режи: "Ты мужчина, должен
знать: женщин нельзя оставлять одних надолго..."
Во всем, что происходило, Венька чувствовал чью-то чужую волю, которая
направляла события и вертела им, как хотела, даже не замечая его
переживаний, неудобств, как впрочем, и радостей. Ему вдруг открылось, что
никому он не нужен, кроме отца с матерью, от которых эта неведомая воля
оторвала его брата и убила, а теперь оторвала его, и еще никто не знает, как
все обернется, а главное, не понятно, зачем и кому все это нужно...
"Правильно отец сказал -- я стал взрослым, -- думал он.-- Раньше я так не стал
бы задумываться. Раньше все было проще. А теперь я до того додумался, что
решил пойти в ремесленники! Я ж их просто ненавидел... Глупо. Что они не
люди что ли? Из них потом рабочие получаются... А вообще, кем я хочу стать?
Ну, кем? Все знают, чего хотят... Лизка вырваться... -- Тут его словно
обожгло. Он вспомнил все, и ему стало жарко... теперь и Генке не сдобровать,
а Лизке уже не от кого вырываться -- не бросит же она мать одну! А может,
ерунда, может, обойдется?! Если бы Исер  задавил кого-нибудь, им бы сказали.
А что еще мог натворить шофер?.. Но кем он хочет стать? Вот он, Венька
Марголин, и так стать, чтобы не забирали ночью, и не надо было бегать, как
отец, чтобы не увольняли с работы... Летчиком, как дядя Сережа!.. Нет. Нет,
не получится... Музыкантом во фраке с бабочкой и скрипкой на сцене --
кланяться публике...  он был с мамой на таком концерте... Его же проверяли --
мама водила, и сказали, что большие способности... но как это все? Где
учиться -- ездить-то далеко, а он был маленький, и деньги надо на скрипку, на
фрак... ну, на фрак это потом... на учителей... Может,  рабочим, после
ремеслухи на завод... и торчать там каждый день... одно и то же, и мастер
тебе будет замечания непрерывно делать, и вообще жить по гудку... Я знаю,
кем я буду... я буду ездить в экспедиции, только ездить не как отец, на одно
место, -- я буду путешественником. И чтобы никто не знал, где я... новые
острова, неизвестные животные, редкие птицы... и ни адреса, ни почты, и
никакого Сковородкина над тобой... чтобы только твои товарищи рядом и твоя
воля. Твоя. И все..."
     В это время глобального разбоя и празднословия и мелких убивающих бытовых
невзгод Венька неосознанно начинал ощущать то, чего добивалась эта никак не
формулируемая им сила, которая определяла насильно его жизнь: он превращался
в винтик этой огромной адской машины. Винтик, который не смел даже
выразительно каркнуть. Но здоровая природа, заложенная в него, так же
неформулируемо сопротивлялась этому. А он, мальчишка, не в силах разобраться
толком, чувствовал непрерывно душевную тревогу и неудобство и инстинктивно
пытался найти место в мире и в себе, где можно обрести равновесие. Поэтому
сначала ему понравилось в деревне. Его успокаивала и природа, и простота
общения, и развлечения целый день... но это скоро прошло. Очень скоро. Он не
мог жить иждивенцем (а он хорошо, как и все дети его времени, знал, что это
значит на самом деле), и он стал помогать по хозяйству. Скоро ему и это
надоело -- он уже был своим. Ему, как и всем остальным, диктовали,
приказывали, так же ругали и ссорились с ним. И не с кем было поговорить, и
некому было открыться. Только Шурка. Но он, хоть и был "свой в доску", но
Веньке было этого общения недостаточно. Ему нужен был человек, из которого
он мог черпать, а Шурка, при всей своей преданности и доброте, не всегда
даже успевал за изгибами и прыжками Венькиной нервной мысли. Да и Венька сам
порой удивлялся тому, куда она его заводит. Сначала он решил терпеть и таким
образом закалять волю. Когда затосковал -- решил податься в бега, но никак не
мог сообразить, куда. И еще его останавливало то, что у него теперь не было
тыла. Когда он бежал к дяде Сереже, у него был дом и люди, которые бы его
защитили в любых обстоятельствах... А теперь?
Однажды он бесцельно брел по знойной пыльной улице. Ему очень нравилось
наступать босыми ступнями в бугорки перетертого до состояния пудры песка.
Раздавалось едва слышно "Штоп...", желтые струйки прыскали в разные стороны,
и подошве ноги становилось щекотно.
     -- Мальчик, -- услышал он, -- помоги мне, пожалуйста. Венька поднял голову. На
обочине стояла молодая женщина. Рядом лежали завернутые в газету и
перевязанные веревкой пачки. Откуда она тут взялась -- совершенно не
соответствовала она всему окружающему в черном длинном до пят платье и с
черным платком на голове. -- Меня зовут Поликсена Ефимовна, -- представилась
женщина, чуть напирая на "о"
     -- А меня Венька.
     -- Тут не далеко. Помоги, пожалуйста. -- Она взяла по пачке в руку и пошла
вперед. Венька схватил оставшуюся на земле и поспешил за ней. Они шли молча
до самого места, которое оказалось старым кирпичным домиком, с облупившимися
стенами рядом с заколоченной церковью. Женщина отомкнула висячий замок,
отбросила щеколду и отворила дверь. Изнутри пахнуло холодом, таким приятным
в жаркий день. Венька вошел следом за ней и стоял с пачкой в руках.
     -- Положи на лавку, пожалуйста. -- Венька положил пачку на широченную лавку
возле печи. -- И садись, передохни. Я сейчас. -- Венька сидел и ждал. Она
вернулась с коричневой глиняной кринкой и такой же кружкой, налила из кринки
и протянула Веньке. Он молча взял,  глотнул сладкого кваса  и в тот же
момент почувствовал, как холодок просачивается в него, заполняет горло,
грудь, живот, и этот холодок вливает в него спокойствие. Он пил мелкими
глотками, удивляясь тому, что действительно хотел пить и боясь оторваться,
чтобы не ушло вот это неожиданное новое ощущение, и смотрел вокруг.
     -- Ты любишь читать? -- Спросила Поликсена
     -- Не все... -- сразу ответил Венька
     -- А что больше? -- поинтересовалась она. Венька задумался.
     -- Про путешествия. Про открытия ученых. Дневники...
     -- Дневники? -- Удивилась Поликсена.-- Какие же ты читал?
     -- Воспоминания Екатерины Великой, например, -- Венька хотел продолжить, но в
этот момент Поликсена перекрестилась и тихо сказала: "Греховная книга,
прости Господи". Венька замолчал.
     -- А сейчас книгу возьмешь почитать? -- Она говорила немного непривычно для
Веньки, но опять ему показалось, что это именно то, чего он хочет сейчас,
что она снова угадала. -- Тогда развязывай осторожно, чтобы не повредить! --
Она кивнула на пачку, лежащую на лавке.
     Это было неожиданное в таком заброшенном месте богатство. Из-под газеты
сверкнули золотые буквы на корешках книг, темные сафьяновые сгибы, а между
этими томами дешевые издания с мягкими обложками, поглоданными временем
корешками и стертыми от частого перелистывания углами. Большая часть
названий была Веньке абсолютно не знакома, смущал твердый знак на конце слов
и странная буква -- он понял, что держит старые дореволюционные издания, и
даты внизу подтвердили это... от всего богатства веяло необыкновенным,
загадочным: "Типография Ф. Маркса,  Издание М. И С. Сабашниковыхъ,
Поставщик двора Его Императорского величества В. Розен, Дешевая серия, Иван
Д. Сытин...  Житие". Венька смотрел и перекладывал одну пачку, вторую, потом
Поликсена Ефимовна завела его в другую комнату, побольше, всю покрытую
стеллажами полок вдоль стен, со столом у входа, на котором тоже лежали
книги, стояла непроливашка с воткнутым в нее пером и ящики  с карточками --
картотека. Венька замер на пороге и женщина, заметив произведенный на него
эффект, заметила тихо: "Огонь негасимый!"
     --  Выбирай! А потом я тебе покажу, как записать в карточку. Будешь мне
помогать, -- сказала она полувопросительно, -- и Венька радостно кивнул
головой.

ГЛАВА XXIV. ИТОГИ

     Дни мелькали, как страницы раскрытой книги под порывом ветра. Теперь у
Веньки была страсть, работа, неодолимая душевная потребность общения с
книгами и Полиной, как он называл про себя Поликсену Ефимовну. Она оказалась
в деревне белой вороной, и Людмила Ивановна не одобряла Венькиной дружбы.
"Доведет она тебя до греха!" -- обычно ворчала она, но запрещать общение не
решалась, а совершенно непоследовательно выговаривала сыну: "Гляди вон на
товарища -- мозги-то развивать надо -- брал бы тоже книжки у Поликсены -- то!"
Но  Шурка ленился читать -- ему нравилось другое -- он мог часами лежать на
животе и наблюдать жизнь -- жизнь мелких букашек, паучков, мух. Он объяснял
Веньке, что для них трава -- это джунгли, и они ведут там трудную, опасную
жизнь и борются за существование, и воюют, и так все умно делают, что ему,
Шурке, не верится, будто они живут одними только рефлексами. Он считает, что
они все, больше или меньше, используют разум, и ему очень хочется это
доказать. Венька возражал ему, что стоит лучше почитать, что другие по этому
поводу думают и не ломиться в открытую дверь. Но Шурка был упрям и доводам
не внимал. Так и не удалось Веньке заманить друга в компанию. Он один
приходил к Полине в прохладный домик и принимался за работу.
С тех пор, как отца ее, священника соседнего прихода, убили в начале
двадцатых, когда активно боролись с церковью, она, еще совсем молодая,
решила уйти в монастырь. Пошла бродить по Руси. Но монастыри тоже один за
одним закрывались и разрушались. Жить в своей деревне она не хотела, а здесь
жила ее тетка по матери. Она остановилась передохнуть от странствий, да так
и застряла. Теткины знакомые выхлопотали ей место билиотекаря, пользуясь
тем, что сам председатель был книгочеем. В старом поповском доме сделали
нечто похожее на клуб и ячейку ликбеза -- Поликсена учила грамоте и собирала
библиотеку на основе бывшей поповской. Она перетащила постепенно свои книги
из  родительского дома, а потом пошла бродить по селам-деревням, собирая
книжки, кто что даст. Поэтому получился "перекос" -- очень много духовной
литературы. И Поликсена, справедливо опасаясь, что за это может погореть,
организовала  как бы две библиотеки -- одна для всех, в первой большой
комнате со стеллажами, а вторая в той комнатке, где она жила и в которой
хранила книги в двух здоровенный дубовых шкафах, занимавших половину
площади. Сюда допускались только очень доверенные лица. Об этом и знали
всего несколько человек и, на счастье Поликсены, помалкивали. Колхоз платил
ей зарплату, на которую не проживешь, и давал подводу дров в зиму.
Зарабатывала же Поликсена тем, что потихоньку врачевала. До ближайшего
фельдшера было двенадцать километров, а до больницы все двадцать пять. Зимой
не добраться по снегу, весной и осенью не одолеть бездорожье, а летом --
некогда: надо ухаживать за землей, чтобы хоть как-то дотянуть до следующего
урожая.  Поликсена ничего не готовила, не сажала огород, а жила тем, что
приносили ей те, кого она лечила травами да молитвой. Она умела много.
Доставала высушеную траву из банок и кринок, растирала сухие стебли из
пучков, висевших в сенях, сама готовила мази и припарки, а больным строго
наказывала, как заваривать траву и как пить, а перед тем, как передать в
руки, потихоньку быстро ее крестила и шептала молитву, но слов этих никто,
видно, кроме Господа, не слыхал.
     Она никогда не улыбалась и не шутила. Говорила тихо и не слушала ни
возражений, ни доводов. Говорила и все. Веньку тянуло к ней, и он сам не
знал, почему, да и не задумывался об этом. После нескольких книг, прочтенных
в самом начале знакомства, он был допущен к той, что видел в первый день,
когда  распаковывал  пачку. Это было "Житие". Книга эта настолько потрясла
его, что он даже не решался ничего спрашивать, хотя очень многое не понял.
Но сила духа  загнанного в яму человека казалась ему невероятной. Он
сравнивал его с чем-то привычным и знакомым из своей  жизни, и тогда в уме
и воображении возникали разведчики, молчавшие под пытками фашистов, летчик
Маресьев, боец Матросов и погибший полковник -- сын раввина, вышедший один
против толпы.
     -- Ты чего к Поликсене зачастил-то? -- Спросила как-то Людмила Ивановна. --
Гляди, обратит она тебя в иную веру, -- усмехнулась она и, помолчав,
добавила,-- Да это я так. Она образованная -- еще при батюшке успела, и зла
никому не помнит... Хоть и рядом живут те, кто всю жизнь ее разорил... мать
сама потом с горя померла...
     -- Мне у нее интересно, -- сказал Венька, -- она на нашу учительницу истории
похожа...
     -- Вон что... а я не замечала...
     -- Нет, из прежней школы!
     -- А... Хоть бы Шурку приучил читать-то
     -- А он сам не хочет, -- ответил Венька, -- я звал его.
     -- Успею еще зимой, начитаюсь. А лето не вернешь. Ты мне потом расскажешь,
что читать стоит... --откликнулся Шурка
     -- Ишь, хитрый! -- удивилась Людмила Ивановна.
     -- А Поликсена-то хорошая, только тронутая чуть-чуть... да и то...
тронешься...  таких на Руси много... теперь...
Венька долго думал после этого разговора, почему он так сказал, что
Поликсена похожа на Эсфирь? Внешне они были совершенно разными... и только
несколько дней спустя он понял: обе они одинаково уверенно говорили, а
значит, и верили в то, о чем говорили, и еще чувствовалось, что за их
словами столько, что невольно хотелось туда заглянуть. Куда? Может быть, в
их души?...
     Поликсена позволяла Веньке выбирать любые книги, когда никого не было. Потом
бегло смотрела на обложку и говорила: "Запиши!" Это значило, что книгу можно
взять с собой. Венька сам заполнял карточку, которая по-научному называлась
формуляр, и он это знал. Или же Полина потихоньку произносила: "Читай!" что
значило -- читай книгу здесь, не вынося из дома. Просить и спорить было
бесполезно, да Веньке это и не приходило в голову.
И еще об одном он больше не вспоминал -- скука. Это слово оказалось
совершенно забытым где-то в далекой прошлой жизни.
Если раньше Венька был очень переборчив в своем выборе книг, то теперь читал
все подряд от русских классиков до Капитана Буссинера и от "Трех Мушкетеров"
до "Рассказов о русском первенстве".
     Часто Поликсена Ефимовна своим обычным ровным голосом звала его: "К столу
пожалуйте!" Венька каждый раз испытывал неловкость, потому что знал, как
бедно все живут в этой деревне, но возражать стеснялся. Они пили чай молча,
сосредоточенно, будто выполняли очень важную работу, требующую большого
внимания. Так проходили дни и недели. Веньке казалось, что должно что-то
произойти. Это что-то произошло, просто он сам не заметил, как под влиянием
прочитанных книг стал совершенно по-другому реагировать на окружающее. То,
на что он раньше бы обиделся и стал кипятиться, теперь вызывало в нем
сожаление к тому, кто был его обидчиком. То, мимо чего он прежде прошел бы,
не обратив внимания, теперь вызывало в нем желание вмешаться, помочь
каким-то образом, откликнуться. А то, что произошло с ним прежде, сегодня
представлялось совершенно иначе. И все это вместе отдаляло его от прежнего
мальчишки Веньки.
     Неожиданно Людмила Ивановна объявила, что пора сворачиваться. Она
договорилась с генералом перед отъездом, что к первому сентября прибудет
домой, т.е. на дачу, чтобы та не стояла пустой, а то как раз в первые дни
нового учебного года больше всего и лазают по дачам мальчишки. Оставалась
еще неделя. Теперь Венька с утра до ночи торчал у Полины, чтобы прочесть
побольше тех книг, которые домой не отпускались.
За очередным чаем Поликсена Ефимовна сказала ему:
     -- Сожалею, что ты покидаешь меня. -- Венька удивился ее совершенно новому
голосу и молчал. -- Надеюсь, Бог даст, свидимся. А ты читай. Писатель Горький
правильно сказал, что книга -- верный друг -- этот друг не предаст, а отнять,
что в голове запрятано, никому не под силу. -- Она широко перекрестилась.
     -- Я обязательно буду вас все время помнить... и книги...
     -- Вот это правильно, -- поддержала Поликсена, -- книги помнить надо, а то
зачем читать. Это, как если бы у тебя много голов было -- с каждой книгой
прибавляется, и все они умные и плохому не научат... -- Венька удивлялся
разговорчивости Полины. За все лето, она столько не говорила с ним. Она
помолчала и потом, видно, сказала свое сокровенное.-- Ты хоть не крещен в
веру православную, но, как я вижу, безбожие не исповедуешь, а потому могу
сказать тебе истинно, что еще придешь ты к вере, ибо темный человек только
на Бога уповает, потому что сам обездолен и беспомощен в битие, а
просвещенный понимает, что все истинное духом высоким держится. Остальное
прах и тлен. -- Венька почувствовал интонацию многих прочтенных им здесь, в
доме, не на вынос, книг, и ему показалось, что напрасно она ему это внушает,
он итак давно это знает и, конечно, согласен. Она опять помолчала и будто
поставила точку. -- Безбожие -- есть путь в никуда. -- Венька чувствовал, что
отвечать ничего не надо, хотя ему очень хотелось сказать, что он согласен,
согласен, но все слова казались мелкими, обычными, а говорить так, как она,
он еще не научился.
     Этот разговор происходил в среду, а в пятницу, когда Венька сидел на
скамейке возле полининого домика и рассматривал обложку "Сонника", всю
испещренную сюжетами в овальных окнах, прибежал запыхавшийся Шурка и
выпалил:
     -- Бежим! Твоя мать приехала! -- Венька встрепенулся и ответил:
     -- Сейчас!
     -- Подожди! -- выглянула из дверей Поликсена. Она снова исчезла в доме,  вышла
через несколько минут с чем-то завернутым в газету и протянула Веньке:
     -- Больше мы не увидимся! -- Венька хотел было протестовать, но она жестом
остановила его и продолжила,-- У тебя все хорошо будет... -- помолчала и
поправилась, -- У вас все хорошо будет! -- непонятно было, к кому относится
это "У вас" -- к нему и матери, или к нему и Шурке, стоявшему рядом, или
вообще ко всем, живущим в мире. --  А это потом посмотришь, сам. -- Она
сделала ударение на последнем слове. -- Дай тебе Бог! -- Она открыто и широко
трижды перекрестила его, притянула к себе и поцеловала в лоб.
Венька радостно спешил к маме. Он представлял уже, как они все вместе
вернутся домой -- отъезд был заранее намечен на послезавтра. Он напевал в
такт шагам "Были сборы недолги, от Кубани до Волги..." Но когда он вошел за
покосившийся черный забор, увидел маму, улыбающуюся ему со скамеечки у дома,
стоящий рядом на земле его чемодан и разводящую руками Людмилу Ивановну.
     -- Ну, раз надо, -- еще раз повторила она.
     -- Надо! -- подтвердила мама,открыла сумочку и протянула деньги, -- возьми!
     -- Нет! Что ты, Циля!  -- Обиделась Людмила Ивановна, -- я не из-за денег его
взяла.
     -- Я знаю, -- тихо и огорченно подтвердила мама, -- я знаю. Возьми и не
обижайся -- это Лазарь велел  тебе передать, даст Бог, еще увидимся. -- Она
вложила деньги в руку растерянно стоявшей Шуркиной мамы.
     -- Ты что не...
     -- Нет, -- перебила мама, догадавшись и  предваряя вопрос, мы еще не домой,
потому и торопимся. -- Она встала. -- Спасибо тебе, Люда.
     -- Чего там -- спасибо тебе! -- Обе женщины обнялись и заплакали. Шурка с
Венькой подали по-мужски друг другу руки, а потом тоже обнялись и начали
хлопать друг друга по спине.
     Их усадили на тряскую подводу, до станции было далеко идти. Венькина мама в
ответ на Шуркин взгляд ответила именно то, что он хотел знать: "Папа
работает. И, пожалуйста, пока больше ничего не спрашивай".
Венька и не спрашивал. Ему не терпелось развернуть сверток и посмотреть, что
там -- тонкое и твердое, наверняка, книжка. Но он хотел сделать это наедине.
Мысли незаметно переключились на дорогу, плавно выплывавшую из под кромки
телеги. Лошадь шла неспеша. И так же неспеша по дороге памяти он возвращался
назад к прошлому сентябрю, прошлому пустырю, прошлому классу и оврагу, куда,
как он понял, сейчас никак не попадает. И он не стал спрашивать, куда они
направляются. Он решил, что сбывается его  главная мечта, и сейчас
начинается первое путешествие.

     ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ. 3
От автора 9
     АГАФЬЯ ПАВЛОВНА 15
БЛУЗКА 22
     ВАЦЕК 32
М А А Р И В 40
     РОЗА 48
ПЕРЕДАЧА 56
     ВНУК 63
ТАТЬЯНА ИСААКОВНА 74
     ФИТИЛЬ ДЛЯ КЕРОСИНКИ 82
ОСКОЛОК 92
     ЧАЙКИ КРИЧАТ... 101
ТРЕТИЙ ЗВОНОК 108
     ГОЛУБЫЕ СТУПЕНИ 115
ГОЙКА 123