ицы, так пахла шерсть.  Свет
просачивался сквозь двойную преграду -- сначала ситцевых и затем толстых
кружевных занавесок. Поэтому рассвет запаздывал в комнату, а  темнело все
раньше и раньше.
     Фейгин навещал два раза в неделю, накладывал свои огромные рыжеволосые руки
на щуплое Венькино тело, на голову, трогал пальцами и что-то бормотал для
самого себя по-еврейски. Вставать разрешил только "до ведра", а на улицу --
"ни, Боже мой". Это очень стесняло и мучало Веньку. Но самое обидное, что
читать ему тоже не разрешалось ни строчки -- столько свободного времени
пропадало даром...
     Мама хотела после нескольких дней перевезти его домой.
Она страшно переживала, что он стесняет чужих людей, пыталась заговорить,
что и кормить его накладно, но баба Дуся все решила очень просто: "Ты не
переживай, дочка, кто знает еще, кого ты в жизни выходишь...  а если б не
парень твой, совсем бы худо было. Пусть лежит -- тебе же спокойней!"
Она делала ударение на последнем слоге, и от этого, непонятно почему, Веньке
становилось как-то особенно тепло и близко все, что тут происходило.
А происходило удивительно много -- чего не замечаешь в однообразном течении
собственной жизни. Во-первых, приходили ребята из класса навестить. Их,
правда, бабка пустила ненадолго и ворчливо заставляла вытирать ноги, зато
потом угостила пирожками. Из разговора с ними Венька выяснил, что двое из
ремеслухи пострадали не меньше его. Но друзья просили, чтобы он их не
выдавал, что они ему сообщили: ему запретили волноваться.
     --  Да что я больной что -- ли! -- возмущался Венька, -- сбегу!..  Правда, на
следующее утро он обнаружил, что его штаны и рубашка, висевшие на стуле,
исчезли, и догадался, что бабка Дуся- настоящий разведчик -- подслушала его
обещание.
     Мама в те вечера, когда могла освободиться пораньше, приходила
раскрасневшаяся и доставала что-нибудь вкусненькое из сумки. Раньше он
никогда не проводил с ней столько времени. Однажды она вынула толстенную
книгу, позвала Нину и отдала ей -- "Только не давай ему самому читать, а если
тебе будет интересно, почитайте вместе!"
     -- Покажи хоть обложку! -- потребовал Венька. Он напряг глаза, голова
закружилась, но отчетливо выплыло название "Земля Советская"
С того дня Нина усаживалась поудобнее на мягкую подушечку на табуретке около
Венькиной головы, чтобы удобнее показывать ему картинки, баба Дуся
пристраивалась у швейной ножной машинки, на которой раскладывала свои мотки
шерсти, и начиналось долгое  чтение с замечательными комментариями бабушки,
которую внучкины возражения остановить не могли.
     -- Ты можешь помедленнее, -- просил Венька, -- я же за тобой не успеваю.
     -- Толмит, как дьячок, -- поддерживала бабка и крестилась на икону в углу.
Голос раздавался ровно и монотонно. Потом он становился все дальше,
дальше... Венька смотрел в потолок, ему казалось, что он сидит в классе,  и
вот Эсфирь рассказывает про то, как нашли аппатиты на Кольском полуострове и
соль в Кара-Бугаз голе...
     И он представлял ее только не с бронзовыми густыми волосами, а с косичкой,
туго стягивающей темно русые, как у Нины,  и не в сером пиджаке, а в черном
ученическом фартуке,  и голос ее почему-то был удивительно похож на тот,
который он слышал теперь каждый день...
     Однажды, когда его осматривал Фейгин, Венька почувствовал какую-то суету за
занавеской, "Проходи те! Проходите!", и появилась Эсфирь. Фейгин встал с
края кровати, на котором сидел, поздоровался с ней , и она заняла его место.
Венька сгорал от смущения -- никогда столько взрослых сразу не проявляло к
нему внимания, и среди них, среди этих взрослых была Она... он уже плохо
понимал, что ему говорили. Только чувствовал нотки одобрения, даже
восхищения им, конечно, скрытые, еле звучащие, смотрел на всех вытаращенными
глазами и стеснялся, что лежит при них, что болен, хотя считал себя
здоровым... и  в то же время счастье все больше и больше наполняло его...
Фейгин постоял молча, а потом что-то быстро вполголоса сказал по-еврейски,
Венька не расслышал, зато Эсфирь громко и отчетливо ответила: "Аваде!".64. И
обратилась к нему:"  Ты можешь попросить маму, чтобы она зашла ко мне в
школу?"   "Нет, не так, -- запротестовал Фейгин --  сама зайди сюда еще раз.
Когда бывает мама? Поздно -- тогда зайди в воскресенье.Все. Генуг.65 Тебе не
надо больше ... --  ладно...  потом...-- прервал он сам себя...
Венька был удивлен, что они разговаривают так, будто давно знают друг друга.
Незнакомое ревнивое чувство неприятно укололо его, заставляло нервничать,
злиться, что он сидит взаперти... и три ночи подряд ему снились рыцари в
шлемах и латах  верхом на конях. Они надвигались свиньей на него, и он
отчетливо видел на сверкавших щитах  выпуклые буквы Р.У.
     -- Берегись! -- кричала ему Эсфирь, и он, вздрогнув от ее голоса, вырывался из
оцепенения страха и успевал увернуться от смертельного удара меча. Всадник,
не рассчитывавший на промах, тянулся вслед за рукой, направлявшей тяжеленный
меч, и падал с лошади. Тогда Венька подлетал к нему и тут ясно понимал, что
ничего с ним не может поделать, потому что безоружен, а удар кулака по
латам... он судорожно искал взглядом вокруг хоть что-нибудь...  но ничего --
пусто! И вдруг появлялась Позднякова, поднимала выпавший рыцарский меч с
земли и протягивала Веньке.  "Ура!"- орал Венька, поднимал двумя руками
тяжеленный стальной  снаряд над головой и с хрупом опускал его на
ненавистный панцирь...
     -- Мама,  вы б его тормошили хоть, когда он кричать начинает, а то  опять
слетит с кровати, да, не дай Бог, головой то стукнется -- все равно не
спите... голос тети Вали долетал глухо из-за занавески.
     -- Не сплю, не сплю, -- отвечал ворчливый бабкин голос, -- за вас молюсь...
Господи, за какие грехи караешь?
     -- Полно, мама, молитесь молча, мне на смену в пять вставать... -- и Венька
снова проваливался в свой сон. Самое удивительное, что он впервые видел сон
с продолжением.
     Рыцарь, как ни в чем ни бывало, поднимался после Венькиного удара и шел на
него... на перерез бросалась Позднякова, тихо сквозь зубы выдавливала
"Беги!" и ...
     -- Милок, ты попей, попей... и на другой бок ляг, -- и бабка крестила его в
темноте -- он видел движение ее руки на фоне лунного окна...
Когда Фейгин разрешил выйти на улицу, Веньку встретила зима. Смутный серый,
влажный день обернул его, как простыня. Он зажмурился, втянул носом сырой
воздух. Глаза закрылись сами собой, и, чтобы не упасть, Венька схватился
рукой за перила крыльца...
     Вечером мама пришла за ним.
     -- Коли, что не так, прости дочка, сказала бабка Дуся и перекрестила их.
     -- Хватит, мама, -- как обычно оборвала  Нинкина мама. -- Циля, садись.
Поужинаем. Она поставила на стол бутылку. Налила в граненные стаканы и, не
дожидаясь, чокнулась с маминым стаканом.
     -- Спасибо вам за все...
     -- Не надо. -- Опять оборвала Валентина. -- Когда ее отца забрали, ей шесть
было, -- она громко сглотнула, прикусила губу, протолкнула что-то мешавшее ей
в горле, и совсем жестко добавила, -- меня в эшелоне Абрам Григорич выходил,
царство ему небесное, а то бы... -- и она махнула рукой...
     -- За что,-- тихо прошептала Венькина мать, посмотрела на стакан, наполовину
наполненный водкой и, неумело приложив край его к губам, начала пить...
     -- Ты разом, -- подсказала Валентина и снова плеснула, -- Давай... Эх,
Валентина, -- вздохнула бабка...
     Потом они долго сидели, потихоньку с надрывом пели "Что стоишь, качаясь",
"Синий платочек" -- любимую Венькину песню и "Там, вдали за рекой".
     -- Пойдем почитаем, несколько раз приглашала Нинка и начинала что-то быстро
тараторить. Но Венька только отмахивался -- он никогда не видел маму такой.
     -- Не тушуйся, Цилька, -- не совсем трезвым голосом ободряла Валентина,--
обнимались и целовались на прощанье. Венькина голова с непривычки клонилась.
В комнате было душно...-- Заходи... выпьем ... все одно...  "Бог не выдаст --
свинья не съест..."

ГЛАВА IY.   ЛИЗАВЕТА

     Знакомые дом и двор встретили Веньку по-новому. Что-то неуловимо изменилось
в их отношениях -- они стали занимать меньше места даже в том небольшом мире,
который знал Венька прежде, до своей болезни.
Двухэтажный дом, обшитый с боков длинными черными досками,  был похож на
высоченный кузов  "зисовской" пятитонки, крыльцо торчало, как мотор и
кабина, и непонятно только, как  въехал сюда и втиснулся между  толстенными
соснами этот грузовик -- так плотно они его обступили. Ни царапины на
стволах, ни следов колес.  Меж  бронзовых стволов на сильно провисшей
веревке перекинутые пальто полами мели замерзшую пыль, когда по ним ударяла
палка. Правда, удары были несильными и редкими. И Лизкино лицо  появлялось
из-за ходившего вверх-вниз тряпья и скрывалось за ним -- тогда видно было
несколько прядей взлохмаченных волос.

     Лиза, Лиза, Лизавета,
     Я люблю тебя за это,
     И за это, и за то,
     Что почистила пальто...
     Независимо от его желания -- это зазвучало у Веньки  внутри. Он не стал
произносить привычную дразнилку вслух, а стоял, прислонясь спиной к дереву.
Лизка не замечала его. Ему было хорошо. Наверное, он соскучился по всему,
что видел.
     "Бум. Бум. Бум." Лениво раздавались удары и застревали тут рядом, между
сосен. Стукнула форточка, и скрипучий голос упал из нее: "Генуг шен!"66
Лизка перестала стучать, повернулась и пошла к крыльцу.
     -- Здорово, Вениамин, -- прозвучал над ухом Генкин голос. Раньше это означало
выяснение отношений. Драться не хотелось. Да и приветствие казалось
необычным -- Генка никогда не окликал его полным именем, если не пользовался
оскорбительными словечками.
     -- Здравствуй! -- тоже  необычно и не оборачиваясь, ответил Венька.
     -- Предлагаю объединиться против агрессивных сил для совместной борьбы. --
Генка всегда выражался лозунгами, подслушанными из тарелки, что не мешало
ему усваивать программу каждого класса по два, а однажды и три года.
     -- Какого? --Повернулся Венька.
     -- Не дури. Кто старое помянет... мы тут все все знаем, как ты один их
разделал... тот, который в больницу попал, поклялся убить тебя. Его
отчислили и в деревню к бабке отправили, у него больше нет никого. Ремеслуха
попритихла, но мы не должны терять бдительность -- враг не дремлет! Идет?
     -- Хорошо...-- недоуменно выдавил Венька...
     -- Одно условие. --Сурово  отчеканил Генка. --Согласен?
     -- Какое? -- удивился Венька. Он вообще плохо соотносил все происходящее к
себе и своему заклятому врагу Генке, которого не однажды бил и от которого
получил немало объемистых синяков. -- Какое?
     -- Лизку, -- Генка кивнул в сторону веревки и помялся, -- Лизку не трогай!
     -- Как, не трогай? -- не понял Венька, -- я ее никогда не задирал, она же
девчонка...
     -- Вот именно, -- вдруг совершенно не идущим ему голосом просто сказал Генка.
     --Вот  именно. Не в том смысле... ну, в общем, -- она моя, понял...
     -- Как твоя???
     -- Я женюсь на ней...
     -- Женишься?
     -- Я видел, как ты тут смотрел на нее! Она, конечно... очень красивая... если
согласен -- тогда вечный союз антигитлеровской "калиции"  -- Генка так
произносил это слово.
     -- И она согласна?
     -- Ты что, дурак? --беззлобно отпарировал Генка.  -- Это я так -- заранее
отшиваю соперников...  и потом мы же живем в одном доме... знаешь, раньше
всегда брали жену из своей деревни... а чего далеко ходить -- хозяйство
рядом, папа -- мама...
     -- Слушай, Генка, а как же ты ... -- Венька посмотрел ему в лицо, -- ты же
клялся, что ненавидишь евреев, забыл?
     -- Опять начинаешь, -- с явным сожалением протянул Генка, -- я к нему
по-хорошему, -- стал он жаловаться, обращаясь к соснам, а он... я ж тебе
сказал: кто старое помянет...
     -- Да это я так! -- Перебил Венька. -- Я что? И никак я тут на Лизку не
смотрел. Женись. Просто пока меня не было...
     -- Правильно обрадовался Генка...
     -- А как же Малка? -- Не слушая, продолжал Венька. Она ж такой крик поднимет,
что Лизка за гоя собралась, что ты сбежишь сразу -- все сбегут...
     -- Ничего. --Уверенно набычился Генка. -- Поорет и перестанет -- это ей не на
рынке. Это она там привыкла -- мы ее от этих... -- он сделал паузу, подыскивая
слово вместо "еврейских", но ничего не найдя, так и пропустил его -- штучек
быстро отучим... Руку! -- он картинно пожал Веньке руку, повернулся и
направился вслед за Лизкой  к крыльцу -- кабине. -- Если что -- я рядом! --
Обернулся он. Венька кивнул головой.
     Он стоял все в той же позе, сильно упершись затылком в ствол, и какие-то
картины плыли перед его видящими совсем другое, глазами. Орущая Лизкина
мать, как это часто случалось во дворе. Когда ее жирный живот колыхался так,
что, казалось, перетянет маленькую головку, и она немедленно ткнется ею в
землю. Лизка, косившая одним глазом, отчего всегда казалась много взрослее,
с подкрашенными губами и нарумяненными щеками, идущая с  Генкой под руку.
Потом он представлял себя на Генкином месте, но вместо Лизки с ним рядом шла
уже Малка, но с Лизкиным лицом, и опять этот проклятый живот, обтянутый
засаленным платьем, торчал, как свинцовый шар. И запах кухни ударял ему в
нос. Он смешивался с приторным ароматом перетрума и керосина. Тошнота
подступала к самому яблочку, и кружилась голова. Потом зашипел патефон, и
какое-то сладкое танго стало прорываться туманными словами в сознание...
     -- Тебе что, плохо? --Спросил сзади Лизкин голос. Венька обернулся резко.
Голова у него действительно закружилась. Он зажмурился и, чтобы придти в
себя, отрицательно замотал головой. -- Что он хотел, этот маклак, что он тебе
наговорил? -- Лизка спрашивала так, как будто он обязательно должен был ей
ответить!  Венька открыл глаза и близко-близко увидел ее лицо: нежную кожу,
быстро бегающие глаза, поочередно упиравшиеся в него, так что непонятно
было, какой из них косит, полуоткрытые губы и за ними ряд ровненьких
белоснежных козочек -- зубчиков...-- что он женится на мне? А рихн зайн татнс
татн арайн!67 Не верь ему! -- Она положила Веньке на щеку свою ладонь мягкую,
теплую, как-то сразу сросшуюся с его лицом, и еле слышно повторила, -- Не
верь ему. Я тебя подожду. Глейб им нит...68 -- Потом быстро опустила руку,
поцеловала его и отступила назад. Венька стоял несколько мгновений, не
шевелясь. Когда он обернулся, Лизкино темно-бордовое пальто мелькало между
стволов. Он шла уверенно, не глядя под ноги. Иногда каблук, попав на край
кочки, свихивался набок, но уже при следующем шаге опять ступал ровно.
Веньке нравилось, как она идет, как двигаются из стороны в сторону полы ее
расклешенного пальто, как несколько прядей волос поднимаются и опускаются
над головой. Неожиданно снова  возникли слова "Я тебя подожду!" --и только
теперь дошел их смысл. Ему стало жарко, он почувствовал, как ему стало жарко
     -- шее, щекам, потом груди и рукам -- оглянулся вокруг и понял, что произошло,
пока его не было так долго -- он стал взрослым.
***
     -- Бесер нит рейден аф идиш!69 -- тихо сказала Эсфирь Яковлевна и кивнула
головой назад, где стоял Кобзев. -- Зей кукн!70
     -- Я хотел...-- начал было отец...
     -- Их вейс -- эр форштейт алц!71 --прервала его Эсфирь. Венька стоял рядом с
ней и не обращал внимания ни на ее опасения, ни на непонятливость отца, что
этот Кобзя шпионит и сейчас же побежит к директору и доложит, что приходил к
историчке Венькин отец, и они о чем-то говорили по-еврейски. И конечно, он,
Венька, давно все понимает, просто отец так мало бывает дома уже после того,
как четыре года отвоевал, что и не знает этого. Все это проносилось, как бы
вскользь по Венькиному сознанию -- он таял оттого, что так близко стоит с ней
рядом и вдыхает этот запах, от которого можно сойти с ума и отдать все, что
угодно и сделать все, что угодно, только бы всегда быть вот так рядом и так
дышать...
     -- Ты понял? -- Дошел до него голос отца... эр холемт!72
     -- Я с ним потом сама поговорю, -- сказала Эсфирь спокойно, -- не волнуйтесь,
все будет в порядке. Не волнуйтесь...

ГЛАВА Y. ВСТРЕЧА

     Смысл разговора дошел до Веньки не сразу. Отец приходил в школу, потому что
директор вызвал его  не через сына, и просил, намекая на что-то
значительное, что ученика Марголина больше в своей школе держать не хочет --
дошли слухи о безобразной драке до  РОНО. Два ремесленника пострадали так,
что попали в больницу, что могут быть сделаны оргвыводы и по отношению к
родителям, конечно, Марголина, ибо ремесленники живут в интернате, и,
конечно, директора  не помилуют. А время сложное, и ответственность за
воспитание подрастающего поколения большая. Нет, он не фронтовик, не воевал,
потому что государство поручило ему этот ответственный пост, и он не
отсиживался, и бронь не просил -- его оставила партия! Или не всем понятно,
что слово партии -- закон! Отец не хлопал дверью, он сжал челюсти так, что
когда скрипнули зубы, директор отшатнулся и испуганно уставился в его лицо.
Эсфирь высказывала свою точку зрения, что мудрость стратегии в умелом
применении тактики, что Кутузов тоже сдал Москву, чтобы выиграть кампанию, и
не всегда отступление -- это то же, что поражение, а лезть на амбразуру
совсем не обязательно, тем более, если эту огневую точку можно просто
обойти, не подвергая себя опасности.
     Это все Венька узнал потом, много позже, а пока на него обрушилась страшная
беда. Пострашнее его болезни -- он вдруг узнал, что его переводят в другую
школу, на ту сторону линии. Мало того,  чтобы он не таскался через пути и,
главное, не пересекался с ремеслухой,  и жить они теперь будут там же, на
другой стороне, недалеко от стоящей на окраине поселка школы -- два километра
от станции, от центра жизни. Сначала он не сообразил даже, что теперь у него
не будет уроков истории, что он не сможет на пустыре поджидать ее, как бы
случайно там оказавшись, и что у него нет никаких возможностей в жизни
видеться с ней.
     Сразу так много неожиданного -- в голове крутились разные мысли и варианты и
планы, что делать. Он никак не мог сосредоточиться --все путалось,
перемешивалось, никак не успокаивалось, а потому только вызывало раздражение
и никакой команды хоть на следующий шаг не поступало.
Он сидел на корточках, прислонясь костлявым своим хребтом к сосне, и
единственное приятное, что ощущал в этот момент -- шероховатую теплую
поверхность коры. Он откинул голову назад, поднял глаза и смотрел, смотрел
на уходяший вверх ствол. Взгляд его пересекался с отмершими черными сучками,
с бронзовыми ветками, с веерами зеленых иголок, добирался до выцветшей
голубизны неба, скользил вместе с облаками сквозь чащу ветвей, доплывал до
соседней кроны и возвращался назад, как будто он читал книгу, и взгляд  мог
двигаться только от одного до другого края страницы. Когда начало ломить
затылок, Венька опустил глаза и увидел прямо перед собой Лизу.
     --   Пойдем. -- Сказала она, повернулась и пошла, не оборачиваясь. Венька
помедлил несколько мгновений и поплелся за ней. Они подошли к дому, Лиза
взошла на крыльцо обернулась, внимательно посмотрела на него, призывно
кивнула головой и открыла дверь.
     В комнате воздуху было тесно от запаха перетрума, дуста, пыли и какого-то
приторно сладкого аромата. Лизка обернулась к Веньке, стащила с него пальто
и шапку, взлохматила, а потом пригладила волосы, чмокнула в щеку, сказала:
"Какой ты еще дурачок", потом легонько толкнула его в грудь, и от
неожиданности он мгновенно потерял равновесие и грохнулся на стоящий сзади
стул.   Лизка засмеялась и исчезла за занавеской. Там она загремела посудой,
вышла в красивом платье с двумя чашками в руках и остановилась перед ним:
"Ну?!"  Венька сидел, не шевелясь. Он вообще плохо понимал, что происходит --
так много событий сразу он не мог переварить. Он думал о своем, глядя на
Лизку, а где думать, не имеет значения. Не то что бы он сам думал, заставлял
себя или давал такое задание --ему думалось против воли, само с