Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
- нет истории. Как жил Восковатов, так и живeт. Как был коммунистом,
так и остаeтся, говоря: "Пока возможен я - возможен коммунизм!". И троих
детей выносить из огня нет ему нужды, он своих четверых на ноги поднял,
вырастил прекрасными, как ни странно, людьми. И работник замечательный, и
семьянин примерный, и в транспорте старушкам место уступает, при этом без
всякой показухи и лицемерия, а по велению души.
Я, обуреваемый настроениями времени, вознамерился однажды посмеяться
над ним, над его твердолобыми убеждениями и принципами.
- Сергей Сергеич! - говорю ехидно.
- Слушаю вас, - поднимает он усталые от напряжения глаза.
И какой-то весь не смешной, какой-то не идиотичный совершенно, будто
даже и не коммунист, а нормальный человек.
- Да я так, - говорю. - Часики-то готовы?
- Ещe вчера, - говорит Сергей Сергеевич.
...Что-то не складывается у меня в голове насчeт этих пресловутых
Цельных Натур и Принципиалов. Когда покажут, когда изобразят, понимаю:
смешно, глупо, дико. А когда в жизни встречаю (именно в жизни, а не в
Москве), охота смеяться пропадает.
- Вот вернутся они, вот вздeрнут тебя на фонарном столбе в соответствии
со своими принципами, - посмеeшься тогда! - говорит мне приятель, человек
яростно политизированный. Тоже, кстати, Цельная Натура. Антикоммунист.
- Да, да, - говорю я, завидуя тем, для кого в жизни всe понятно и
просто.
Юмористам - особенно.
Ч. ЧУТЬ-ЧУТЬ О ПРОЧИХ
Чем ближе к концу подходит энциклопедия, тем жальче становится тех, кто
в неe не попал. Ведь такие типы ещe есть, такие оригиналы, такие характеры!
Но необъятного не объемлешь. Придeтся потомкам (ради которых
преимущественно и затеян этот труд) искать сведения в других словарях, у
других авторов.
И всe-таки хочется хотя бы один раз нарушить правило - и пусть кратко,
но представить несколько типов, использовав при этом не самую ходовую букву
алфавита - Ч. Это даст представление о том, сколько бы их можно было дать на
буквы, например, К, Р или С, не говоря уже о П, которая у В. И. Даля
занимает целый том.
Итак.
1. ЧЕПЕШНИК. От аббревиатуры "ЧП", то есть Чрезвычайное Происшествие.
Тип, живущий полной жизнью только во время пожара, аврала, наводнения и
других экстремальных ситуаций. Нормально существовать он не хочет, ему
скучно и противно, у него в жилах даже и кровь не течeт. Мне говорили о
человеке: при нeм полуслепая старушка шагнула в открытую шахту лифта, в
которой самого лифта не было. Этот человек сбежал с восьмого этажа менее,
чем за три секунды, и принял бабушку на грудь, едва не поувечившись. Бабушка
осталась жива, об этом писали в газетах. Но забыли написать, что человек
этот - лифтeр. И именно он чинит лифт уже третий месяц. Скучно ему.
Неинтересно. Когда знакомый жилец этого подъезда пожаловался мне, я сказал:
предложи ему починить на спор за три часа. "Неудобно, - сказал он. - Там
работы явно на три дня". - "А ты попробуй!" Он попробовал. Лифтeр починил
лифт за 1 час 32 минуты 45 секунд. Вот вам и тип.
2. ЧИНОВНИК. Чиновник, уважаемые потомки, в наше время был совсем не
тот, что в вашем, скажем, 2050-м году. Сходство есть: оба они в серых
костюмчиках и в галстучках - и работают сидя. Но ваш чиновник не чета
нашему, он уже не оригинал, он уже похож на немецкого, индийского и
китайского: пришeл к десяти часам на работу, ознакомился с распорядком дел,
выполнил сперва те поручения, которые ему начальство дало, а потом составил
поручения подчинeнным. С часу до десяти минут второго пообедал тюбиком
горячего, экологически безопасного бульона, а ровно в четыре отправился
домой. Вот и всe.
Российский чиновник нашего времени оригинален и не похож ни на какого
другого чиновника ни в какой другой стране мира. Главное: он любит чай. Но
не просто чай, а чтобы сидеть в кабинете, а чай ему чтобы приносила из
приeмной секретарша на блюдечке с кружочком лимона. Откуда у него это, какая
Арина Родионовна спела ему сказку о сладком чиновничьем чае с лимончиком,
неведомо, ему кажется, что он с этой мечтой родился. Родился, рос, учился,
карьеру делал. И если сослуживцы начальственного кабинета боялись как огня,
Чиновник-оригинал там отирался постоянно. Только для одного: чтобы дождаться
момента, когда начальник нажмeт на кнопку селектора и скажет: "Любочка,
чайку, пожалуйста!". Ах, как сжимается сердце у Чиновника при этих словах!
Он работает всe активнее и активнее, он становится правой рукой начальника,
и вот они уже доверительные беседы ведут. И вот уже начальник говорит в
селектор: "Любочка, две чашечки чая, пожалуйста. С лимончиком, как всегда!".
Чиновник блаженствует, но это пока полублаженство. Настаeт день, когда он
попадает-таки в кабинет начальника хозяином, а того двигают выше (или ниже,
что тоже нередко). В любом случае Чиновник зазовeт бывшего благодетеля и,
изнывая от восторга, говорит небрежно: "Любочка, две чашечки, как всегда". И
если бывший начальник повышен, чай ему подаeтся с полнейшим уважением. Если
ж понижен, то Чиновник не может удержаться от доброй шутки: всыплет тайком
соли в стакан бывшего благодетеля. Ему смешно смотреть, как бывший морщится,
но пьeт. "Не слишком сладко?" - "Нет, я как раз такой люблю", - вздыхает
бывший.
В чайных церемониях Чиновник проводит весь день. Он спешит на работу
ради прелести первой утренней чашки. Потом начинает вызывать подчинeнных,
при одних хлебая громко и пренебрежительно, при других - дразняще, со
вкусом, а третьим может даже и предложить - из надтреснутой чашки и без
лимона. Потом чай обеденный, чай перед уходом, чай представительский, чай с
милой посетительницей, да мало ли!..
Когда пришла пора реформ, чиновник больше всего испугался не
нововведений по части каких-то там дел, а того, не запретят ли чаепития.
Не запретили. И он тут же успокоился. Недавно я был у него. Сам он пил
из расписной антикварной чашки Поповского фарфора, мне же предложил из
железнодорожного гранeного стакана с жестяным подстаканником, но тоже,
правда, антикварным, на нeм методом давления выпукло была изображена
Спасская башня и вилась надпись: "1917 - 1937".
3. ЧИТАТЕЛЬ. Читатель, дорогие потомки, это не тот, кто читает какие-то
тексты, вызываемые им по электронно-компьютерным сетям, хотя и он для вас
экзотичен, вы привыкли, я полагаю, всю информацию получать непосредственно в
мозг с помощью имплантируемых каждому с детства специальных
приeмо-передаточных устройств.
Читатель нашего времени - чудак из чудаков. Надо видеть, как он
покупает книгу: вертит в руках, рассмотрит обложку, пощупает бумагу, оценит
шрифт, поинтересуется, кто издатель, какой тираж, есть ли комментарии и кто
их автор. И вот купил и несeт домой. Домашние видят его с новой книгой и
начинают относиться как к больному. Кормят его, освобождают ему уютное
кресло под торшером, ставят рядом кофейник и пепельницу. И Читатель начинает
читать. Домашние затыкают уши ватой, потому что Читатель в процессе чтения
то рычит (от удовольствия или досады), то смеeтся, то плюeтся, то бормочет
что-то, то вдруг начинает кому-то звонить среди ночи и восклицать, то бросит
книгу и ходит по комнате, ероша волосы, и так до утра, до полудня, до
вечера, до следующего утра - пока не дочитает книгу до конца. После этого он
падает на постель со счастливой улыбкой на устах.
Домашние вздыхают облегчeнно: приступ миновал.
И это - Читатель-одиночка, а раньше данный тип был массовым, постоянно
объединяющимся для всяких конференций, интеллектуальных застолий и т.п., дни
и ночи проводящий в спорах, доходящих до взаимных оскорблений. До сих пор,
например, не здороваются друг с другом мои приятели В. Б. и А. Г. Двадцать
лет назад они не сошлись во мнении по поводу книги "Невербальная
терминология в аспекте дефиниций единиц математического текста", сгоряча
обозвали друг друга - и вот, оба хорошие люди, не желают иметь друг с другом
ничего общего.
Больные люди, иначе не скажешь!
4. ЧМО. У чуднуго этого слова есть расшифровка: Чудит, Мудрит,
Обманывает. Это был весьма распространeнный тип, вносивший в нашу жизнь
неповторимую живинку. Народ, говоря о таких людях: "Ну и чмо же!", относился
к ним с добродушной любовью. Вечно они шныряли средь людей, похохотывая,
смеша фокусами словесными и прочими, вечно они искали какую-то лазейку,
проныру, что-то химичили, придумывали, именно мудрили и чудили - для того,
чтобы поиметь в жизни какую-то призрачную выгоду. Обманы их были так
смехотворны, так всем очевидны, что не успеет Чмо даже начать обманывать, а
его уже хватают за руку или, образно выражаясь, за язык и хохочут, потешаясь
над неумелым жульничеством, но Чмо и сам смеeтся, восклицая: "Ах ты, чeрт,
сорвалось!". Иногда казалось, что они даже и не знали бы, что делать с
продуктом удачного обмана, для них главное было: Чудить и Мудрить. Но зачем?
- удивитесь вы, потомки, зачем? Если уж обманывать, то надо это делать
серьeзно, а если уж чудить и мудрить, то не надо пытаться обманывать!
Вам не понять, милые мои, поэзии вечной незавершeнности, поэзии
несбыточного, поэзии того состояния, когда человек сам не верит в успех
задуманного обманного дела - а оно вдруг по какой-то случайности выгорает!
Правда, Чмо, отмечая удачу, тут же опять так начудит и так намудрит, что
уничтожает всю полученную выгоду.
Чмо оно и есть Чмо. Было.
5. ЧЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Тут следовало бы дать мощный и гармонический аккорд
во славу одного из самых уникальных типов нашего времени, сохранившегося
каким-то чудом в среде, совершенно для этого неприспособленной. Я изумлялся
этому и почти не верил - до тех пор, пока не вычитал где-то, что даже внутри
железа обитают микробы, т.е. - живые существа. И они, будто бы, даже при
плавлении этого самого железа не гибнут! Значит - беспредельна мощь и
фантазия природы.
Поэтому, если вам, далeкие потомки, этот тип известен, то нечего и
рассусоливать, а если он окончательно исчез, то вы всe равно не поймeте, что
это такое...
Ш. ШУШЕРА (всякая)
- Ты у Петровых был?
- Был.
- А Сидоровы там были?
- Нет.
- А Ивановы?
- Нет.
- А кто ж был-то?
- Да всякая шушера.
- А-а-а...
Такой разговор я услышал однажды - и задумался.
В самом деле, что это за шушера такая? - безымянная, но не требующая
пояснений.
И в процессе размышлений облик шушеры стал проясняться.
Шушера - единственный коллективный тип. Все остальные имеют своих
представителей, которых можно вычленить, о которых можно рассказать. У
шушеры представителей нет. Никто по отдельности не может быть назван
шушерой, это - количественное понятие.
При этом смотрите какая странность бывает: соберутся, например, трое,
но никто не говорит: шушера. А подошeл четвeртый - и тут же всякий опытный в
жизни человек безошибочно скажет: шушера собралась! Значит, этот самый
четвeртый и есть тот, кто делает троих шушерой, на нeм, значит, вся
ответственность? Но вглядишься в него - нет никаких особенных примет и
признаков, он абсолютно не отличим от прочих!
Тут какой-то процесс, похожий на химический: когда одна крупинка,
добавленная в жидкость, вдруг делает всю еe кристаллической.
Впрочем, сравнение неудачное. Шушера - это нечто мягкое, пыльное,
серое. Шелестящее. Шуршащее. Шу-шу-шу.
Непонятно, почему к слову "шушера" почти всегда добавляют: "всякая". По
моим наблюдениям она как раз не всякая, она - единообразная.
Шушера водится абсолютно везде, безмолвно возникая (хотя это безмолвие
с виду может быть шумным) и безмолвно исчезая, как только пахнет жареным.
Кстати о жареном. Когда люди людей жгли на кострах, шушера обязательно
присутствовала. Она стояла и глазела, переживая непостижимое, сугубо
шушерское чувство удовлетворения, которое можно выразить словами: "Не нас
жгут!". Одного этого шушере достаточно для счастья. В защиту еe можно
сказать, что хвороста в костeр она, как правило, не подбрасывала. Зачем
светиться? Она расступалась перед теми, кто нeс хворост, но сама руки не
марала.
Но это было давно.
Во второй половине 20-го века, в России, шушера была в периоде
наибольшего благоденствия. До этого и ей доставалось лихо: слишком частой
была гребeнка, которой прочeсывали народ. А годов примерно с шестидесятых
она обрела покой и уверенность в завтрашнем дне, который, впрочем, шушеру не
интересует. Шушере интересно шушерствовать сегодня, сейчас, здесь.
Нет, я не тех имею в виду, кто был во всeм послушлив, тих и незаметен.
Незаметность, если вдуматься, тоже рано или поздно бросается в глаза.
Шушера, в сущности, - невидима. Как это получается, я не знаю. Вижу: толпа.
Несколько знакомых лиц, а остальное, естественно, шушера. Бегу быстрей,
чтобы вглядеться хоть в одно лицо, запомнить, чтобы узнавать потом. Прибегаю
- нет шушеры. Старик с бородой, женщина с сумкой, подросток с прыщами. И
никого из них шушерой назвать не позволяет совесть и чувство справедливости.
Отойдeшь, обернeшься: что за оказия, - шушера стоит! - и много! Опять
приблизишься - опять еe нет!
Я отчаялся разрешить эту загадку.
Предлагаю другим поломать над ней голову.
А поломать надо, потому что именно от неe, от шушеры, как начинаю я
понимать, зависит в общем и целом, что с нами будет.
Да, конечно, принимает решения кто-то там, у кого и фамилия есть, и
должность. Но от кого он принимает-то, вот вопрос? Я искал, искал (мысленно)
- и не нашeл. И подумал: значит, от шушеры, больше не от кого.
Вот смотрю в телевизор.
Крупным планом показывают народных чаятелей. И лицо каждого, в
общем-то, заслуживает уважения. Пусть тот явно дурковат, а этот явно злобен,
а этот явно озабочен чем-то личным, но вот, смотришь, лицо
приятно-задумчивое, а вот вообще умное и человеколюбивое.
Тут камера взяла общий план - и всe во мне холодеет, я узнаю еe:
шушера! Шушера шевелится, шуршит бумагами, шушукается, шепчет - и, кажется,
ничего не делает! Огонь не разводит, дровишек не подбрасывает, - но горим
ведь, братцы, горим синим пламенем!
...И помещаю я этот непреходящий тип в энциклопедию типов уходящих с
одной лишь целью: может, кто-то из коллективного, говоря математически,
многочлена шушеры захочет вычлениться и рассказать о шушере всю тайную
правду, пусть даже анонимно, объяснить наконец, в чeм еe сила?!
Пока же всe хожу бесплодно по шушерским сборищам. Вглядываюсь,
вдумываюсь.
Недавно стою с краешку. Слушаю.
Вдруг сзади - скрипучий презрительный голос.
Повернулся.
Человек полусредних лет, вроде меня, и даже наружностью похожий,
высокомерно цедит:
- Шушера всякая! - глядя прямо мне в глаза...
Щ. ЩИПАЧ
Этот очерк будет, как и предыдущий, кратким, потому что у автора личная
неприязнь к шипящим звукам, объясняемая особенностями его дикции, а также к
тем типам, которые попались на буквы Ш и Щ.
Щипач, к тому же, в сущности, - из шушеры. Он невидим и неуловим.
Всем, я думаю, известно, что слово это - из воровского жаргона,
обозначает оно ловкого карманника, сумочника и т.п.
Не любя этого жаргона, я вынужден им пользоваться (иначе современники
меня просто не поймут). И даже, как видите, назвал жаргонным словом тип,
который гораздо шире, чем название воровской профессии.
Хотя начнeм всe-таки с криминальной иллюстрации. Один мой знакомый,
богатей, мелкий промышленник и крупный финансист, не раз попадал в
неприятности. И прогорал на крупные суммы, и в карты деньги проигрывал, и
даже его квартиру один раз ограбили какие-то дикие гастролeры, не признающие
авторитетов. Но все эти убытки он принимал стоически и даже смеялся,
рассказывая о них.
И вот встречаю его - и не узнаю. Губы дрожат, как у обиженного
мальчика, в глазах аж слeзы! Рассказывает: поехал в воскресный день на рынок
за продуктами для семьи. И стянули у него в рыночной толчее деньги. Главное,
он бумажник в руках держал! А сунулся внутрь - там пустота, рука насквозь
проходит, потому что какой-то искусный щипач прорезал бумажничек и
тихо-смирно всe оттуда вынул.
- Не то обидно, что денег жаль! Деньги-то маленькие, ну, миллиона два,
может! (Дело было в 97-м году.) Обидно - как с трупа снял, понимаешь?
Противно, понимаешь? То есть - ну, я не знаю... - путался мой знакомый, не
умея выразить словами, что же именно его так оскорбило и обидело.
Но я понял его. Есть, действительно, что-то гадкое, омерзительное в
таинстве щипаческого ремесла - не для щипача, конечно, а для "клиента".
Приятно ли чувствовать, что с тобой обошлись как с бесчувственным бревном и,
в самом деле, чуть ли не трупом, жертвой, даже не почуявшей, что ты -
жертва?
Щипач с большой буквы, Щипач настоящий - он не какой-нибудь карманник,
хоть и действовал всегда по тем же принципам и с той же ловкостью. Его не
денежная мелочь интересовала, а кое-что посущественней.
Вот, помню: детство. Происшествие: на зелeной стене мальчиковой уборной
кто-то слово написал. Маленькое слово, но большими буквами. И нас таскают по
очереди в комнату, где сидят дяди и тeти. Пришла моя очередь.
- Ты, конечно, этого слова не писал? - спросили ласково.
- Нет...
- А может, всe-таки писал? Мы ведь экспертизу проведeм!
Мне становится страшно. Нет, писал не я, но - экспертиза! Необычное
слово, из детектива какого-то! Мало ли что она там покажет!
Горло перехватывает, я молча отрицательно трясу головой.
- Но ведь ты знаешь, кто писал? - спрашивают утвердительно.
И мне опять страшно, потому что я действительно знаю, кто. И не только
я, человек десять вместе со мной наблюдали, как долговязый Витька Шпиндель
(это - кличка) старательно выводил слово огрызком кирпича.
Я опять трясу головой.
- Пойми, - говорят мне. - Это не просто хулиганство, это, можно
сказать, политический акт. Ведь комиссия приезжала вчера и увидела!
Я трясу головой, на этот раз утвердительно. Да, акт, согласен. Да,
ходили какие-то в костюмах. Я ещe удивился: в такую жару!
Но дяди и тeти моe киванье по-своему поняли.
- Значит, ты всe-таки знаешь?
- Нет!!!
- Пойми, нам ведь уже сказали, кто это. Мы просто хотим проверить, ты
честный пионер или нет.
Я был честный пионер.
- Это ведь Витя Шпиндюгин? Да?
Я плачу.
- Конечно, это он! Все говорят! - слышу я как сквозь вату чей-то голос.
И меня отпускают. И долго, очень долго потом я чувствую себя
обворованным: будто кто-то, лишив меня воли и сознания, залез ко мне в душу
и отщипнул кусок, - и вот болит недетской болью.
Но - кто? Вожатая наша Люся - хороший человек. И Илья Сергеевич -
хороший человек. И Марина Витальевна, хоть и любит поворчать, тоже ничего
себе. Кто? Кто тот щипач был, - думаю я теперь, - кто с таким искусством всe
это сделал?...
Или вот я в юности. Меня принимают в комсомол. Опять - комната, тeти и
дяди. Молодые - и взгляды их стройны и упруги, как борзые собаки.
- С одной стороны, ты показал себя разбирающимся в Уставе, - говорят
мне. - С другой стороны, выбор тобой на школьном литературном вечере полгода
назад сомнительного стихотворения писателя-эмигранта, хоть и