оправдывающие грабeж,  он говорит просто:  "Мне надо!" - и  очень
удивляется, если кто-то этот аргумент считает недостаточным.
     Жлоб любит  иметь друзей,  хотя  не верит в дружбу, полагая, что  любой
продаст его в  любое время,  дали бы только подходящую цену. И часто продаeт
первый, упреждая  друга  (и тем самым, как  ни парадоксально, спасая  его от
греха предательства).
     Жлоб абсолютно всех женщин считает бл...ми.
     Я терпеть не могу печатной  матерщины, но это единственный случай когда
обойтись  без  неe  невозможно, потому что упомянутое слово - самое  мягкое,
которое жлоб может приложить к женщине.
     Тем не менее, он женат. Жену он  не  считает тем, кем других женщин, не
потому, что она и в самом деле лучше, а потому, что она - ЕГО жена. Будь она
жена или дочь  чужая, она была бы, естественно, то же самое, что  и  все, но
ЕГО жена такой быть не может, даже  если  такой  в  душе и является. Как  он
разрешает в душе этот софизм - непонятно!
     Искусство и культуру жлоб любит  - как  всякий нормальный человек (а он
нормален  на   сто   процентов,  нормален  так,  как,   может,  ни  один  из
представителей других типов). Он  любит искусство за  то, что оно доставляет
ему удовольствие. То же  искусство, которое ему удовольствия не приносит, он
презирает открыто, при этом часто  даже  не от себя лично, а от лица народа.
Он  искренне полагает, что  это  просто-напросто перевод народных  денег.  И
когда  ему в лапы каким-нибудь образом попадается  представитель  нелюбимого
вида искусства, он высказывает  ему в глаза все свои тугие соображения. Если
деятель искусства согласится, он его, может, и отпустит. Если начнeт спорить
- поучит. Потому что дураков учить надо.
     Жлоб, кстати,  не  дурак,  российская  поговорка "дураков  нет!"  -  не
образное  выражение, а  буквальное. Нет  в России дураков,  вывелись за этот
жестокий век. Придурков, полудурков, дурковатых и  т.п. - сколько  угодно, а
дураков  в чистом виде, готовых на любое явление рот раззявить и себя самого
прошляпить - нету! Научили уму-разуму, спасибо хоть на этом!
     И поэтому одно из свойств истинного российского жлоба-оригинала: полное
осознание  себя жлобом.  Ходячая фраза  "А  вот  такое  я  дерьмо!" -  о нeм
придумана, а может, и им самим.  Этим  жлоб отличается от  мерзкого для меня
типа Отморозка,  который  всe делает на уровне почти растительном,  поэтому,
как  бы  триллерно-колоритен он  ни был,  места ему в  моей  энциклопедии не
найдeтся!
     Однажды  к  Роберту  Ильичу   Глюкину  в  короткую  пору  расцвета  его
финансовой деятельности явился наниматься на работу детина лет тридцати.
     - В качестве охранника, что ли?
     - Да нет, почему... - сказал детина.
     - А в качестве кого ж?
     - Пригожусь, - молвил детина.
     - Да как пригодишься-то, как? - вскричал Глюкин в пылу рабочего дня.
     - Мало ли...
     - Да кто ты вообще?
     - Я? -  показал детина тридцать три здоровых белых зуба.  - Я вообще-то
жлоб.
     Глюкин  рассмеялся и хотел его  прогнать, но призадумался. Было в  этом
жлобе  действительно  что-то  необходимое.  Не  охранник,  не  помощник,  не
рассыльный, а  просто - сидит  в  углу детина, ковыряет  в  зубах  задумчиво
спичкой  или вдруг почешет своe тело сквозь штаны, потому что ему захотелось
почесать  своe  тело,  и любой посетитель вдруг начинает в  его  присутствии
чувствовать лeгкий комплекс неполноценности. Он чувствует, что этот  человек
полон собою от  пяток до  макушки  - не  больше и не меньше, а я вот, думает
посетитель, ерепень неуeмный (см. очерк  Ерепень), всe чего-то хочу: то выше
себя прыгнуть, то, наоборот, шею в плечи втягиваю...
     Тем самым посетитель, клиент  оказывался в состоянии  деморализованном,
что позволяло Глюкину решать дела в свою пользу.
     Время от времени жлоб  (его звали  Константин  Костев)  выполнял  самые
разные  поручения,  которые  под силу были  его сообразительности.  Выполнял
чeтко, аккуратно, хоть и не всегда так, как требовалось.
     Однажды в  городской квартире Глюкина  вдруг  потолок  подмок, пятнышко
появилось. Глюкин попросил Костева разобраться.
     Тот поднялся на этаж выше, позвонил. Открыла старушка, вся  мокрая,  со
шваброй.  Объяснила:  туалет  засорился, тряпочка туда  случайно  попала. Уж
извините. Костев  извинил, но  простить  не  мог:  взял в  туалетной комнате
горсть того, что из  унитаза выплыло и помазал  старушку:  чтоб умней была и
впредь тряпок в унитаз не бросала. Старушка в крик.
     Глюкин поднялся, увидел - и рассчитал Костева в ту же минуту.
     -  Она  виновата, а  я отвечай,  - пожал плечами  Костев -  и удалился,
глубоко обиженный несправедливостью.
     Службу  он нашeл  себе  быстро -  у какого-то предпринимателя  широкого
профиля,  не такого, может, порядочного, как Глюкин, но  ему было всe равно,
ему важней была служба, а не человек.
     Однажды предприниматель отправил его в  деловую  поездку, требующую  не
столько  ума,  сколько упорства  и выносливости. Костев всe сделал отлично и
вернулся  с  прибылью для хозяина. Прямо с вокзала поехал он в его  особняк.
Было уже темно. Направляясь переулком к задней двери (для служебных  людей),
Костев  встретил  брешущую собачонку. Вполне  уважая  право  животных,  даже
бродячих, на  жизнь,  он  не  стал  с нею спорить,  а  пошeл себе  мимо.  Но
собачонка пристала, брехала  сипло  - и  наконец  хватила Костева  за  ногу,
порвав брюки. Само собой, Костев собачонку пришиб одним ударом.
     Выяснилось, что собачонка  была не  дворнягой,  а заведeнным  во  время
отъезда Костева молодым очень  породистым питбулем, которого хозяин приобрeл
за  большие деньги  и  успел  уже  полюбить, а  особенно  полюбила его  дочь
Машенька,  которая  и не  доглядела,  упустила  пса  на  улицу;  все  в доме
поднялись искать - и наткнулись на  Костева,  который пихал  палкой сдохшего
питбуля  поближе к мусорному  баку: он  не  любил  беспорядка и  мусора  где
попало.
     Машенька зашлась в истерике.
     - Что ж ты? - сказал хозяин.
     - А я знал? - резонно спросил Костев.
     - Ладно. Пошли, отчитаешься.
     Костев отчитался, а днeм следующего дня хозяин опять его вызвал.
     Костев приехал.
     Ему вручили какую-то странную одежду и велели облачиться.
     Костев удивился,  но, чeрт с вами, оделся  в длинную,  расшитую золотом
хламиду. Потом ему дали толстую книгу и повели во двор.
     Во дворе, посреди лужайки, вырыта была яма.
     Вокруг ямы стоял в чeрном народ. И Машенька тут же - в чeрном платьице.
А в маленьком изящном  гробике покоился  питбуль  со сложенными  лапками,  в
которые всунута была свеча. Кроме ямы, приготовлены были ограда и крест.
     - Прочитаешь отходную молитву и похоронишь! - сказал  хозяин Костеву. -
И прощения попросишь напоследок.
     - У кого?
     - У него.
     - Ясно...
     Нет, Костев не считал,  что  хозяин не прав. Он понимал его,  как  жлоб
жлоба. Ты зашиб мою собаку и виноват, а знал ты или нет, что она моя, - меня
это не касается! Это Костев понимал!
     И он не  был сильно верующим.  Он об этом как-то вообще  не думал, хотя
сына своего - крестил. И крест носил - и даже не грузно-золотой, на цепи, на
пузе поверх одежды, а обычный, нательный,  который ему мама  дала со всякими
словами, - их Костев стеснялся вспоминать.
     Но читать отходную над псом и хоронить его он не захотел.
     Он медленно снял с себя хламиду, положил поверх книгу.
     - Подумай! - сказал хозяин.
     - А  пошeл  бы ты! -  равнодушно ответил  ему Костев. И это  слышали  и
видели все.
     Через  два дня у  его машины на полной  скорости отлетели  одновременно
левое переднее и правое заднее колeса...
     И  одним жлобом  на свете стало  меньше, хотя, может,  он перед смертью
перестал  быть  жлобом?  Ведь  не  позволил  же унизить  свою  честь и  свою
гордость!
     Но - не будем обольщаться. Жлоб в  первую очередь собственник.  Поэтому
для  Костева  его  честь  и  гордость были  понятиями  не  нравственными,  а
материальными: МОЯ честь, МОЯ гордость. А СВОЕГО  у себя ни один жлоб отнять
не позволит - даже ценой собственной жизни. Известен в наших местах  случай,
когда в зоопарке дочка жлоба сорвала с папы дорогие часы и бросила  в клетку
африканского  льва. Жлоб одним ударом кулака сшиб замок с клетки,  вошeл - и
был  за минуту растерзан и съеден львом. Не потому, что лев осерчал на такую
наглость, нет, он тоже по-жлобски рассуждал: ХОЧЕТСЯ съесть, НАДО съесть - и
съел.  А  хорошо  это или плохо - дикая  природа таких дурацких  вопросов не
знает...

        З. ЗАЙКА

     О женщинах или  хорошо  -  или ничего,  любил  говаривать покойный Илья
Фeдорович Глюкин (см. очерк "Ёрник"). Но из всех типов российских оригиналов
на  букву "З" (Заушник, Злыдень-доброжелатель, Зиждитель  и т.п.) тип  Зайки
оказался если не самым оригинальным, то самым преходящим: он на наших глазах
возник,  на наших глазах расцвeл  - и  на наших же  глазах канул в небытие в
течение двух-трeх лет.
     Поскольку энциклопедия эта адресована в значительной  степени потомкам,
придeтся объяснить происхождение этого типа, затрагивая  вещи совсем для них
незнакомые.
     В  конце  20-го  века,  уважаемые  потомки,  когда  существовала  такая
архаичная вещь, как телевидение, и не всякий имел возможность свои таланты в
любом виде творчества сам оформить,  сам  растиражировать -  и предложить на
всеобщее  обозрение, чтобы люди выбрали  добровольно, что им нравится,  было
странное явление: шоу-бизнес. Деятели  этого шоу-бизнеса делали деньги... То
есть не  в прямом  смысле делали:  печатали  там  или чеканили... Деньги-то,
кстати,  помните, что такое?  Это - эквивалент товара.  А товар... Тьфу  ты,
пропасть! В общем, если что неясно - смотрите в других  энциклопедиях. Итак,
деятели шоу-бизнеса делали деньги, делая звeзд. Не звeзды делая и запуская в
небо, чем  занимаются,  играючи, ваши детки, балуясь в  саду  с самодельными
ракетными установками, а  звeзд, людей, которые...  Ну, как бы это  вам... В
общем, в них вкладывали деньги... То есть не в рот,  конечно, засовывали или
в   другое   место...  В  общем,  допустим,  человек  поeт.  Иногда  ещe   и
приплясывает. И вот, чем  больше на него потратишь  денег,  тем больше  он в
ответ денег принесeт за счeт популярности. Как это происходит? Не знаю! Хоть
и  современник, а объяснить  толком - не могу.  Итак,  в него вкладывают, он
приносит прибыль . Он  может и сам  в себя вложить. Наличие голоса, конечно,
желательно, но не обязательно.
     Звезду раскручивают... Ну, то есть... Нет,  повторяю, космос тут ни при
чeм. В общем, звезда становится популярной. Бывало, одну песню  споeт,  один
раз спляшет  - и  уже  звезда. В телевизоре  он, на обложках журналов он. На
стадионах выступает  - и  народ сходится только для того, чтобы  посмотреть,
потому что слушать на стадионах невозможно.  Зачем посмотреть? Ну, живой же!
Не было ведь системы дубль-телепортации, когда ты можешь вызвать абсолютного
двойника любого человека и посидеть с ним за рюмкой того, чего вы там пьeте,
в своeм 22-м или в 23-м веке (если вы, конечно, живы ещe)...
     Нет, мы запутаемся так. Давайте к сути.
     Суть такова, что во времена  звeзд существовал феномен шлягера. То есть
какую-нибудь  песню какой-нибудь звезды начинают по всем каналам телевидения
и радио  транслировать по тридцать раз на дню. Естественно, народ запоминает
и  начинает подпевать.  Но этот  феномен - половина феномена.  Смотрите, что
иногда случалось, какие перемены в обществе возникали!
     Итак,  жил-был  в  конце 20-го века эстрадный певец, имя  которого  вам
ничего не  скажет. Назовeм его условно Ф. П. Из звeзд,  если судить по их же
меркам, может, и не самый худший. И написали ему однажды песню "Зайка  моя".
Авторов  никто не  помнит уже сейчас, так  что я вам  их  даже под условными
именами  назвать не могу.  Текст  песни был, как того  требовала современная
эстрада, абсолютно дебильным, с постоянным повтором припевчика: "Зайка моя".
     Но вот непредсказуемость влияния искусства!
     Этот припевчик породил целое явление, породил тип и характер!
     Такое бывало уже. Например, писатель 19-го века Тургенев придумал героя
по фамилии Базаров и придумал, что он - нигилист. До этого не было настоящих
нигилистов, а после выхода книги - появились!
     Так и здесь.
     Песня звенела с утра до ночи во всех ушах.
     "Зайка моя!" - обращались мужья к жeнам - с иронией, конечно.
     "Зайка моя!"  - обращались влюблeнные юноши к  возлюбленным девушкам  -
нежно.
     "Зайка моя!" - обращался начальник к секретарше. (Что такое "начальник"
и "секретарша" - см. "Росийская историческая должностная энциклопедия", тома
18 и 35).
     Но  это было  только  начало. На "заек" откликались, положим, все дамы,
хоть и с разной  реакцией. Но огромное количество женщин  почувствовали себя
зайками в полной мере! Они почувствовали своe единство. Они стали признавать
друг друга на улицах. Их признали и остальные. Это был фурор и триумф заек.
     Что же это был за тип?
     К моменту появления  песни, это  была женщина  лет около  пятидесяти со
следами  красоты  на  лице  (независимо  от  того, имелась  ли  у них вообще
когда-то красота на  упомянутом органе  тела). Это была женщина,  нервная  в
быту (быт - это обеспечение домашнего хозяйства; домашнее хозяйство - это...
но не  будем  отвлекаться), исполнительная на  работе,  имеющая бестолкового
увальня-мужа, капризных детей,  слушающихся,  однако, маму чуть больше,  чем
паразита-отца. Ходила она  в белых кружевных  кофточках, в шерстяных платьях
или костюмах, обожала блузки и свитерочки с нашитыми крупными розанами.  Раз
в месяц, посмотрев  на себя в зеркало, она садилась на диету (диета - это не
такое особое кресло, в которое  садятся, а... впрочем,  долго объяснять), но
тут обязательно  наступал какой-нибудь праздник. Она начинала жарить-парить,
имея  репутацию  прекрасной  кулинарки  и  гордясь  ею,  гости  наедались  и
напивались, она, размягчeнная, тоже  позволяла  себе  -  и начинала краснеть
личиком, петь задушевные песни,  а потом обильно и горько плакать неизвестно
отчего,  но, поплакав, утирала слeзы, улыбалась и упрашивала гостей кушать и
выпивать дальше.
     Но  всe  чаще  звучала песня о  зайке  - и  всe  выше  и  взволнованней
вздымалась  грудь такой женщины.  Чутьeм  своим  женским она  поняла: еe час
пробил!  Потому  что  по  неизвестным причинам  никому так  не  шло ласковое
прозвище "зайка  моя", как ей, женщине приятной полноты, в последнем периоде
последней молодости (в наше время у женщин несколько молодостей бывало, вам,
следующим естественным графикам природы, этого не понять), - и не только она
почувствовала это, но и другие!
     Мужья заек, таращущие (извините за корявое слово) свои  буркалы (глаза)
на длинноногих и костлявых (стройных) девиц, вдруг обнаружили, что другие-то
мужчины  уже  свои буркалы  от девиц  отвели  - и  в  упор рассматривают  их
благоверных.
     - Зайка моя! - спохватывался торопливо ошарашенный муж.
     -  Чего  тебе, дурень? -  царственно спрашивала зайка, сидя у  зеркала,
плотной спиной - к мужу-ублюдку.
     -  Да нет,  ничего... - бормотал муж, растерянно вглядываясь в туманное
очарование черт лица супруги и не понимая, откуда оно взялось.
     А взялось оно от сознания собственной победительности!
     -  Зайка наша! - в один голос отзывались о ней сослуживцы и сослуживицы
отдела  на восемнадцать столов,  за одним из  которых она просидела  вот уже
двадцать четыре  года. Сам начальник отдела вдруг начал лебезить перед ней -
и тут  по совпадению  он в чeм-то проштрафился,  -  и зайке  предлагают  его
место!  Раньше  с ней  от одного перепугу истерика случилась бы (потому  что
зайки произошли от женщин очень трепетных - до душевной судороги иногда!), а
тут спокойно поднялась,  приказала  перетащить за собой  бумаги  и вещи  - и
вошла  в кабинет начальника, и  села там, будто весь век сидела. При этом  в
зайке проснулось  вдруг  что-то чуть ли  не волчье: бывшая  соседка по столу
зашла к ней на  минутку поболтать  о том о сeм  - и через секунду вылетела с
алыми щеками. Полдня она молчала, а потом молвила заикаясь:
     - Приказали... записаться на приeм... на вторник... через неделю...
     Впрочем, отходчивая  зайка не  помнила зла - и  в тот ж  день к  вечеру
утешила зарвавшуюся  бывшую товарку свою: проходя мимо,  потрепала за ушко и
спросила по-доброму:
     - Работаем?
     И  та,  осчастливленная,  вспыхнула   ярче   прежнего  -   и   долго  с
горделивостью посматривала окрест.
     Во  всех  сферах  зайки  приобрели  невиданный  доселе  авторитет.  Они
становились  директорами  инвестиционных  банков,  страховых  компаний,  они
оказались  во   главе   супермаркетов,  газет,  телевизионных   объединений,
правительственных  учреждений  и  подразделений.  Советниками  очень больших
политических деятелей были - зайки.
     Песенка неистовствовала на просторах нашей Родины, зайки процветали. Со
сказочной быстротой они меняли машины, мужей, строили квартиры и коттеджи. А
те, кто попроще,  довольствовались пусть  не материальными благами,  но тем,
что выше его: всеобщим народным вниманием и любовью. Продавщица какая-нибудь
в глухом  селе  Паршивино,  торговавшая  всю  жизнь  каменными  несъедобными
пряниками,  керосиновыми лампами  и резиновыми сапогами, продавщица, которую
сопливый  тридцатилетний директор совхоза,  в сыновья  ей годящийся,  Любкой
звал, продавщица, муж которой, Степан, бил еe, пьяный, коромыслом (правда, и
она  его, трезвого, коромыслом  охаживала мстя), - эта продавщица под  звуки
песни вдруг так приосанилась, что на вошедшего в магазин директора гаркнула:
     -  Ноги! Не  в  свинарник входишь!  - с  тем, чтобы он грязь на крыльце
счистил.
     И  он  воротился  на крыльцо,  счистил комья грязи  с кирзачей и, войдя
вторично, сказал:
     -  Что  делать,  Любовь  Григорьевна,  у  нас  ведь,  мягко  выражаясь,
провинция и  отсутствие полного  бескультурья! - и совершенно новыми глазами
посмотрел в еe серенькие очи, блистающие средь бугров веснушчатых щeк.
     И   вот   он  уже  жалуется,  лeжа  головой  на  сладкой  груди  Любови
Григорьевны, на свою постылую административную жизнь и на непонимание, а она
тихо плачет от счастья и от стыда за поздний свой грех, жалея и директора, и
себя, и мужа своего, Степана, который один сейчас,  бедолага, дрыхнет небось
поперeк постели, пьяный, не сняв,  курвец, своих  засаленных механизаторских
штанов.
     И вдруг - не стало песни.
     Как и не было еe!
     Время  от  времени  -  чу!  - вроде опять звучит, но тут же обрывается,
словно чья-то неведомая рука переключает звук на другой.
     Кончилось время заек.
     В считанные дни постарели они на десять лет.
     Директор  наслал на  Любку-продавщицу  сельскую  общественную  ревизию,
Любка, предчувствуя беду, всех голым матом крыла.
     Зайка  из начальственного кабинета  переехала обратно  за свой стол  (а
соседка еe  -  вот  добрая русская женская  душа!  - не  гвоздь  ей  в  стул
воткнула, а в стаканчик - цветочек, и они обе, обнявшись, заплакали).
     И не только крушение частных судеб произошло.  Рушиться стали созданные
руками заек фирмы, банки, газеты и телекомпании.
     Всe  произошло  так быстро,  что  некоторые  проморгали  этот тип,  это
явление, не успев его отметить в своeм сознании.
     Это и побудило меня  данный тип зафиксировать, вкратце описать - не для
поучения какого-то или назидания,  а для полноты историческо-художественного
полотна, создаваемого мной, - хоть и напоминает оно лоскутное одеяло.
     Зайки кончились.
     Но  долго, долго ещe было: вдруг  иная женщина подопрeт кулачком рыхлый
подбородок,  посмотрит  в  хмурое  осеннее  окно, вспомнит, вздохнeт, уронит
слезинку,  а  потом  нальeт  себе  чаю  -  и пьeт его, хрустя  карамелькой и
отхлeбывая чай слегка дрожащими губами...

        И.