ем  прибыл  гонец с сообщением, что
Бальони оставил надежду защитить Перуджу и вместе с войсками ушел в Сиену. И
на  следующий  день Перуджа принадлежала герцогу. Так, без единого выстрела,
Чезаре Борджа овладел двумя важными городами.
     Далее  он двинулся  на  Ассизи. Там его встретила делегация Сиены. Они
хотели знать, почему герцог собирается напасть на их город. Борджа ответил,
что  питает  к жителям  Сиены самые теплые чувства, но считает необходимым
свести счеты  с  Пандолфо Петруччи, их правителем и его смертельным врагом.
Если  они  сами  выгонят  его  из  города,  пояснил Эль Валентино, им нечего
бояться.  Если нет, армия будет штурмовать Сиену со всеми вытекающими отсюда
последствиями. Он продолжил движение на Сиену, но избрал кружной путь, чтобы
дать  горожанам время подумать. Захватывая отдельные замки и деревни, войска
оставляли  после  себя выжженную  землю.  Население  убегало от разъяренной
солдатни,  а  оставшихся  стариков и немногих женщин подвешивали за руки над
горящими  углями,  чтобы  они сказали, где спрятаны ценности. Многие умирали
под пытками.
     В это  время  из Рима  прибыли  хорошие вести. Получив письмо сына о
событиях  в  Синигальи,  его  святейшество  сообщил  кардиналу Орсини,  что
цитадель сдалась герцогу и его храбрым капитанам. На следующий день кардинал
с  родственниками  и  друзьями пришел в  Ватикан,  чтобы поздравить папу с
победой.  Их  арестовали прямо в приемной. Как только герцогу стало известно
об  этом, он поручил дону Мигелю задушить Паголо Орсини. Кардинала бросили в
подземелье замка Сан-Анжело, где он вскоре и умер. Таким образом, отец и сын
обезглавили  семью  Орсини.  А герцог мог  поздравить себя с окончательным
подавлением мятежа капитанов.

32

     Когда  Борджа приехал в Читта-делла-Пиаве, Макиавелли получил известие,
что  его преемник вот-вот покинет Флоренцию. Герцог решил задержаться в этом
городке,  чтобы  войска  могли отдохнуть.  И Макиавелли надеялся, что новый
посол, Джакомо Салвиати, прибудет до того, как армия вновь тронется в путь.
Он устал от бесконечных переездов, от плохой еды, от недосыпания.
     Как-то  утром,  дня  через  два  или  три,  когда он лежал в постели и
размышлял  о  случившемся, с улицы донесся громкий голос. Спрашивали мессера
Никколо Макиавелли.
     - Мессер Бартоломео! - воскликнул Пьеро, сидевший у окна.
     - Какого черта  ему  тут  надо, - раздраженно пробормотал Макиавелли,
поднимаясь с кровати.
     Мгновение спустя толстяк влетел в комнату, прижал Макиавелли к груди и
расцеловал в обе щеки.
     - Я еле нашел вас. Мне пришлось идти от дома к дому.
     Макиавелли высвободился из жарких объятий.
     - Как вы тут оказались?
     Прежде чем ответить, Бартоломео тепло поздоровался с Пьеро.
     - Меня  вызвал герцог. Я ехал через Флоренцию и присоединился к слугам
вашего посла. Он прибудет сюда завтра. Никколо, Никколо, мой дорогой друг,
вы осчастливили меня.
     Он вновь обхватил и расцеловал недоумевавшего Макиавелли.
     - Я рад видеть вас, Бартоломео... - начал он, но толстяк перебил его.
     - Благодаря вам свершилось чудо. Аурелия ждет ребенка.
     - Что?!
     - Через  семь  месяцев,  мой  дорогой  Никколо, я стану отцом шустрого
мальчугана, и его появлением на свет я обязан только вам.
     Известие  ошеломило  Макиавелли.  Он  слишком хорошо знал, что не имеет
никакого отношения к ребенку Аурелии.
     - Успокойтесь,  Бартоломео,  и  объясните,  -  в его голосе слышалось
раздражение, - почему именно мне вы обязаны своим сыном?
     - Как  я могу  быть спокоен, когда исполнилась мечта всей моей жизни!
Теперь я могу умереть спокойно, оставив титул и все состояние моему прямому
наследнику. Констанца, моя сестра, вне себя от ярости.
     Бартоломео  громко  расхохотался. Макиавелли вопросительно взглянул на
Пьеро. Тот ответил удивленным взглядом.
     - Я  у вас в неоплатном долгу. Если бы не вы, я бы никогда не поехал в
Равенну  и  не провел ночь у гроба святого Виталя. Правда, идея принадлежала
фра  Тимотео.  Но  я  ему  не  верил.  Разумеется,  фра  Тимотео  - добрый и
благочестивый  человек,  но  с монахами надо всегда быть начеку. Никогда не
знаешь, не ищут ли они для себя выгоду. Я не виню их, они верно служат нашей
святой церкви.  Но,  скорее всего, я не поехал бы, не расскажи вы о мессере
Джулиано  да  Альбертелли.  Вам  я  мог  доверять,  вы думали только о моем
благе, вы  - мой друг. Если святой Виталь помог добропорядочному гражданину
Флоренции,  решил  я,  он  может помочь и мне. И действительно монна Аурелия
зачала в ночь моего возвращения из Равенны.
     От   возбуждения и   бурного   жестикулирования,  которым  Бартоломео
сопровождал свою речь, на лбу толстяка выступили капли пота, и он смахнул их
рукавом. Макиавелли никак не мог прийти в себя.
     - Вы абсолютно уверены в том, что монна Аурелия в положении? - спросил
он. - В таких делах женщины иногда ошибаются.
     - Конечно,  уверен.  Я хотел сказать вам об этом еще в Имоле, но монна
Катерина  и  Аурелия  не  позволили  мне  поделиться  с вами нашей радостью.
"Давайте  никому ничего не говорить, - убеждали они меня, - пока мы не будем
знать  наверняка".  Разве вы не заметили, как плохо она выглядела? Она очень
рассердилась  на меня, когда я привел вас попрощаться. Она опасалась, что вы
заподозрите  причину  ее недомогания. Она, видите ли, хотела сохранить все в
тайне, пока  не  исчезнут последние сомнения. Я пытался урезонить ее, но вы
ведь знаете, каково спорить с беременной женщиной.
     - Я  ничего  не  заподозрил,  -  ответил Макиавелли.  - Я женат всего
несколько месяцев, и у меня нет опыта в подобных делах.
     - Я  хотел,  чтобы вы узнали об этом первым, потому что именно с вашей
помощью я стал счастливым отцом.
     Бартоломео вновь хотел обнять Макиавелли, но тому удалось увернуться.
     - Поздравляю  вас  от всего сердца. Однако, раз завтра прибывает посол
Флоренции,  я  не могу терять ни минуты и должен немедленно сообщить об этом
герцогу.
     - Я  ухожу,  но  сегодня вечером вы с Пьеро должны поужинать со мной.
Выпьем за здоровье моего сына.
     - Здесь  нам  это  не  удастся,  -  ответил Макиавелли, едва сдерживая
злость.  -  В  этом  городишке не  найдешь  ничего,  кроме паршивого вина и
отвратительной еды.
     - Я подумал об этом, - рассмеялся Бартоломео, довольно потирая руки, -
и привез из Флоренции вино, зайца и поросенка. Мы отлично повеселимся.
     Устоять перед таким соблазном Макиавелли не смог.
     - Вечером я зайду к вам, - продолжал Бартоломео. - Но, прежде чем уйти,
я  бы хотел посоветоваться с вами об одном важном деле. Я обещал фра Тимотео
подарить  картину для алтаря святой девы Марии. Хотя своим счастьем я обязан
святому  Виталю,  не  хочу  обижать  нашу  Мадонну, так как она, вне всякого
сомнения,  делала  все,  что  могла.  Как вам понравится такая композиция? В
центре богородица,  сидящая  на  богато  украшенном троне с сыном на руках,
рядом  я  с  Аурелией, коленопреклоненные.  С одной стороны трона - святой
Виталь, а с другой, по рекомендации, фра Тимотео, - святой Франциск.
     - Задумано неплохо, - процедил Макиавелли.
     - Во Флоренции много художников. Подскажите, кому заказать картину?
     - Боюсь, я  ничем  не смогу вам помочь. По-моему, эти художники очень
ненадежны и распущенны. Я предпочитаю не связываться с ними.
     - Но, может, вы предложите мне кого-нибудь?
     - Когда  прошлым летом  я  был в Урбино, мне говорили об одном юноше,
ученике Перуджино. Все пророчили ему блестящее будущее.
     - А как его зовут?
     - Понятия не имею. Мне называли его имя, но я его давно забыл. Впрочем,
это не сложно выяснить, и я думаю, что заказ обойдется вам довольно дешево.
     - Цена  не  имеет  значения, - Бартоломео небрежно махнул. - Я деловой
человек  и знаю, что за хороший товар надо платить столько, сколько требуют.
Мне нужен хороший художник, и я готов на любые расходы.
     - Вернувшись  во Флоренцию,  я  наведу  справки, - торопливо пообещал
Макиавелли.
     После  ухода  Бартоломео  он  опустился на кровать и недоуменно покачал
головой.
     - Ты  слышал  что-нибудь подобное? - обратился он к Пьеро. - У него не
может быть детей.
     - Вероятно, случилось чудо, - ответил юноша.
     - Не  болтай ерунды. Мы обязаны верить, что чудеса совершились Иисусом
Христом,  его  апостолами,  а  также  святыми нашей церкви. Но времена чудес
прошли. И вообще, с какой стати святой Виталь станет спускаться с небес ради
такого толстого дурака, как Бартоломео?
     Но,  говоря  эти слова, Макиавелли вспомнил разговор с фра Тимотео. Как
отметил  монах,  абсолютная  вера  Бартоломео  в  могущество  святого  могла
совершить  чудо,  хотя чудесные  способности святого Виталя были всего лишь
выдумкой  Макиавелли.  Могло  ли  такое случиться? Тогда он подумал, что фра
Тимотео   использовал  столь  лице  мерный  предлог,  чтобы  отказать  ему в
дальнейшей поддержке.
     Пьеро хотел что-то сказать, но Макиавелли остановил его.
     - Помолчи. Я думаю.
     Он  не  считал себя ревностным католиком и довольно часто ловил себя на
мысли, что предпочел бы поклоняться прежним обитателям Олимпа. Христианство
открыло  человеку  истину и путь к спасению. Но взывало больше к смирению, а
не  к  борьбе. Оно сделало человечество слабым и отдало в руки нечестивцев,
поскольку  большинство,  ради  того  чтобы  попасть  на небеса, предпочитало
терпеть  притеснения,  а  не  защищать себя от обидчиков. Величайшим благом
христианство  почитало смирение,  покорность  и  презрение к мировой суете.
Древние же восхищались величием души, силой и смелостью.
     Происшедшее  потрясло  Макиавелли.  Его  разум  восставал,  но где-то в
подсознании росла вера в причастность сверхъестественного вмешательства.
     - А  может,  люди стали такими слабыми потому, что в своем ничтожестве
подстраивали религию под себя? Может, они забыли, что она велит нам любить и
уважать родную землю и готовить себя к ее защите?
     Он расхохотался, заметив изумленную физиономию Пьеро.
     - Не  обращай на меня внимания, мой мальчик. Сейчас я пойду к герцогу,
чтобы  сообщить  ему о приезде посла, а вечером мы отлично поужинаем с нашим
дорогим Бартоломео.

33

     Ужин  удался  на  славу.  Под  воздействием хорошей еды и доброго вина,
привезенного  Бартоломео  из  Флоренции,  Макиавелли разговорился. Он шутил,
рассказывал   неприличные  истории.  И толстяк  смеялся  так, что  у него
заболели бока. Все трое немного опьянели.
     События  в  Синигальи  взволновали  всю  Италию.  Слухам не было конца.
Причем каждый рассказывал свою историю. А Бартоломео хотел услышать правду
от очевидца. И Макиавелли дал волю своему красноречию.
     - Покидая  Читта-ди-Кастелло, Вителлоццо попрощался с родственниками и
друзьями,  как будто заранее знал, что видит их в последний раз. Друзьям он
завещал  охранять  город, малолетним племянникам - не забывать о доблести их
славного рода.
     - Если  он  догадывался  о грозящей опасности, то почему не остался за
крепкими крепостными стенами? - спросил Бартоломео.
     - Может  ли  человек убежать от судьбы? Мы считаем возможным подчинить
людей  своей  воле,  изменить  происходящее  к своей  выгоде, мы трудимся,
боремся,  но  в  конце концов оказывается, что мы всего лишь игрушки в руках
судьбы.   Когда  капитанов  арестовали и  Паголо  Орсини  стал  возмущаться
вероломством  герцога, Вителлоццо упрекнул его лишь в одном: "Видите, как вы
ошиблись и в каком положении оказался я и мои друзья из-за вашей глупости".
     - Вителлоццо  -  мерзавец  и  заслужил  смерти!  -  сердито воскликнул
Бартоломео.  - Я  продал  ему несколько  лошадей, но он не заплатил мне ни
гроша.  Когда  я  потребовал деньги,  он  предложил приехать  за  ними в
Читта-ди-Кастелло. Я предпочел остаться в Имоле.
     - И поступили мудро.
     Макиавелли  задавался  вопросом,  какие мысли обуревали Вителлоццо, уже
состарившегося,  усталого  и  больного,  со  времени ареста до того момента,
как  волосатые руки  дона  Мигеля  сомкнулись у  него на шее. И улыбнулся,
представив  тот день, когда герцог, больше не нуждаясь в его услугах, мог бы
поступить с ним точно так же, как с верным Рамиро де Лоркой.
     - Странный человек, - пробормотал он. - Возможно, великий.
     - О ком вы говорите? - спросил Бартоломео.
     - Разумеется,  о герцоге.  О  ком  еще  я могу говорить? Двуличность,
проявленная  им,  столь  совершенна,  что  нам остается только восхищаться.
Художников  хвалят  за картины,  созданные  кистью  и красками, но что эти
картины  по сравнению с произведениями искусства, где краски - живые люди, а
кисть  -  ум  и  хитрость?  Герцог - человек действия и склонен к мгновенным
решениям.  Кто мог  предположить, что он способен на столь долгое ожидание?
Четыре месяца он  держал  капитанов  в неведении, заставляя гадать о своих
дальнейших планах, играл на их страхах, разжигал взаимную зависть, запутывал
бесконечными  уловками,  заманивал  ложными  обещаниями,  и столько терпения
потребовалось  для  того, чтобы расколоть их ряды. В зависимости от ситуации
он  был  дружелюбным и милосердным, суровым и жестоким. И в конце концов они
угодили  в  расставленную  им  ловушку.  Этот  обман  - своего рода шедевр и
заслуживает  того,  чтобы  войти  в  анналы  истории  как  эталон гениальной
продуманности замысла и виртуозности претворения его в жизнь.
     Бартоломео хотел что-то сказать, но Макиавелли еще не выговорился.
     - Он избавил Италию от самолюбивых тиранов, проклятия нашей страны. Что
совершит  он  теперь?  Не  он  первый  пытается освободить Италию, но судьба
отворачивалась от  его  предшественников, и все возвращалось на круги своя.
Макиавелли  резко  встал.  Его разморило, и он не хотел выслушивать болтовню
Бартоломео.    Поблагодарив   за   угощение,   флорентиец   откланялся  и в
сопровождении верного Пьеро вернулся домой.

34

     На  следующий  день  Бартоломео,  закончив  все  дела, отбыл в Перуджу.
Чуть  позже  Макиавелли, Пьеро, слуги и несколько придворных герцога выехали
навстречу  послу  Флоренции.  После того как Джакомо Салвиати - а именно так
звали  посла  -  сменил  дорожную  одежду  на  парадный  костюм,  Макиавелли
представил  его  герцогу.  Последующие дни  ушли  на  то, чтобы познакомить
Салвиати  с  нужными  людьми,  объяснить,  кому и сколько следует платить за
предоставленные  сведения.  При  дворе герцога ничего не делалось из любви к
ближнему.  А  так как в своих донесениях Синьории Макиавелли писал далеко не
все, опасаясь, что они будут перехвачены, то потребовался не один час, чтобы
изложить послу мельчайшие подробности.
     Только  через  шесть  дней Макиавелли наконец смог тронуться в обратный
путь.  Дорога  предстояла  долгая  и  небезопасная, поэтому он решил выехать
пораньше, чтобы как можно больше проехать дотемна. Он поднялся с рассветом и
быстро оделся. Слуги вынесли переметные сумы, упакованные еще с вечера. Все
было готово к отъезду.
     - Пьеро внизу? - спросил Макиавелли хозяйку.
     - Нет, мессер.
     - Где он?
     - Он ушел.
     - Ушел? Куда? Зачем? Разве он не знает, что я не люблю ждать? Пошли за
ним кого-нибудь из слуг, да побыстрей.
     Едва  за  хозяйкой  закрылась  дверь,  как  в  комнату  ворвался Пьеро.
Макиавелли  с трудом узнал юношу. Вместо дорожного костюма на нем была форма
солдата герцога.
     - Я  пришел  попрощаться с  вами,  мессер  Никколо. Я вступил в армию
герцога.
     - Я и сам понял, что ты не для забавы нацепил этот пестрый наряд.
     - Не  сердитесь  на  меня, мессер Никколо. За эти три месяца я столько
повидал. Оказался свидетелем великих событий и говорил с людьми, причастными
к  ним.  Я  молод,  силен  и здоров. Я не могу вернуться во Флоренцию, чтобы
остаток  дней обрастать пылью во Второй канцелярии. Я создан, не для того. Я
хочу жить.
     Макиавелли задумчиво смотрел на Пьеро.
     - Почему ты не сказал мне о своих намерениях?
     - Опасался, что вы помешаете их осуществлению.
     - Я  считал  бы  своим долгом указать тебе, что жизнь солдата тяжела и
опасна.  Он  страдает  от  голода и жажды, жары и холода. Если он попадает в
плен,  у  него отнимают  все  до  последней  нитки. Раненого, его оставляют
умирать на поле боя. Если же он все-таки выздоравливает, а воевать больше не
может, его  удел  -  просить милостыню на улицах. Ему приходится жить среди
грубых, жестоких и распущенных людей, подвергая опасности не только тело, но
и  душу.  И  я бы  напомнил  тебе,  что в канцелярии Республики ты бы занял
прочное   положение  и пользовался  уважением.  Трудолюбием  и  исполнением
причуд своих начальников зарабатывал бы ровно столько, сколько требуется для
поддержания  существования.  А после  долгих  лет  упорного  труда  мог  бы
получить  и  повышение,  если, конечно,  тебе повезет и это место не займет
племянник  или зять  какой-нибудь  влиятельной  персоны.  Но, исполнив свой
долг, я бы не стал препятствовать твоим планам.
     Пьеро  вздохнул  с  облегчением и рассмеялся. Он восхищался Макиавелли,
но нисколько не боялся его.
     - Так вы на меня не сердитесь?
     -  Разумеется,  нет,  мой  мальчик.  Ты  хорошо  служил  мне.  Фортуна
благоволит к герцогу. И разве я могу винить тебя в том, что ты решил связать
с ним свою судьбу?
     - Тогда вы замолвите за меня словечко перед матерью и дядей Биаджо?
     - У твоей матери разобьется сердце. Она решит, что именно я сбил тебя с
пути   истинного.  Но  будем  надеяться,  что  благоразумный  Биаджо  сумеет
успокоить ее. А теперь, мой юный друг, мне пора ехать.
     Макиавелли  обнял юношу, расцеловал  его в обе щеки, и тут его взгляд
упал на расшитый воротник его рубашки.
     - Где ты взял эту рубашку?
     Пьеро покраснел до корней волос.
     - Мне дала ее Нина.
     - Нина?
     - Служанка монны Аурелии.
     Макиавелли  узнал прекрасное полотно, привезенное им из Флоренции. Лоб
Пьеро покрылся капельками пота.
     - У монны Аурелии оказался лишний материал, и она отдала его Нине.
     - И Нина сама вышила этот воротник?
     - Да, - неуклюже солгал юноша.
     - Сколько она дала тебе рубашек?
     - Только две. На третью не хватило полотна.
     - Тебе  повезло. Ты сможешь носить одну, пока другую будут стирать. Ты
счастливчик.  Женщины, с  которыми я сплю, не дарят мне подарков. Наоборот,
они ждут их от меня.
     - Я  сделал  это только для  того, чтобы доставить вам удовольствие,
мессер Никколо.  - Пьеро ослепительно улыбнулся. - Ведь это вы просили меня
поухаживать за ней.
  Макиавелли прекрасно понимал: Аурелии
     и в  голову  бы  не  пришло  подарить  служанке дорогое полотно, а та,
конечно  же,  не  смогла  бы  вышить столь сложный узор. Да и монна Катерина
говорила,  что такое по силам только Аурелии. Значит, рубашку подарила юноше
именно она.  Но почему? Потому, что он кузен ее мужа? Ерунда. И тут ему все
стало ясно. В злосчастную ночь, когда его вызвал герцог, Пьеро забавлялся не
со  служанкой, а  с  ее  госпожой. И не чудесное вмешательство небожителя -
святого  Виталя  помогло зачать жене Бартоломео, а содействие вполне земного
молодого  человека,  который  стоял  перед  ним.  Вот  почему монна Катерина
отказывалась  устроить ему  еще  одну встречу  с  Аурелией,  а та всячески
избегала  его. Макиавелли охватила ярость. Они выставили его на посмешище -
две  распутницы  и  этот  мальчик,  которого он только что назвал другом. Он
отступил на шаг, чтобы получше разглядеть Пьеро.
     Макиавелли  не  придавал  большого  значения  мужской  красоте, отдавая
предпочтение  непринужденности манер, изысканности речи и дерзости напора,
благодаря  чему  сам  добивался успеха у женщин. Он увидел высокого статного
юношу  с  широкими  плечами,  узкой  талией, стройными ногами. Военная форма
подчеркивала  достоинства  его фигуры.  Вьющиеся каштановые волосы, большие
карие  глаза под изогнутыми бровями, аккуратный нос,