в честь того, что он так  далеко  от
России.
   Гребер сунул в карман и письмо, и  бутылку.  Экономка  остановилась  на
пороге. - Господин крейслейтер просил передать сердечный привет.
   - И от меня, пожалуйста, передайте. Скажите,  что  завтра  я  зайду.  И
большое спасибо ему за бутылку. Она мне очень пригодится.
   Женщина по-матерински улыбнулась.  -  Он  будет  очень  рад.  Уж  такой
хороший человек.
   Гребер прошел опять через сад. "Хороший человек, - думал он. -  Но  был
ли он хорошим по отношению к учителю математики Бурмейстеру,  которого  он
засадил в концлагерь? Вероятно, каждый человек для одного бывает хорош,  а
для другого - плох".
   Он нащупал бутылку и письмо. Выпить? Но за что?  За  надежду,  что  его
родители уцелели? С кем выпить? С  обитателями  сорок  восьмого  номера  в
казарме? Он посмотрел перед собой. Синий цвет сумерек стал глубже и  гуще.
Разве пойти с этой бутылкой к Элизабет Крузе? Водка пригодится ей так  же,
как и ему. Для себя у него еще остался арманьяк.


   Ему открыла женщина со стертым лицом.
   - Мне нужно видеть фрейлейн Крузе,  -  сказал  он  решительно  и  хотел
пройти мимо нее в квартиру.
   Но она держала дверь.
   - Фрейлейн Крузе нет дома, - ответила женщина. - Вы должны бы знать!
   - Почему это я должен знать?
   - Разве она вам ничего не сказала?
   - Я забыл. Когда же она вернется?
   - В семь.
   Гребер не подумал о том, что может не застать Элизабет. И он колебался,
оставить ему здесь водку или нет: но кто  знает,  что  сделает  доносчица.
Может быть, даже сама ее выпьет.
   - Ладно, я тогда еще зайду, - сказал он.
   На улице Гребер остановился в нерешительности. Он  посмотрел  на  часы.
Было около шести. Он представил себе, что его опять ждет  длинный,  темный
вечер. "Не забудь, что ты в  отпуску",  -  сказал  ему  Рейтер.  Он  и  не
забывал, но одного сознания недостаточно.
   Он пошел на Карлсплац и уселся в сквере на скамейке. Перед  ним  лежала
массивная   глыба   бомбоубежища,   она   напоминала   чудовищную    жабу.
Предусмотрительные люди исчезали в нем,  как  тени.  Из  кустов  наплывала
темнота и топила последние отблески света.
   Неподвижно сидел Гребер на скамейке. Еще час назад он и не думал о том,
чтобы опять увидеться с Элизабет.  Если  бы  их  встреча  состоялась,  он,
вероятно, отдал бы ей водку и ушел. Но сейчас, когда они  не  встретились,
он с нетерпением ждал семи часов.


   Элизабет сама открыла ему.
   - Вот уж не думал, что отопрешь ты, - сказал он  удивленно.  -  Я  ждал
дракона, стерегущего вход.
   - Фрау Лизер нет дома. Она ушла на собрание союза женщин.
   - А-а... Бригада плоскостопых! Ну конечно! Без нее там не обойдутся.  -
Гребер посмотрел вокруг. - И у прихожей совсем другой вид, когда ее нет.
   - У прихожей другой вид потому, что теперь она