обой.
     -- Ты чего такой? Что случилось? Пришел к барышне и сидишь, как пень! Если ты
из-за Генки, так не обращай внимания -- мало ли что он наговорит. А
нарешер!.. их бин нит а шиксе...73 Ему так хочется... а как будет, это
только я знаю... да не бойся ты! Ты что и в самом деле маленький?.. -- она
стояла теперь так близко перед ним, сидящим на стуле, что его взгляд
упирался только в широкий пояс, завязанный бантом со свисающими концами. --
Я могу и на тебя обидеться, -- капризно сказала Лизка и наклонилась так, что
теперь их глаза были на одном уровне -- Ну! -- Венька только чувствовал, что
это "ну!" похоже на то, как понукают лошадь, но не знал, что надо делать,
может, тоже бежать скорее. Он внимательно посмотрел прямо в ее зрачки,
которые, как всегда бегали из стороны в сторону, и сказал:
     -- Меня переводят в другую школу...
     -- Ну и что? За драку?
     -- Да! Отец ходил к директору!
     -- Ерунда! Подумаешь...
     -- И мы уезжаем отсюда...
     -- Уезжаете? Как?
     -- На ту сторону... на Советскую... поближе к школе...
     -- Поближе к школе, -- машинально повторила Лизка...
     -- Да... -- в горле у Веньки стоял комок. После грустного молчания Лизка
опустилась перед ним на одно колено, вывернула голову так, что ее лицо
оказалось ниже Венькиного, и прямо выдохнула на него --Знаешь, это даже лучше
     -- я буду приходить к тебе, ты ко мне, а то тут все на глазах очень. -- И
поцеловала его прямо в губы. Венька отшатнулся. Лизка отошла и отвернулась.
     -- А теперь уходи -- скоро мать вернется... слышишь...
ГЛАВА YI. НОВИЧОК
     Снег выпал неожиданно. Ночью, в первый день после их переезда. Из-под его
тонкого слоя торчали высохшие травинки, кое-где даже зеленые ростки, кочки,
ветки -- все привычное вчера. Но все казалось новым и при том не вызывало
протеста глаза -- приятно было смотреть на эту новую и в то же время
привычную картину.
     Одноэтажное здание школы из толстенных стволов выделялось среди прочих. Его
построили в прошлом веке и ни разу не ремонтировали. Чистые стекла в
переплетах огромных рам сверкали особенно ярко от белизны новой, может быть
уже сотой зимы, которую они видели. Внутри было тепло. По-домашнему скрипели
широченные половицы. Попахивало дымком и сосновой смолой. И учителя были
какие-то домашние,  и классы не переполненные. Венька все уроки просидел
молча. Его никто не задирал, как обычно новичка. Он ничем не отличался от
остальных: ни стрижкой, ни своими лыжными брюками из "чертовой кожи"  в
чернильных пятнах.
     На первый день работы у него было выше головы: прочитать все надписи на
парте -- и не только свежие, вырезанные и процарапанные в прошлом, а может, и
в этом году, но главное -- те, что заплыли черным лаком, наслоенным не одним
десятилетием. Удалось расшифровать не многое: "Новик..." может быть Новиков.
Потом наискось ровно и не сбивая строки "Нина + ..."  Кто был этот плюс,
осталось тайной, зато сразу стало грустно по своему классу, Нинке
Поздняковой, тараторке. Он высматривал по привычке заоконную жизнь. Но здесь
она была много беднее, чем прежде с его точки обзора с задней парты со
второго этажа. Тут взгляд упирался в маленький редкий штакетник забора. По
лаге благополучно шествовала серая кошка и явно кого-то высматривала на
ветке. Она делала шажок, замирала с поднятой и полусогнутой лапой, пригибала
холку, вытягивала вперед шею и снова делала крошечный шажок. Еще было видно
какую-то закутанную восемью платками тетку, тащившую санки с бидоном
     --наверное отправившуюся по воду. Венька стал придумывать, как она будет
наполнять этот бидон и как повезет, чтобы он не соскользнул. Делать было
нечего. Скукотища. Его никто не трогал, не вызывал, не спрашивал. На парте
лежали все новенькие тетрадки -- старые он предусмотрительно оставил дома. Он
ждал последний звонок. И хотя ему строго-настрого было запрещено ходить
одному на прежнюю квартиру, как только этот звонок прозвенел, побежал
трусцой в свой новый дом -- непривычно открыл дверь (вход был отдельный)
ключом, висевшим на шее, бросил сумку, отрезал ломоть хлеба, посыпал его
сахаром и, жуя на ходу, отправился по Советской к станции. Через  две улицы
он нагнал мальчишку, медленно и неохотно тащившегося с тощей полевой сумкой
через плечо. Веньке показалось, что они только что были в одном классе.  И
точно -- когда они поравнялись, тот спросил: "Ты что тут недалеко живешь?"  --
"За школой... а ты тоже на станцию?" -- "Мать велела хлеба купить..." -- "Ну,
пошли..." -- " Я Шурка Соломин". --  Он, как взрослый, протянул руку.
     --"Вениамин." -- Фамилию он уточнять не стал.
До станции было два километра. Они шли не спеша. Светлый день незаметно
по-зимнему серел. Навстречу попадались только тетки с кошелками -- чем ближе
к магазинам, тем чаще. Когда уже показались магазины, выстроившиеся в ряд
вдоль платформы, и сгрудившиеся между ними палаточки ремонта часов, обуви, с
сигаретами и консервами, из-за них вывалилась стая ремесленников.
Их было пятеро. Венька невольно притормозил. Шурка посмотрел на него,
проследил его взгляд и тихо, помедлив, прошипел -- "Я драться не умею, пошли,
пошли, " -- и потянул Веньку в сторону. Венька отдернул руку и прирос к
месту. Среди "черных" он заметил одного из тех четверых. Тогда он лег сзади
Нинки, и она через него полетела назад. Бил он или не бил, Венька не помнил.
Силы были явно не равными. Холодок потянул по спине. Он стоял и смотрел на
них в упор. Расстояние было достаточно большим, чтобы рвануть и забежать
куда-нибудь, даже в двухэтажную синюю милицию, но такой вариант Веньку не
устраивал. Драться тоже было нельзя, не говоря уже о том, что они впятером
могли с ним сделать... он дал слово всем... кому всем? Да всем подряд!
Родителям, старому директору "Сковородкину", Эсфири, Лизке, Нине и ее бабке,
даже доктору Фейгину... может и еще кому-то, кажется, соседям и даже Генке,
потому что тот привязался со своей дружбой и взял с него слово, что если
Веньке надо будет драться, то только с ним вместе против общих врагов.
Ремеслуха тоже притормозила, но не остановилась. Они на ходу о чем-то быстро
спорили и пошли мимо вдоль платформы, киосков, магазинов к переезду. "Мне в
магазин, -- тихо напомнил Шурка,-- а ты?" "А мне на ту сторону". --Решительно
ответил Венька и шагнул тоже вдоль платформы только в противоположную
сторону: тут ближе перейти рельсы --успокаивал он себя, чтобы самому себе
доказать, что не струсил, и почему-то вспоминая разговор о стратегии и
тактике. Если б струсил -- повернул бы назад. Может, конечно, и стратегия, и
тактика, но если они поймут, что боюсь, -- будут бить все время.
     -- Ты меня навестить собрался? -- Как она умеет неожиданно появляться, --
удивился Венька. -- Идем, я тут матери помогала. Идем же -- а то она сейчас
выглянет -- Лизка потянула его за рукав. -- Они проскользнули между двух
ларьков и оказались как бы на заднем дворе среди куч мусора, консервных
банок, разбитых и целых ящиков из-под водки и копченой рыбы... -- Я сама
хотела тебя найти.  Как устроились? Как в школе? -- Лизка смотрела на него
внимательно и серьезно. И вдруг он почувствовал, что ему хочется все ей
рассказать про переезд, про непривычное ощущение отдельного входа в жилье и
отсутствие кухни с тринадцатью соседями, про собаку, которая охраняет двор,
школу и новый равнодушный класс, про Шурку -- ему некому было больше
рассказать! Нинка начнет учить что так, что не так -- друзей ... а кто
друзья? Школьные товарищи, с которыми за полгода, что он здесь, еще не успел
подружиться... отец всегда в отъезде, мама с утра до ночи на работе...
Венька уже начал говорить, что он  хотел все ей рассказать сейчас, но здесь
как-то ...
     Из-за палатки выскочил Генка: "Вот ты где! А! Вениамин! Здорово! В гости,
значит! Уже соскучился! Давай! Лиза, надо сумки отнести -- мать велела! "
     -- Вот и отнеси, -- спокойно возразила Лизка.
     -- Темнеет уже... тут ремеслуха бродит...
     -- Ничего. Меня Венечка проводит. -- Генка открыл рот, чтобы возразить, ему
явно не по душе было оставлять их одних... -- Ну! --поторопила Лизка
     -- Ладно! -- жестко сказал Генка и перехватил тяжелую, видно, сумку.
     -- Ты что насупился? Из-за него, что ли? Ой! Ротовет!74 Мне вырваться отсюда
надо,-- вдруг зашептала она, близко придвинув лицо,-- вырваться, понимаешь! Я
не могу больше при отце и своей мамаше. Спать с ними в одной комнате,
выслушивать все...
     -- Куда?
     -- Ин дер велт арайн!75
     -- А зачем ты школу бросила?
     -- Семь классов есть и хватит! Ты не думай о нем -- он пусть сумки таскает...
под мою мамашу подбивается. Его отец узнает- убьет его, за то, что я
еврейка, а мне то что... ты не думай...
     -- Я сегодня опять с ремеслухой встретился, -- неожиданно для себя сказал
Венька.
     -- Ты что! -- Испугалась Лизка. -- Когда? Сейчас?
     -- Они мимо прошли.
     -- Может, не заметили?
     -- Нет. Видели и мимо прошли.
     -- Как же ты обратно пойдешь? Может, у тетки переночуешь?
     -- Нет. Родители с ума сойдут.
     -- Генку пошлем предупредить!
     -- Нет.-- Твердо сказал Венька. -- Идем, я тебя провожу.
     -- Вот еще! Меня провожать не надо. Пойдем мимо переезда -- там Арон торгует,
в случае чего у него спрячемся.
     -- Они и пошли к переезду!
     -- Не сторожить же!.. Пошли...
     -- Они дошли до переезда, и, когда Венька хотел попрощаться, чтобы идти на
свою сторону, он почувствовал, как Лизка крепко взяла его под руку и пошла
вместе с ним: "Так надо!"   На углу Советской она остановилась, встала перед
ним лицо в лицо и быстро заговорила:
     -- "Сейчас добровольцев набирают. Не перебивай. Мне Арон сказал, ему его дядя
рассказал -- танкист. Набирают добровольцев в Израиль строить там социализм.
Как у нас. Помогать им. Там сейчас новое государство будет... соображаешь? --
Она помолчала. -- Не приходи когда темнеет... я ведь тоже волнуюсь..." Она
хотела поцеловать Веньку. Он это почувствовал. Но когда приблизила лицо,
посмотрела ему в глаза, махнула рукой и быстро пошла обратно к станции.
Венька решил, что теперь самое правильное зайти к Поздняковым. Не столько
даже к Нинке, а к бабе Дусе. Очень ему нравилось, как она говорит, как
угощает, как на все у нее есть своя мудрость -- и все это неторопливо и
совершенно независимо. И еще ему очень нравилось, что она крестит его, равно
как и всех остальных. И в то время, как ее пухлая коричневая рука осеняет
его голову, он чувствует еле уловимый теплый запах -- так пахнет летом в жару
скошенная полянка, и от этого запаха ему каждый раз становилось спокойно и
даже как-то радостно.
     "Ты, милый, не тушуйся, что не крещен в веру нашу, которая пришла к нам от
стен Иерусалимских и с гор Иудейских". Слова непонятно завораживали и
открывали какую-то невидимую дверцу в мир, где все так просто, понятно и
точно, где на каждый случай жизни есть правило и молитва, и даже такая
старая и неграмотная баба Дуся знает, что надо делать, и что будет, когда
сделаешь...
     Венька решил, что надо, во-первых, навестить бабу Дусю, во-вторых, если за
ним следит ремеслуха, запутать следы -- дом Поздняковых они все равно знали,
а где он сейчас живет, еще наверняка не успели. Он почувствовал себя немного
разведчиком, о которых читал книжки.  Главное же,-- если мама спросит -- не
врать, а сказать, что да,  ходил к станции, чтобы навестить бабу Дусю и еще,
конечно, просить  Нину объяснить, что  пропустил... за время переезда и
перевода в другую школу.

ГЛАВА YII. СОЛОМА

     К Шурке Соломину Венька зашел через несколько дней. Они  вместе вышли из
школы и отправились к нему домой.  Это оказалось совсем недалеко.  Улица
упиралась прямо в опушку леса.  На краю,  огороженный высоченным зеленым
забором, стоял двухэтажный, тоже зеленый, с белоснежными рамами окон дом.
Видно было, что он построен недавно. Внутри пахло краской, щелей в ярком
полу не было,  и стены, отделаные светленькими веселыми дощечками, покрытыми
лаком,  казалось,  пропитаны солнцем и делятся им в любое время дня и ночи.
     -- Мам, -- крикнул Шурка. --И, не дожидаясь отклика, добавил -- Я пришел с
Венькой,  он у нас новичок в  классе!.. Раздевайся, пошли!..
Шуркина мама, как и Шурка, точно соответствовала фамилии -- казалось, они
сделаны из соломы: соломенные волосы, веснушчатое рыжеватое лицо,
зелено-желтые глаза и тонкие гибкие фигуры с длинными руками. Венька даже
онемел от удивления -- как они похожи.
     -- Ты что, всегда такой неразговорчивый или недомогаешь?
     -- Нет, я , простите, -- Венька замялся...
     -- Мам, ну, что ты сразу, -- заступился Шурка.  Мы пойдем за шишками...
     -- Никаких! -- Спокойно отрезала Людмила Ивановна. Руки... и за стол.
     -- Я... -- начал было Венька.
     -- Тогда зачем пришел голодный? -- Шуркина мама говорила так, что возразить ей
не было никакой возможности. -- Ты из каких же будешь -- из цыган или из
евреев.
     -- Мам, ну, что ты, в самом деле? Разве не все равно?
     -- Не все. Цыгане конину любят,  евреи -- курицу,  а у нас картошка с
капустой... -- она перехватила Венькин взгляд, -- это не наше все. Мы тут
сторожами живем, генеральский дом сторожим, слава Богу, спасибо добрым людям
     -- пустили, да еще платят, что на хлеб с молоком хватает.
     -- У меня в войну от голода туберкулез случился, Фейгин сказал, что надо
лесным воздухом дышать... ну, вот...
     -- Вы тоже знаете  Фейгина? -- невольно вырвалось у Веньки.
     -- Почему тоже? -- возразила Людмила Ивановна. -- Это он все и устроил с этим
домом...
     -- Воевал он с этим генералом... Мажуков, летчик, не слыхал? Герой Советского
Союза!
     -- А  лесную школу ждать -- помрешь скорее... --продолжая думать о своем,
вздохнула Шуркина мама. -- Ты не бойся, он не заразный...
     -- Я не боюсь вовсе! Почему вы решили?-- Веньке стало неловко. Он как сидел,
не промолвив ни слова, так и не стал ни возражать, ни оправдываться. В
тишине слышно было, как что-то булькает на плите голландки.
     -- Да многие пугаются, -- потупился Шурка... боятся заразиться, но мне Фейгин
в школу разрешил ходить...
     -- А я в войну не ходил почти, -- тихо выдавил Венька и опустил подбородок на
грудь. -- У меня ноги нарывали от голода...
     -- Во,  как -- без всякого удивления махнула рукой Людмила Ивановна. -- Всем
досталось. Хватит веселиться. Руки мыть.
     Черт его знает, почему у других всегда так вкусно обедать -- щи да каша -- как
в поговорке... а дома мама оставляет обед -- и стоит он до вечера. Может,
потому что один? Надо будет проверить -- вот пригласить Шурку и проверить.
Они набирали шишки для живущего в доме в холодном чулане клеста с подбитым
крылом, чистили дорожку до калитки, кололи дрова и таскали их в  кухню, где
топилась печь,  согревавшая  весь дом. И все время они говорили, говорили.
Похоже было, что каждый давно соскучился по собеседнику, и теперь они
рассказывали и рассказывали друг -- другу все подряд -- и пустяки, и
сокровенное -- как в вагоне поезда, в теплушке под равномерный перестук
колес. Это разговор с самим собой только при допущенных свидетелях, которые
совершенно необходимы, чтобы такой разговор начался.
Венькина жизнь складывалась так, что они все время переезжали, и он не
успевал завести себе настоящих друзей. Шурку ребята всегда задирали и
дразнили за его соломенные, нелепо торчащие волосы, веснушчатое остроносое
личико и хилую со впалой грудью фигуру -- детская жестокость известна. Но
Шурка не озлобился, он просто ушел в себя. Душа его только ждала момента,  и
вот появился Венька... он рассказал ему, что живут они в этом доме уже
второй год, что мать  -- надомницей стала: вяжет и сдает в артель с тех пор,
как отец от них ушел... еще в войну...  А за ним, за Шуркой, уход нужен.
Раньше она хорошо зарабатывала. Но теперь бросила, потому что ездить далеко
     -- два с половиной часа в один конец, и возвращаться страшно -- "Она у меня
красивая!" тихо и с восхищением он произнес это и замолчал. Потому что по
смыслу выходило так, что и говорить нечего -- лучше уж ничего не скажешь.
Венька тоже рассказывал Шурке о том, как получили похоронку на брата, как
добирались сюда на пароходе по реке и в таком тесном вагоне, что когда он
упал с третьей полки, -- до пола не долетел: сначала свалился на кого-то, а
потом на мешки... Его очень удивило и задело, как Шурка сказал о матери. Он
вдруг подумал, что никогда не сравнивал ни с кем свою маму и даже не знал,
красивая она или нет.  И теперь невольно  думал только об этом и старался
вспомнить ее лицо и фигуру, чтобы тоже понять, какая она -- но у него ничего
не получалось. Он говорил, а думал совсем о другом. И сравнивал теперь
Шуркину маму, свою, Эсфирь, тетку и девушку из фильма, который недавно
видел, потом стали всплывать в воображении Лизка, Нина, баба Дуся -- она была
очень красивая на фотографии на стене.  Венька долго не верил Нине, что это
ее баба Дуся. Потом он стал вспоминать Лизкину мать Малку, медсестру,
которая делала ему прививку, зачем-то уборщицу, которая их каждый раз
встречала в школе утром ...он хотел остановиться, казалось женщинам не будет
конца, но у него ничего не получалось...
     И вдруг одна простая мысль поразила его, так, что он даже перестал
рассказывать, и Шурка дернул его за рукав -- "Ну!" И он, сам не зная почему и
вовсе не к месту, произнес вслух: "Знаешь! А у меня самая лучшая мама на
свете!"- это прозвучало так наивно по-детски, как в утренней радиопередаче,
что стало неловко. Но Шурка смотрел серьезно и, казалось, готов был
подтвердить это. Тогда   Венька добавил: "И столько мы вместе пережили..."
ГЛАВА YIII.  ВИЗИТ
     Сговорились идти к Поздняковой  вместе. Повод Венька придумал моментально --
надо отдать книгу. Ему очень хотелось познакомить Шурку с Ниной -- он даже
сам не мог понять, почему. Не затем же, в самом деле, чтобы похвалиться,
какая у него есть знакомая -- тараторка и отличница...  а может, и так...  во
всяком случае, себе в этом он не признавался. Сначала отправились на станцию
покупать конфеты --неудобно же вдвоем еще и "с пустыми руками", как говорила
мама. Самыми лучшими конфетами на свете Венька считал подушечки в сахаре.
Шурка с ним не согласился -- его идеал был "Раковые шейки" в вощеных кремовых
фантиках с красным раком. Чтобы не спорить долго, решили, что, конечно,
"Мишка на севере" посильнее будет, но выходило, что на их сбережения не
достанется каждому по мишке, а подушечки для чая -- "самое то, что надо!"
Баба Дуся встретила их, как всегда приветливо. Сказала, что у Нинки какой-то
сбор, и никак не могла в толк взять, чего они на нем собирают зимой, когда
вся трава под снегом. Ребята хотели уйти и встретить Нинку по дороге, но
бабка не разрешила. "Хватит Аника! -- твердо сказала она и перекрестилась,
пришептывая "Прости Господи!" Ты- то уж навоевался! Хватит! Мне грех на душу
будет -- опять, не дай Бог, этих разбойников повстречаешь!" Веньку снова
поразило, что Бабку ведет что-то, сначала просит у Бога прощенья -- за что?
Потом какой-то грех -- и опять крестится. Выходило так, что она Бога
чувствует, как они в школе своего директора "Сковородкина" -- тот тоже все
всегда и про всех знал. В новой школе совсем не так -- думал Венька. И ребята
живут не так -- никто же не оглядывается каждую минуту ни на Бога, ни на
директора -- так с ума сойдешь!
     Пока бабка кипятила чайник на керогазе и накрывала на стол, Венька показал
Шурке ее фотографию на стене и был очень доволен -- Шурка подтвердил, что она
и правда "очень!"
     Нина пришла скоро, разрумяненная с мороза, в какой-то розоватой вязаной
шапочке, припорошенной снегом -- Веньку вдруг поразило ее сходство с
бабушкиной фотографией на стене, и он невольно оглянулся, чтобы сравнить.
Когда же он перевел глаза на Шурку, то увидел, как тот, насколько это вообще
было возможно его рыжему веснушчатому лицу, покраснел -- и шея, и уши -- все
стало ярким -- хотелось потрогать, не горячее ли. И Нина тоже смутилась,
по