ость, что это так, а если так -- ее нельзя спрашивать. Она все время
плачет потихоньку и нервничает. Эсфирь? Нет. Ее тоже не спросишь. Если бы он
сидел в классе, а она ходила по рядам, можно было подойти на перемене и
спросить. Нет. Лучше утром будто невзначай встретить ее у пустыря и по
дороге спросить... если она захочет ответить правду. Он уже привык к тому,
что на некоторые вопросы взрослые отвечают очень... очень... Ну, как очень?
Так, чтобы если я проболтаюсь, это бы ничего не значило... Он знал, что
нельзя никому рассказывать, о чем говорят дома.
И тогда вдруг опять всплыла в памяти та встреча отца с дядей Сережей, и то,
как он погладил его по голове и твердо сказал, что болтать не надо, что он
ведь уже взрослый парень. Вот! Вот, кто скажет правду и не боится, что он
потом проболтается. Венька понял, что один ответ он нашел -- единственный,
кто скажет ему, в чем тут дело -- дядя Сережа. И, значит, надо его непременно
увидеть!
     Теперь эта мысль стала главной -- и это же стало главной его тайной. Ответы,
которые он хотел получить, знали многие. Он это чувствовал по недомолвкам на
кухне у тетки, по разговором родителей до отъезда отца, по разговорам
Эсфири, Фейгина, Мельника... по событиям, происходящим вроде на глазах и
непонятным... Но был только один человек, который скажет правду. Не
побоится. Недаром он Герой. Значит, такой характер. Герой -- это характер!
Еще одно открытие, которое Венька сделал за это последнее удивительное
время. Самолеты у всех одинаковые, но одни, летая на них, стали героями, а
другие нет, а третьи погибли... больше всего погибли... зря что-ли дядя
Сережа говорил, что Героя ему дали за то, что он сделал триста двадцать пять
боевых вылетов и остался жив, и неважно вовсе, сколько он сбил самолетов!
Немцы совсем не идиоты из кино. Они здорово летали, по его рассказам... Дядя
Сережа. Увидеть дядю Сережу.
     Дожидаться его очередного неожиданно приезда было совершенно невмоготу --
обычно он приезжал на Новый Год. Значит... ну, конечно! Надо ехать к нему. И
тут возникало много новых вопросов и задач: на какие шиши, когда, как
сказать маме и т. д. Но это уже были вопросы, которые Венька мог осилить.
     Он принялся за подготовку "к операции"!
     План его был простой  и, надо сказать, верный. Главное: забраться как
можно дальше на север. А там, если даже и поймают, называть фамилию дяди
Сережи. Не может быть, чтобы не знали летчика Героя Советского Союза,
который служит в полярной авиации. Позвонят, куда надо, и его отправят к
дяде Сереже. "Все гениальное -- просто" -- повторял Венька. Конечно, он был
прав. Самолет -- это недоступно. Ехать в ящике под вагоном глупо -- далеко не
уедешь. Пешком -- отпадает... по билету в общем вагоне, где народу, как в
военной теплушке -- это он хорошо помнил, -- военную теплушку, которую
бомбили. Так. Значит надо, хоть немного денег, чтобы в вагон попасть, а
там... Немного денег. Вот это была задача. Продать нечего. Воровать не умею
и не буду. Заработать? Можно, но долго. Пойдешь колоть дрова -- решат, что
тимуровец, и не заплатят, а просить не станешь... Взять взаймы? У кого? Он
долго ломал голову. Дали бы, конечно, и Лизка, и Нинка бы попросила у бабы
Дуси, но это все ненадежно. Как только его не станет, они проболтаются, что
дали денег... Щербатый!
     И Венька отправился к Леснику.
     ГЛАВА ХYII. ВЧЕРА
     Сейчас Венька видел и слышал маленький мир с высоты, совершенно уверенный,
что с ним это уже однажды было -- все, что,  происходит. Он мучительно
пытался сообразить, где, когда ... и ответ приходил постепенно, по мере его
погружения в этот битком набитый вагон, где его устроили добрые люди на
душной тесной третьей полке за мешками, тюками постели и огромной корзиной
неизвестно с чем, из которой пахло пряным, как от чуть подвяленной ботвы
репы. Сквозь щели между этим добром Веньке видна была бабка с толстым слоем
платков на голове и несколькими на плечах. Одноногий инвалид на деревяшке --
Герой Гражданской, как он сам о себе говорил в чрезвычайных обстоятельствах,
     например, толстой  с красным лицом проводнице, когда та стала выяснять,
почему он не пускает женщину в "свое купе". Это вообще звучало непонятно --
купе в общем вагоне, в который все вломились в течение одной минуты и сразу
оккупировали все места. "Я- Герой Гражданской!" -- провозгласил он,-- и имею
полное право занять лучшие места для своей сожительницы и ее матери! " Он
топнул деревяшкой , и проводница отступила, махнув рукой. "Видите, какие
люди, о Господи, -- вздохнула она, и кивнула кому-то, видимо, жаловавшемуся.
     -- Пойдем искать дальше." Сожительница, вторая женщина, была на вид старше
матери, может, потому, что оказалась совсем беззубой и с серым плоским лицом
очень больного человека. Она молчала все время и только, шумно втянув
воздух, вздыхала. Через десять минут, когда поезд еще не тронулся , дед уже
занял пост коменданта, разрешил еще приютиться рядом молодой женщине с
маленькой девочкой. Можно было только догадаться, что это девочка по
длинным, совершенно золотым волосам, выбивавшимся из какого-то пакета, в
котором она пребывала. Потом дед стал устраивать вещи, встал одной ногой на
нижнюю полку, заглянул между тюков и прошипел: "А ты лежи и не высовывайся,
как в окопе..."  Он соскочил, стукнув деревяшкой в пол, будто поставил точку
     -- так, мол, тому и быть, а по-другому -- никогда.
Конечно, это уже было когда-то, понял Венька. Точно -- ровно полжизни назад,
в сорок первом. Только там была теплушка с нарами, а не такой шикарный
вагон. И такая же старуха с дочерью, и тетя Варя с Настей в узелке, откуда
торчали две косички и два глаза. Там не было "купе", но был старший по
вагону, и все почему-то его слушались, хотя он не кричал, не топал
деревяшкой -- у него были нормальные ноги, и не говорил он, что герой, а всех
называл "дети " -- и взрослых  женщин, и старух, и детей, и даже двух
стариков. Оттуда, оттуда это незаметно переползло опять в его жизнь. И вовсе
не полжизни назад это было, а только вчера.  Стук колес. Морозный воздух в
щели. Вой немецких самолетов над крышей. Вздрагивающий, как от испуга,
вагон, крики "тревога" и "отбой", испуганные глаза, вопли, ругань снаружи и
самый сладкий звук: постукивание молотка обходчика по буксам -- значит, опять
поехали. Состав вздрагивал, грохали сцепки, сипло свистел паровоз и
облегченно шипел: "Черт возьми! Черт возьми!"
"Веник, -- донесся снизу голос деда, -- на, пожуй!" -- Венька протиснул между
барахлом руку и почувствовал на ладони кусок хлеба. Суровый Герой
Гражданской оказался на удивление сердобольным и, если бы не он, ни за что
не попасть бы Веньке в вагон. Но, видно, сжалился дед, заглянув в угольно
черные Венькины глаза, и так зыкнул на проводницу, что та махнула рукой.  Да
и не сдержать ей было напиравшую сзади толпу. Так вот повезло!
Состав тащился медленно. Венька задыхался от духоты и сквозь дрему слышал
бесконечный разговор. Было  впечатление, что это едет одна семья, и
обсуждает старые свои проблемы,. Все у всех похоже, как старые галоши на
валенках. Жить негде -- у кого немцы сожгли, у кого свои отобрали, и денег
нет, и едут люди искать места, где легче кусок заработать -- кто к родным,
кто на новое место в надежде, что там лучше... от всех этих нудных тоскливых
вполголоса разговоров духота казалась еще плотнее и безжалостней. Венька
раздвинул тюки и высунул голову.
     "Небось, упарился, -- сказала бабка, -- Слязай!" Молодая женщина подвинула на
лавке свой конверт с торчащими глазами и рукой пригласила Веньку: "А ты же
чей?" "Я так понимаю,-- начал дед и оглянулся, -- в бега подался. Не одобряю --
но не препятствую... -- он помолчал. -- Потому сам так же начинал..."
Венькина легенда была проста, и врал он так, что уже сам в это верил, тем
более, что ничего необычного не было в его рассказе. Пробирается он на север
не потому, что там жить легче, а потому что работает там его дядя и
определит его в ремесленное при заводе. А  матери одной с троими не
справиться. Но денег у него на всю дорогу нет, и поэтому он опасается, что
застрянет в пути, если не помогут. Выглядел он вполне подходяще к этому
рассказу в вылинявшем и протертом зимнем пальто с остатками шерсти --
островками на вытертом воротнике. Рукава кончались чуть пониже локтя, а из
четырех пуговиц спереди только две были похожи... зато на боку Веньки
красовалась подаренная отцом планшетка с картой страны в желтоватом
целулоидном окне, а еще его сопровождал тощий "сидор", одетый на обе руки и
упиравшийся сзади в хлястик пальто. Тысячи мальчишек вокруг были похожи на
него, или он на них и даже лицом, почерневшим от паровозной копоти и
вагонной пыли...
     Столь подробно невозможно представить себе, что творилось у Веньки внутри,
потому что мысли прыгали, то опережая поезд и предвидя поиск дяди Сережи и
встречу, то возвращаясь назад  домой, к матери, нашедшей его записку с
просьбой не волноваться -- такую, как всегда и все пишут в подобных
обстоятельствах. А иногда его память приоткрывала вдруг не только забытые,
но мельком виденные картины той теплушки и всего, что вокруг нее творилось --
воспоминания, независимо от его желания, жившие в нем, и время от времени по
малейшему поводу, возникающие и подавляющие все остальные чувства.
Он плыл теперь по течению жизни, как катил по рельсам поезд, стучали колеса
на стыках, протестовали сцепки на остановках, ругались люди с проводницей, и
та коротко и просто отвечала: "Вагон полный. Местов нет." И прошлое с каждым
часом отдалялось и отдалялось, будто не с ним все это было, а что было,
казалось незначительным и пустым, когда видишь, как тысячи людей вокруг тебя
и ты сам сдвинулись с места, чтобы найти новое, где будет лучше.
Пьяный на платформе размахивал снятым сапогом по кругу и орал, прервав
Венькины размышления: "Я воевал? Воевал!.. А теперя имею право..." Непонятно
было, каких он прав добивался. Вагон остановился как раз против того места,
где бурлил этот человек: "Я за Сталина кровь проливал! А скажет он, что
опять идти, и пойду -- вот погоди! Гитлер их не добил... а Сталин даст
приказ, и мы их враз порешим..." Он громко запел "Артиллеристы, Сталин дал
приказ!" А Венька соображал, кого это надо порешить -- и путем несложных
вычислений понял, что именно его! И мысли его свернули на другой лад, и он с
удивлением вдруг понял, что всегда ожидает такой или подобной тирады. Что
так кричал ремесленник, что это же было на заборе напротив синагоги, и что
теперь перед окном орет этот пьяный -- что вот это и есть "Государственная
политика", и то,  что он, Венька, помнит теперь об этом всегда -- тоже
государственная политика. И еще он вдруг захотел поскорее доехать, но уже не
к дяде Сереже, а, побывав у него , назад -- домой -- пока единственному
известному ему месту на земле, где можно об этом не думать.
ГЛАВА XYIII. ЦЕЛЬ
     Милиционер тупо смотрел на Веньку и слушал, а сказать ему больше было
нечего. Но милиционер ждал, и Венька начал с самого начала свою легенду.
Наконец, милиционеру слушать надоело, он сдвинул шапку со звездой  на
затылок, медленно опустил на стол ладонь с растопыренными пальцами и лениво
спросил кого-то за перегородкой:
     -- Иван, що с им делать?
     -- Велено сдавать в комиссию. -- Милиционер ждал, но за перегородкой молчали.
     -- Подывысь, може, не врет!
     -- А нам то что,-- безразлично откликнулся Иван, -- кончай, в леспромхоз ехать
надо.
     -- Так, -- задумался милиционер... -- чего ты до мене пристал... сам не
пойму... сделаем так... -- он надолго задумался, потом встал и решительно
сказал: -- Пошли. Росту в нем было метра два, не меньше. Голова совершенно
круглая, и ушанка на ней казалась прилипшим листочком. Он не обернулся и в
проеме двери бросил напарнику:" Иван, ты жди, я сейчас".
Они вышли на улицу пересекли площадь, двинулись между шеренг желтых бараков
по дощечкам и камням, форсируя огромные лужи. Милиционер молчал и шел, не
оборачиваясь. У Веньки мелькнула мысль -- юркнуть между двух бараков за
висящие на веревке полотнища простынь и ... -- вот дальше ничего не
складывалось. Он ясно понимал, что здесь, на этой маленькой станции его
снова поймают, и тогда... -- дальше придумывать не хотелось, что тогда с ним
будет.
     Они подошли к последнему бараку. Милиционер стукнул в стекло и ждал.
Отодвинулась занавеска, в окне появилась голова молодой женщины. Милиционер
мягко сказал:
     -- Дывись! Покорми его, а я проверю, как он врал, и что с ним делать. А пока
посторожи." -- Он подтолкнул Веньку в спину к двери, повернулся и пошел
обратно. Венька посмотреол на его широченную спину, плечи качались вверх
вниз, так можно было сделать только специально, но милиционер просто шел и
не оглядывался по более важным делам. Веньке вдруг стало стыдно. Может быть,
потому что его не ругали, не грозили ничем, а все старались помочь -- ему
стало стыдно. Правда, он не знал, отчего и почему... он понурился и шагнул в
дверь.
     Так вкусно он не ел давно. Может, только баба Дуся так кормила. Он уже с
трудом держал открытыми глаза. Все путалось. И опять было душно и жарко. Он
чувствовал, что засыпает и одновременно ему вроде что-то снилось -- он попал
в какой-то фантастический мир, где сразу существовало сейчас и никогда, т.е.
сон. Он чувствовал, как хозяйка вынула ложку у него из руки, подхватила
подмышки и легко приподняла, а потом помогла добрести до стоящего у стены
топчана и усадила на него. И единственное, что он различил, было: "Поспи
маленько!"
     Венька спал крепко, так крепко, что ему даже ничего не снилось. Он не знал,
какой переполох наделал на этой станции в милиции. Они уж и не рады были,
что сняли его с поезда, поверив этому бдительному гражданину в гимнастерке.
Правда, они записали его фамилию и место проживания, как положено, и с ним
еще разберутся, но теперь дело было совсем в другом. Если пацан говорил
правду, то могло им крепко нагореть от начальства -- стоило только этому
знаменитому в их краях человеку пальцем шевельнуть. Поэтому, никому ничего
не говоря и не оформляя документы, Василий забрал Веньку к себе, чтобы в
случае скандала, перевернуть все вверх ногами и только выиграть. А впрочем,
мальчишка ему действительно понравился. Не раз уж он приводил к себе домой и
снятых с поезда, и выловленных бездомных, Наталья его отмывала их, кормила,
а потом они отправлялись к Батищевой, и та знала, что с ними делать --
детские дома были переполнены... Детей им Бог не дал. Восьмой год они жили
на этой затерянной станции, и оба мечтали, что Бог взамен пошлет им
какого-нибудь хлопца, чтобы сразу душа прикипела. Вот и приводит Василь
домой ребят, а Наталья ворчит потихоньку,  делает вид, что сердится, и
исподволь приглядывается и примеривает, как оно будет, если паренек у них
останется.  Пока мужу все сходило с рук, хотя он знал, что Иван докладывает
Онищенко, что он водит задержанных к себе домой. Но начальник был его
земляком и делал вид, что выговаривает подчиненному за нарушение режима, а
на самом деле не обращал внимания. Он не очень опасался бдительного Ивана,
потому что и над ним был его земляк. Конечно, нельзя входить в контакт с
задержанными, а если поглядеть на этих задержанных, то только душа болит...
Ничего этого Венька не знал. И пока он спал, Василь наводил справки и думал,
как лучше поступить, чтобы не влипнуть в историю. Если парнишка не врет
(поди знай), то можно и в качестве сопровождающего отправиться дальше -- тут
недалеко, и доставить его прямо в руки адресата. А как быть уверенным? Вдруг
он просто узнал фамилию знаменитого человека и на ней спекулирует -- тогда не
то что погон лишишься, а ... дальше он даже думать не хотел. "Обратишься к
нему, что его племянник ищет, а тот и слыхом не слыхивал про такого
родственничка!.. Вот влип! Чего меня в этот раз потянуло, -- соображал он, --
отправить его к Батищевой и все. Сказать, что вчера поздно было, и не нашел
ее... А если он правду говорит? Вот вражина! Хоть бы себя назвал... упорный
хлопец..." Если бы не Иван, Василь отпустил бы парня и даже бы ему пятерку
дал на дорогу. Если парень правду говорит, то не забудет его назвать, когда
найдет своего дядю и станет ему рассказывать. как добирался. Ну, а если
соврал -- Бог с ней, с пятеркой. Но Иван ведь доложит обязательно, а тут уж
подставляй спину! И как всегда, в, казалось бы, безвыходной ситуации Василь
решил все рассказать Наталье. Она всегда давала ему дельные советы...
В момент обсуждения Венька проснулся. Было темно. Он долго соображал, где
находится, и чьи это голоса. А когда сообразил, не шевелясь, стал
прислушиваться к разговору и понял, что если сможет хоть как-то убедить, что
говорит правду -- все обойдется для него и тут, и по возвращении домой. Если
же не докажет,  непонятно, когда вообще вернется. Надо называть свою
настоящую фамилию (пока что он никакой не назвал), начнут проверять --
запрос, допрос... ему даже не по себе стало, и он, как часто с ним бывало,
неожиданно для себя сказал в темноту по направлению к голосам: "Я не вру.
Мне врать нельзя!" Последнее  звучало совсем нелепо, но настолько
неожиданно, что оказалось убедительнее его утверждения, что не врет.
     -- Почему? -- так же неожиданно спросил Василь, будто это было нормально, что
среди ночи чужой мальчишка в его доме подслушал его разговор с женой и так
вот запросто встрял в него.
     -- Глянь --не спит!-- Удивилась одновременно Наталья.
     -- Клятву дал! -- не нашелся, что больше сказать Венька. Когда Володя погиб, я
клятву дал не врать и отомстить.
     -- Это кто?
     -- Брат... -- Все замолчали надолго. Венька пытался разглядеть хоть
что-нибудь, но безуспешно. Он только понял, что лежит одетым, как был... и
ему очень захотелось оказаться в своей кровати дома и крепко потянуться,
перевернуться лицом вниз в подушку и тут же заснуть.
     -- Ладно, --сказал Василь  после молчания,-- завтра пойдем на узел. Если
соврал, сдам в колонию. Сам отвезу, никому звонить не буду. Там  быстро
перевоспитают. Они умеют. -- Он говорил без всякого нажима, но так , что
по-другому быть не может и не должно. Соврал -- плати, и все! Они еще о
чем-то быстро- быстро говорили по-украински -- Венька ничего не мог понять и
незаметно для себя перестал слышать голоса. Он снова заснул и спал крепко.
Узел оказался небольшим двухэтажным бараком с зарешеченными окнами. Василь
оставил Веньку у входа и сказал: "Жди! Бежать не советую -- тогда получишь на
всю железку." Он скрылся за дверью, а Венька прислонился к стене у входа и
пытался что-нибудь разглядеть в сером морозном сумраке. Тут весна только
подступала -- ее еще ждали. Вскоре дверь скрипнула, милиционер поманил Веньку
жестом, положил ему огромную ладонь на плечо, сжал его легонько и пояснил:
"Я вызвал, кого ты просил, послушаем, что ты ему скажешь, а там видно
будет." И он ввел Веньку в комнату с глухой перегородкой, на столе стоял
черный телефонный аппарат без диска, в открытое окошечко, похожее на кассу в
их Зимнем, с любопытством высунулась лохматая голова молодого человека и
отрапортовала:
     -- Готово, товарищ старшина!
     -- Спасибо, -- отозвался Василь, надавил рукой на Венькино плечо, и тот
опустился на стул. -- Бери трубку! -- Венька ухватил трубку и держал ее двумя
руками. В трубке что-то шуршало, щелкало и падали в этом шорохе отдельные
слова и короткие фразы, будто птицы мелькали перед окном бегущего поезда.
Потом раздался далекий- далекий голос:
     -- На связи!
     -- Товарищ Баллай, -- оглушительно закричала трубка, -- сейчас с вами говорить
будут! -- Голова мгновенно показалась в окошечке, радист дал отмашку рукой,
Василь слегка подтолкнул Веньку в спину, тот поднял на него глаза и
пересохшими губами прошелестел:
     -- Дядя Сережа!
     -- Что? Кто говорит? -- донеслось из трубки
     -- Громче! -- Скомандовали одновременно Василь и рыжий радист. Венька втянул
воздух и отчаянно закричал:
     -- Дядя Сережа, это я Венька! -- Громкоговорящая связ