на  которую  наклеивалась
местная "газета", переставили немного подальше и укрепили среди  развалин.
Гребер только успел подумать о сумасшедшем коменданте, как  вдруг  увидел,
что тот подходит с другой стороны.
   - А, солдат, - сказал комендант. - Все еще здесь!
   - Да и вы тоже, как видно.
   - Нашли письмо?
   - Нашел.
   - Пришло вчера под вечер. Можно теперь снять вас  с  двери?  Нам  очень
нужно место. Поступило уже пять заявок на объявления.
   - Пока нет. Потерпите еще несколько дней.
   - Уже пора, - сказал комендант резко и строго, как  будто  он  учитель,
распекающий непослушного ученика. - Мы и так долго ждали.
   - А вы что - редактор этой газеты?
   -  Комендант  противовоздушной  обороны  отвечает  за  все.  Он  обязан
заботиться о порядке. У нас тут есть вдова, у которой во время  последнего
налета пропали трое детей. Нам нужно место для объявления.
   -  Тогда  снимите  мое.  Моя  корреспонденция,  наверно,  и  так  будет
поступать в развалины напротив.
   Комендант снял с двери записку Гребера и протянул ему. Гребер хотел  ее
разорвать, но комендант схватил его за руку.
   - Да вы с ума  спятили,  солдат!  Такие  вещи  не  рвут.  Этак  недолго
разорвать и свою удачу. Спаслись раз, спасетесь и в  другой,  пока  будете
хранить эту бумажку. Прямо новичок!
   - Да, - сказал Гребер, складывая записку и пряча ее в карман, - и хотел
бы остаться им возможно дольше. Где же вы теперь живете?
   - Пришлось переехать. Нашел уютную нору в подвале. Снимаю  там  угол  у
семейства мышей. Очень занятно.
   Гребер всмотрелся в него. На худом лице ничего нельзя было прочесть.
   - Собираюсь основать союз, - заявил он. -  Союз  тех,  у  кого  близкие
погибли под развалинами. Мы должны стоять друг за друга, а  то  город  для
нас ничего не сделает. По крайней мере все места,  где  лежат  засыпанные,
должны быть неприкосновенны и освящены церковью. Понимаете?
   - Да, понимаю.
   - Хорошо. А то некоторые считают, что это глупости. Ну,  вам-то  теперь
это ни к чему. Получили свое окаянное письмо.
   Его худое лицо внезапно перекосилось. Выражение  беспредельной  муки  и
гнева проступило на нем. Комендант круто повернулся и зашагал прочь.
   Некоторое время Гребер смотрел ему вслед, затем пошел дальше. Он  решил
не рассказывать Элизабет, что его родители живы.


   Элизабет шла одна через площадь, лежавшую перед фабрикой,  и  выглядела
совсем затерявшейся и маленькой. В сумерках площадь казалась  больше,  чем
обычно, а низкие дома вокруг - еще невзрачнее и безрадостнее.
   - Мне дают отпуск, - выпалила она задыхаясь. - Снова.
   - На сколько?
   - На три дня. На три последних дня.
   Она смолкла. Глаза ее потускнели и вдруг наполнились слезами.
   - Я все им объяснила, - сказала она,  -  и  мне  сразу  дали  три  дня.
Вероятно, придется потом отрабатывать.  Ну,  да  все  равно.  А  когда  ты
уедешь, тем более. Даже лучше, если я буду очень занята.
   Гребер ничего не ответил. В мозгу его темным метеором пронеслась мысль,
что им предстоит разлука. Он знал это с самого начала, как знаешь  многое,
- не ощущая его реальности и  не  додумывая  до  конца.  Казалось,  у  них
столько еще впереди. И вдруг эта мысль заслонила все;  огромная  и  полная
холодного ужаса, она осветила все тусклым,  беспощадным,  все  разлагающим
светом, подобно тому, как  рентгеновские  лучи,  пронизывая  очарование  и
прелесть жизни, оставляют лишь голую схему и неизбежность.
   Они посмотрели друг на друга. Оба чувствовали одно и то же. Они  стояли
на пустой площади, и каждый ощущал, как страдает другой. Им казалось,  что
их швыряет буря, а, между тем, они были неподвижны. Отчаяние, от  которого
они все время убегали, наконец настигло  их,  и  они  увидели  друг  друга
такими, какими они будут в действительности. Гребер видел, как Элизабет на
фабрике, в бомбоубежище или в какой-нибудь комнатушке ждет его одна, почти
без надежды на свидание,  а  она  видела,  как  он  опять  идет  навстречу
опасности, сражается за дело, в которое больше не верит. Отчаяние охватило
их, и одновременно ливнем нахлынула нестерпимая  нежность,  но  ей  нельзя
было поддаться. Они чувствовали, что  стоит  только  впустить  ее,  и  она
разорвет их на части. Они были бессильны. Они  ничего  не  могли  сделать.
Приходилось ждать, пока это пройдет.
   Казалось,  миновала  целая  вечность,  прежде  чем  Гребер  нашел  силы
заговорить. Он видел, что слезы в глазах Элизабет высохли. Она не  сделала
ни одного движения, слезы как будто ушли внутрь.
   - Значит, мы можем пробыть вместе еще несколько дней, - сказал он.
   Она заставила себя улыбнуться.
   - Да. Начиная с завтрашнего вечера.
   - Хорошо. Получится, будто у нас еще несколько  недель,  если  считать,
что ты была бы свободна только по вечерам.
   - Да.
   Они пошли дальше. В зияющих оконных проемах  какой-то  уцелевшей  стены
висела догорающая вечерняя заря, как забытый занавес.
   - Куда мы идем? - спросила Элизабет. - И где будем ночевать?
   - В церкви, в галерее. Или в церковном саду, если ночь будет теплая.  А
сейчас нас ждет чечевичный суп.


   Ресторан Витте словно вынырнул из руин. Греберу на миг показалось  даже
страдным,  что  домик  все  еще  на  месте.  Это   было   чудо,   какая-то
фата-моргана. Они вошли в калитку.
   - Что ты на это скажешь? - спросил он.
   - Похоже на мирный уголок, о котором позабыла война.
   - Да. И сегодня вечером он таким и останется.
   От клумб шел крепкий запах земли. Кто-то  успел  полить  их.  Охотничья
собака, виляя хвостом, бегала вокруг дома.  Она  облизывалась,  как  будто
сытно поела.
   Фрау Витте вышла им навстречу в белом переднике.
   - Хотите посидеть в саду?
   - Да, - ответила Элизабет. - И хорошо бы умыться, если можно.
   - Конечно.
   Фрау Витте повела Элизабет в дом, на второй этаж.  Гребер  прошел  мимо
кухни в сад. Здесь уже был приготовлен столик, накрытый скатертью в  белую
и красную клетку, и два стула. На столе стояли тарелки, стаканы  и  слегка
запотевший графин с водой. Он жадно выпил стакан  холодной  воды,  которая
показалась  ему  вкуснее  вина.  Сад  был   обширней,   чем   можно   было
предположить, глядя снаружи: небольшая лужайка, зеленеющая свежей  травой,
кусты  бузины  и  сирени,  несколько  старых  деревьев,  покрытых  молодой
листвой.
   Вернулась Элизабет.
   - Как ты разыскал такое местечко?
   - Случайно. Как же еще?
   Она прошлась по лужайке и потрогала почки на кустах сирени.
   - Уже набухли. Еще зеленые и горькие, но скоро распустятся.
   Элизабет подошла к  нему.  От  нее  пахло  мылом,  прохладной  водой  и
молодостью.
   - Как здесь чудесно! И, знаешь, - у меня такое странное чувство,  точно
когда-то я уже была здесь.
   - И со мной было то же, особенно когда я увидел домик.
   - Как будто все это уже было, и ты, и  я,  и  этот  сад.  И  словно  не
хватает совсем, совсем немногого, какой-то  мелочи,  -  и  я  вспомню  все
подробно. - Она положила голову ему на плечо. - Но  нет,  это  невозможно,
так не бывает. А может быть, мы и вправду однажды уже пережила все  это  и
переживаем снова и снова.
   Фрау Витте принесла суповую миску.
   - Я хотел бы сразу отдать вам талоны, -  сказал  Гребер.  -  У  нас  их
немного. Часть сгорела. Но этих, пожалуй, хватит.
   - Мне все не нужны, - заявила фрау Витте.  -  Чечевица  еще  из  старых
запасов. Дайте несколько талонов за колбасу,  оставшиеся  я  потом  верну.
Хотите чего-нибудь выпить? У нас есть еще пиво.
   - Великолепно. Пиво - именно то, что нам нужно.
   Вечерняя заря угасала. Запел дрозд. Гребер вспомнил,  что  сегодня  уже
слышал дрозда. Он сидел на одной из статуй,  изображавших  крестный  путь.
Казалось, много воды утекло с тех пор. Гребер снял крышку с миски.
   Колбаса? Великолепная свиная колбаса! И  суп-пюре  из  чечевицы.  Какая
прелесть!
   Он разлил суп по тарелкам, и на миг ему показалось, будто у  него  есть
дом, и сад, и жена, и стол, и пища, и безопасность, и будто наступил мир.
   - Элизабет, - сказал он. - Если бы тебе предложили договор и ты  должна
была бы десять лет жить вот так, как теперь - среди развалин, в этом саду,
вместе со мной, - ты бы подписала?
   - Немедленно. И даже на больший срок.
   - Я тоже.
   Фрау Витте принесла пиво. Гребер откупорил бутылки и наполнил  стаканы.
Они выпили. Пиво  было  холодное,  вкусное.  Они  принялись  за  суп.  Ели
неторопливо, спокойно и смотрели друг на друга.
   Стемнело. Луч прожектора прорезал небо, уткнулся в облака  и  скользнул
дальше. Дрозд умолк. Наступила ночь.
   Появилась фрау Витте, чтобы подлить супу.
   - Вы мало кушали, -  сказала  она.  -  Молодые  люди  должны  есть  как
следует.
   - Съели, сколько смогли. Миска почти пустая.
   - Я принесу вам еще салат. И кусочек сыра.
   Взошла луна.
   - Теперь у нас есть все, - сказала Элизабет. - Луна, сад,  мы  сыты,  а
впереди целый вечер. Это так замечательно, что даже трудно выдержать.
   - Так жили люди раньше. И не находили в этом ничего особенного.
   Она кивнула и посмотрела вокруг.
   - Отсюда совсем не видно развалин.  Это  сад  так  расположен,  что  не
видно. Их скрывают деревья. Подумать только,  ведь  на  свете  есть  целые
страны, где совсем нет развалин.
   - После войны мы туда съездим. Мы увидим совершенно нетронутые  города,
по вечерам они будут залиты светом, и никто  не  будет  бояться  бомб.  Мы
будем прохаживаться мимо освещенных витрин, и на улицах будет так  светло,
что мы, наконец, сможем видеть друг друга, как днем.
   - А нас туда впустят?
   - Проехаться? Почему же нет? Поедем в Швейцарию?
   - Нужны швейцарские франки. А где их взять?
   - Захватим с  собой  фотоаппараты,  продадим  там  и  на  это  проживем
несколько недель.
   Элизабет рассмеялась.
   - Или драгоценности и меха, которых у нас нет.
   Фрау Витте принесла салат и сыр.
   - Нравится вам здесь?
   - Да, очень. Можно посидеть еще немного?
   - Сколько хотите. Сейчас принесу кофе. Ячменный, конечно.
   - Что ж, несите. Сегодня мы живем по-княжески.
   Элизабет снова засмеялась.
   - По-княжески мы жили в  начале  войны.  С  пфальцским  вином,  гусиной
печенкой, икрой. А сегодня живем, как люди. Так, как мы хотим жить  потом.
Ведь жить - чудесно?
   - Чудесно, Элизабет.
   Гребер посмотрел на нее. Когда Элизабет вернулась с фабрики, вид у  нее
был усталый. Теперь она совсем отдохнула. Как мало для этого нужно.
   - Жизнь будет чудесной, - сказала она. -  Мы  ведь  не  избалованы,  мы
ничего хорошего не видели. Поэтому у нас еще многое впереди. То,  что  для
других само собою разумеется, для нас будет настоящей  романтикой.  Воздух
без запаха гари.  Или  ужин  без  талонов...  Магазины,  в  которых  можно
покупать, что хочешь... Неразрушенные города... Возможность  говорить,  не
оглядываясь по сторонам... Ничего не бояться... Это придет  не  сразу,  но
страх будет постепенно исчезать, и даже если он иной раз  вернется,  то  и
это будет счастьем, потому  что  люди  будут  знать,  что  им  уже  нечего
бояться. Разве ты не веришь в это?
   - Верю, - сказал Гребер с усилием. - Верю, Элизабет. Если  смотреть  на
вещи так, то впереди у нас еще уйма счастья.


   Они просидели в саду сколько было можно. Гребер расплатился, фрау Витте
ушла спать, и они остались одни.
   Луна поднялась выше. Ночной запах земли и молодой листвы становился все
сильнее и,  так  как  было  безветренно,  заглушал  запах  пыли  и  щебня,
постоянно стоявший над городом. В  кустах  слышался  какой-то  шорох.  Это
кошка охотилась за крысами. Их развелось гораздо больше, чем  раньше:  под
развалинами было чем поживиться.
   Гребер и Элизабет ушли  в  одиннадцать  часов.  Им  казалось,  что  они
покидают какой-то далекий остров.
   - Опоздали, - сказал им причетник. - Все места заняты. - Это был уже не
тот причетник, что утром: моложе, гладко выбритый  и  исполненный  чувства
собственного достоинства. Должно быть, именно он выдал Йозефа.
   - А нельзя нам переночевать в саду?
   - В церковном саду под навесами уже  полно  людей.  Почему  бы  вам  не
обратиться в бюро помощи пострадавшим?
   В двенадцать часов ночи это был поистине дурацкий вопрос.
   - Мы больше полагаемся на бога, - ответил Гребер.
   Причетник внимательно взглянул на него.
   - Если вы хотите остаться здесь, придется  вам  ночевать  под  открытым
небом.
   - Ничего.
   - Вы женаты?
   - Да, а что?
   - Это дом божий. Лица, не состоящие  в  браке,  не  могут  здесь  спать
вместе. В галерее у нас есть отделения для мужчин и женщин.
   - Даже если они женаты?
   - Даже в этом случае. Галерея  -  часть  церкви.  Здесь  не  место  для
плотских вожделений. Мне кажется, вы неженаты.
   Гребер вынул свидетельство о браке. Причетник надел  очки  в  никелевой
оправе и внимательно изучил его при свете лампады.
   - Совсем недавно, - сказал он недовольно.
   - На этот счет в катехизисе ничего не сказано.
   - А сочетались ли вы и церковным браком?
   - Послушайте, -  сказал  Гребер.  -  Мы  устали.  Моя  жена  весь  день
работала. Мы идем спать в сад. Если вы возражаете, попробуйте нас выгнать.
Но захватите побольше людей. Сделать это будет вам нелегко.
   Неожиданно появился священник. Он подошел бесшумно.
   - Что тут такое?
   Причетник стал объяснять. Священник перебил его.
   - Не изображайте из себя господа бога, Бемер. Достаточно  и  того,  что
людям приходится здесь ночевать. - Он обернулся к Греберу. -  Если  завтра
вы не найдете пристанища, приходите до девяти  вечера  на  церковный  двор
номер семь.  Спросите  пастора  Бидендика.  Моя  экономка  где-нибудь  вас
устроит.
   - Большое спасибо.
   Бидендик кивнул и пошел дальше.
   - Живей, вы, унтер господа бога,  -  сказал  Гребер  причетнику.  -  Вы
слышали приказ майора? Ваше  дело  повиноваться.  Церковь  -  единственная
диктатура, которая выстояла века. Как пройти в сад?
   Причетник повел их через ризницу. Церковные  облачения  поблескивали  в
темноте. В глубине была дверь в галерею, выходившую в сад.
   - Не вздумайте расположиться на могилах соборных  каноников,  -  ворчал
причетник. - Останьтесь на той стороне, рядом с галереей. Спать вместе вам
нельзя. Только рядом. Постелите порознь. Раздеваться воспрещено.
   - И снять обувь тоже?
   - Обувь можно.
   Они прошли, куда он указал. Из  галереи  доносился  многоголосый  храп.
Гребер расстелил на траве плащ-палатку и одеяла. Он взглянул на  Элизабет.
Та смеялась.
   - Над чем ты смеешься? - спросил он.
   - Над причетником. И над тобой тоже.
   - Ладно! - Гребер прислонил чемоданы к стене и сделал из ранца  подобие
изголовья. Вдруг равномерный храп прервался женским воплем,  перешедшим  в
хриплое бормотание: "Нет, нет. О-о-х!"
   - Тише! - рявкнул  кто-то.  Женщина  опять  вскрикнула.  -  Тише,  черт
побери!  -  заорал  другой  голос.   Вопль   женщины   оборвался,   словно
придушенный.
   - Вот что значит нация господ! -  сказал  Гребер.  -  Даже  во  сне  мы
подчиняемся приказу.
   Они улеглись. Здесь  они  были  почти  одни.  Только  по  углам  что-то
темнело, там, без  сомнения,  спали  люди.  Луна  светила  из-за  разбитой
колокольни. Она бросала свой свет на древние  могилы  настоятелей  собора.
Некоторые из могил провалились. И сделали это не  бомбы:  истлевшие  гробы
просто осели. В центре сада, среди кустов  шиповника,  возвышался  большой
крест. А вдоль дорожки стояли  каменные  изваяния,  изображавшие  путь  на
Голгофу. Элизабет  и  Гребер  лежали  между  "Бичеванием"  и  "Возложением
тернового венца". Позади виднелись колонны  и  арки  галереи,  открытой  в
сторону сада.
   - Иди ко мне, - сказал Гребер. - К черту предписания этого ханжи!



        23

   Ласточки кружили вокруг  разбитой  снарядами  колокольни.  Первые  лучи
солнца играли на изломах развороченной кровли, Гребер достал спиртовку. Он
не знал, можно ли зажечь  ее,  а  потому  последовал  старому  солдатскому
правилу: действуй, пока никто не успел тебе запретить.  Взяв  котелок,  он
отправился  искать  водопроводный  кран  и  нашел   его   позади   группы,
изображающей сцену распятия. Там спал с раскрытым ртом  какой-то  человек,
весь заросший рыжей щетиной. У него была  только  одна  нога.  Отстегнутый
протез лежал рядом и в утренних лучах блестел никелированными частями, как
машина. Сквозь открытую колоннаду Гребер  заглянул  в  галерею.  Причетник
говорил правду: мужчины и женщины  улеглись  отдельно.  На  южной  стороне
спали только женщины.
   Когда он возвратился, Элизабет уже проснулась. Лицо у нее было свежее и
отдохнувшее, не то что дряблые лица, которые он видел у спавших в галерее.
   - Я знаю, где ты можешь умыться, - сказал он. - Иди, пока  другие  туда
не бросились. В  богоугодных  заведениях  всегда  было  неважно  по  части
санитарии. Идем, я покажу тебе ванную комнату соборных каноников.
   Она засмеялась.
   - Сядь-ка лучше здесь и стереги кофе, а то упрут. Я и  сама  найду  эту
ванную. Как туда пройти?
   Он объяснил. Элизабет прошла через сад. Она  спала  так  спокойно,  что
платье ее почти не помялось. Он поглядел ей вслед. И  вдруг  почувствовал,
как сильно любит ее.
   - Так,  так!  Вы  готовите  пищу  в  саду  господнем!  -  Благочестивый
причетник подкрался в войлочных туфлях.  -  И  как  раз  под  "Возложением
мученического тернового венца!"
   - А где у вас радостный венец? Я могу перейти туда.
   - Здесь повсюду освященная земля. Или вы не видите, что там  похоронены
соборные каноники!
   - Мне уже не раз приходилось сидеть  на  кладбищах  и  варить  пищу  на
могилах, - спокойно ответил Гребер. - Но скажите, куда  же  нам  податься?
Есть тут где-нибудь столовая или полевая кухня?
   - Столовая? - причетник пожевал это слово, как гнилой плод. - Здесь?
   - А что, неплохая идея!
   - Может быть, для такого язычника, как вы. К счастью,  есть  еще  люди,
которые смотрят  на  это  иначе.  Закусочная  на  земле  христовой!  Какое
кощунство!
   - Никакого кощунства.  Христос  насытил  несколькими  хлебами  и  рыбой
тысячи человек, вам бы не мешало это знать. Но он наверняка не  был  такой
чванливой вороной, как вы. А теперь убирайтесь. Сейчас война,  или,  может
быть, это для вас новость?
   - Я доложу господину пастору Бидендику о ваших кощунственных речах!
   - Валяйте! Он вас вышвырнет в два счета, проныра этакий.
   Причетник,  преисполненный  достоинства  и  гнева,  удалился  в   своих
войлочных туфлях. Гребер открыл пачку  кофе  из  биндингова  наследства  и
понюхал. Настоящий кофе! Гребер заварил его. Запах тотчас  распространился
по саду и возымел немедленное действие.  Над  могилой  соборных  каноников
показалась растрепанная голова, человек принюхался, потом чихнул, встал  и
подошел.
   - Как насчет кофейку?
   - Проваливай, - ответил Гребер. - Это дом божий, здесь не подают, здесь
только берут.
   Вернулась Элизабет. Она шла легко и непринужденно, будто гуляла.
   - Откуда у тебя кофе? - спросила она.
   - Взял у Биндинга. Надо пить быстрей, а  то  вся  эта  публика  на  нас
навалится.
   Солнце играло на изображениях мук христовых. Перед статуей  "Бичевания"
распустился кустик фиалок. Гребер достал из ранца хлеб  и  масло.  Нарезал
хлеб карманным ножом и намазал маслом.
   - Масло настоящее, - сказала Элизабет. - Тоже от Биндинга?
   - Все оттуда. Странно - он делал мне только добро, а я его  терпеть  не
мог.
   - Может, он потому и делал тебе добро. Говорят, это бывает.
   Элизабет уселась рядом с Гребером на его ранце.
   - Когда мне было лет семь, я мечтала жить так, как сейчас.
   - А я мечтал стать пекарем.
   Она засмеялась.
   - Зато ты стал интендантом. И отличным. Который час?
   - Я в минуту соберу пожитки и провожу тебя на фабрику.
   - Нет, давай лучше посидим  на  солнышке,  пока  можно.  Укладывать  да
сдавать вещи займет слишком много  времени,  придется  стоять  в  очереди.
Галерея уже полна народу. Сделай это потом, когда я уйду.
   - Хорошо. Как ты думаешь, здесь