за  происходящим. Он не сомневался:
перед ним разыгрывается спектакль. Эль Валентино никогда не решится повесить
подданных  французского  короля.  Скорее  всего, гасконцев уже освободили и,
наградив  щедрыми  подарками,  отправили  обратно  в  лагерь.  Спектакль  же
устроен,  как  догадывался  Макиавелли,  с  расчетом,  чтобы  он рассказал в
Синьории об эффективных методах правления герцога и не забыл, самое главное,
упомянуть  фразу,  в  которой говорилось о Флоренции и Болонье. Намек, что в
скором времени  войска  герцога могут оказаться в этих городах, был слишком
явным и, конечно, не ускользнул от Макиавелли.
     Наступило неловкое молчание. Герцог поглаживал бородку, задумчиво глядя
на  флорентийца.  Он  явно  стремился  понять, кого же прислала Синьория для
переговоров.   Не   желая   встретить его   изучающий  взгляд,  Макиавелли
рассматривал ногти, как бы раздумывая, не пора ли их стричь.
     Слова  герцога  смутили  Макиавелли,  а  такое  случалось нечасто. Ведь
именно он  настоял на казни Паоло Вителли, несмотря на побег Вителлоццо. Не
сомневаясь  в  виновности  кондотьера, он  приложил все силы, чтобы убедить
членов Совета в необходимости решительных действий. Он лично инструктировал
людей, посланных  за  братьями Вителли. Но он даже и не подозревал, что Эль
Валентино известно о его роли в этой истории. Видимо, герцог намеренно завел
разговор  о казни Паоло. Этот человек ничего не делал просто так. Вряд ли он
хотел  показать  свою осведомленность в делах Республики, скорее преследовал
цель  поколебать  уверенность  Макиавелли  в  себе самом, заставить его быть
несговорчивей. На губах флорентийца заиграла улыбка, он взглянул на Борджа.
Герцог, казалось, только и ждал этого.
     - Секретарь,  хочу  открыть  вам тайну, об этом не знает ни одна живая
душа.
     - Мне уйти, кузен? - спросил кардинал.
     -  Нет, останься.  Я  полагаюсь  на  твое  благоразумие,  как  и  на
благоразумие секретаря.
     Макиавелли не сводил глаз с красавца герцога.
     - Орсини чуть ли не на коленях умолял напасть на Флоренцию. Я не держу
зла  на  ваш город, и ответил отказом. Но если ваше правительство хочет жить
со  мной в мире, ему следует поторопиться, пока я вновь не наладил отношений
с   Орсини.   И   я,  и  Флоренция  -  друзья  короля  Франции.  Естественно
предположить,  что  и между собой нам следует жить в дружбе и согласии. Имея
общую  границу, мы можем как облегчить, так и усложнить друг другу жизнь. Вы
целиком  зависите  от  наемных войск, которыми  командуют,  прямо  скажем,
ненадежные  капитаны.  У  меня своя  армия,  отлично подготовленная, хорошо
вооруженная. А мои капитаны - лучшие в Европе.
     - С  недавних  пор они так же ненадежны, как и наши, ваша светлость, -
сухо заметил Макиавелли.
     - У  меня  есть  другие, которым  я  доверяю,  как себе. Кто они, эти
болваны,  строящие козни за моей спиной? Глупец Паголо Орсини, Бентивольо со
своей Болоньей,  Бальони,  дрожащий  за  Перуджу,  Оливеротто  да  Фермо и
Вителлоццо с его французской болезнью.
     - Они сильны и восстали против вас.
     - Мне  известен  каждый их шаг, и в нужный момент я приму необходимые,
меры.  Поверьте  мне, под их ногами горит земля, а они не из тех, кто сможет
этот  пожар  загасить. Рассудите  здраво:  владея Урбино, я контролирую всю
Среднюю   Италию.  Джидобальдо ди  Монтефелтро  был  моим  другом,  и папа
собирался   выдать   свою  племянницу  Анжелу  Борджа  за  его племянника и
наследника.  Я никогда не напал бы на него, если бы не видел стратегической
важности  его  герцогства.  Мне пришлось сделать это, чтобы осуществить свои
замыслы. Нельзя позволять чувствам вмешиваться в политику. А вам я предлагаю
надежную  защиту  от  врагов.  Я  со  своей армией и вы со своим богатством,
заручившись  моральной поддержкой  папы,  станем самой могущественной силой
Италии.  Вместо  того  чтобы  платить  золотом за милости короля Франции, мы
заставим  его  говорить  с  нами  как с равными. И это время придет, если мы
станем союзниками.
     Слова герцога встревожили Макиавелли.
     - У  вас очень  веские  аргументы,  ваша  светлость. Никто не смог бы
представить  их  более убедительно.  Такое  сочетание тактической мудрости
великого  полководца  с  умением  рассчитывать самые отдаленные последствия
принятого  решения  и  даром  оратора выпадает на долю одного человека раз в
тысячу лет.
     Герцог,  улыбаясь,  вяло запротестовал, но Макиавелли продолжал, хотя и
понимал, что Эль Валентино ждет от него совсем других слов.
     - Я обо всем напишу Синьории.
     - Что  это  значит? - удивленно воскликнул герцог. - Столь важное дело
не терпит отлагательства.
     - Я не обладаю правом заключать соглашение.
     Герцог вскочил.
     - Тогда зачем вы сюда приехали?
     В этот момент открылась дверь, и по спине Макиавелли пробежал холодок.
Но вместо красно-желтых солдат Борджа в зал вошел Агапито да Амала.
     - Я  прибыл  сюда  по  требованию  вашей светлости прислать посла для
ведения переговоров с моим государством.
     - Да, но полномочного посла.
     Предельная  вежливость  герцога  сменилась яростью. Сверкая глазами, он
подошел к флорентийцу. Макиавелли встал.
     - Синьория  дурит  мне  голову.  Вас прислали только потому, что вы не
вправе принимать  решения. Эта вечная нерешительность выводит меня из себя.
Как долго они собираются испытывать мое терпение?
     Кардинал, все  время  молчавший, попытался  успокоить бурю, но герцог
резко  осадил  его.  Он метался по залу, извергая громы и молнии. Макиавелли
молча наблюдал за ним. Наконец Эль Валентино бросился в кресло.
     - Я глубоко оскорблен. Так и передайте вашему правительству.
     - Меньше всего  мое правительство хотело бы оскорбить вашу светлость.
Мне  поручено сообщить, что мятежники обратились к нам за помощью и получили
отказ.
     - Вы,  как  всегда, выжидаете... - усмехнулся герцог, - полагаю, чтобы
узнать, куда прыгнет кот.
     Герцог  был  прав, и его слова задели Макиавелли. Но флорентиец остался
совершенно спокойным.
     - Синьория  не  питает симпатий ни к Орсини, ни к Вителлоццо. Мы хотим
иметь  с  вами дружеские  отношения,  но  я  должен  просить вашу светлость
высказаться более определенно. Это необходимо для того, чтобы я мог сообщить
во  Флоренцию, какие  конкретные  положения  вы хотели бы увидеть в будущем
соглашении.
     - Разговор  закончен,  - отрезал герцог. - Вы заставляете меня начать
переговоры  с  мятежниками.  Я могу  привести их к повиновению хоть завтра,
обещав Орсини напасть на Флоренцию.
     - Флоренция  находится  под  защитой  короля  Франции, - резко ответил
Макиавелли.  - В  случае  необходимости  он  обещал  прислать нам четыреста
кавалеристов и пехоту.
     - Французы много обещают, когда им нужны деньги, но редко держат слово.
     Действительно, флорентийцы часто страдали от жадности и лживости короля
Франции.  Получив  золото,  он тянул и тянул время, а потом, бывало, посылал
вдвое  меньше  солдат, чем  обещал.  Герцог  не  мог выразиться яснее. Либо
Республика  заключает  с  ним  договор (а  во всей  Италии  не  было более
вероломного  союзника, чем  Борджа),  либо  готовится к отражению нападения
войск  герцога и  мятежных  капитанов. Шантаж! Макиавелли лихорадочно искал
выход  из  создавшегося положения. Нужно было оставить хоть какую-то лазейку
для продолжения переговоров. Но герцог не позволил ему говорить.
     - Чего вы ждете, секретарь? Можете идти.
     Он  не  потрудился  ответить  на глубокий поклон Макиавелли. Агапито да
Амала проводил посла до дверей.
     - Его  светлость - вспыльчивый человек и не привык, когда ему перечат,
- пояснил он.
     - Я это заметил, - холодно ответил Макиавелли.

6

     Пьеро  и  курьер  ждали  Макиавелли  в караульном помещении. Втроем они
вышли  из  дворца  и  направились к "Золотому льву". Там они хорошо и вкусно
поели, выпили красного вина, хотя и уступающего тосканскому, но достаточно
крепкого  и  приятного на вкус. Поразмыслив, Макиавелли пришел к выводу, что
беседа с  герцогом  прошла  небесполезно. Эль Валентино явно нервничал, раз
позволил  себе вспылить,  а  настойчивое  требование  немедленного  союза с
Флоренцией   свидетельствовало  о   шаткости его   положения.  Настроение
Макиавелли  улучшилось.  Неучтивость герцога его не огорчила: он был готов к
этому. Закончив  трапезу, он попросил слугу отвести его в монастырь. Монахи
выделили   флорентийцу  просторную   келью,  а  Пьеро и  курьеру  пришлось
расположиться  в    коридоре  на   соломенных   матрацах   среди   прочих
путешественников,  благодаривших  бога за  крышу над головой. Перед тем как
лечь  спать,  Макиавелли написал письмо Синьории, в котором подробно изложил
события  прошедшего  дня.  На  заре  курьеру  предстояло  увезти послание во
Флоренцию.
     - А  ты напиши Биаджо. Пусть он успокоит твою мать, сообщит ей о твоем
благополучном  прибытии,  -  сказал  он  Пьеро. - И попроси его прислать мне
Плутарха.
     Макиавелли взял в дорогу только своего любимого Данте и "Анналы" Ливия.
Когда  Пьеро  закончил, Макиавелли без особых церемоний взял письмо и прочел
его:
     "Мессер Никколо молчал все утро, и, понимая, что его ум занимают важные
проблемы,  я  старался не  докучать ему. Но после обеда он заговорил. Более
остроумного и доброжелательного человека я не встречал. Даже не заметил, как
доехали до Имолы. Мессер Никколо полагает, что у меня хороший голос. Жаль, я
не взял с собой лютню. Он просит прислать сочинения Плутарха".
     - Отличное письмо, - улыбнулся Макиавелли. - Твоя мать будет довольна.
Ну а теперь пора и отдохнуть. У нас был трудный день.

7

     Макиавелли  не  привык  долго  спать.  Он поднялся с рассветом и позвал
Пьеро  помочь  ему одеться. Долго оставаться в монастыре он не собирался: не
хотел, чтобы  вся Имола знала, как и с кем он проводит время. Макиавелли не
без  оснований полагал:  визиты  некоторых гостей целесообразно сохранять в
тайне.
     Курьер уже ускакал во Флоренцию. И Макиавелли вместе с Пьеро отправился
в  "Золотой  лев".  Шли они по узким, извилистым улочкам. Смена власти никак
не   ощущалась  в  маленькой  Имоле.  Горожане  занимались  своими  делами.
Казалось,  ничто  не  потревожило  мирного  течения их жизни. Многочисленные
пешеходы  расступались,  пропуская всадников или вереницу ослов, навьюченных
дровами.  Разносчик  иголок  и булавок, ниток и лент громко расхваливал свой
товар. Все  лавочки  гостеприимно  раскрыли  двери.  Кто-то покупал молоко,
женщина  примеряла башмаки, цирюльник стриг мужчину. Все дышало спокойствием
и процветанием. Ни один нищий не приставал к прохожим.
     В "Золотом  льве"  Макиавелли  заказал  хлеба  и вина. Хлеб, смоченный
вином, казался приятнее на вкус. Под крепившись, они пошли к цирюльнику. Тот
побрил Макиавелли, брызнул ароматной водой на его короткие волосы и причесал
их. Все это время Пьеро задумчиво поглаживал свой гладкий подбородок.
     - Я думаю, мне надо побриться, мессер Никколо.
     - А  я  полагаю, тебе  можно  подождать еще пару месяцев, - улыбнулся
Макиавелли  и  добавил,  обращаясь  к цирюльнику: - Причеши его. И не забудь
подушить.
     Когда  Пьеро  встал,  Макиавелли  спросил цирюльника, как пройти к дому
некоего  мессера  Бартоломео Мартелли. Объяснения оказались такими путаными,
что  Макиавелли  попросил  найти  кого-нибудь, кто  бы  отвел их к мессеру
Бартоломео.  Цирюльник кликнул  игравшего  на улице  оборвыша  и велел ему
показать  дорогу.  Они вышли  на  площадь,  по  случаю  ярмарки запруженную
повозками  крестьян,  привезших в город овощи, фрукты, цыплят, мясо и сыр, и
лотками  ремесленников,  продающих  посуду, инструменты, одежду, обувь. Люди
торговались,  покупали,  просто  смотрели. Залитая ярким октябрьским солнцем
площадь  грохотала.  Когда Макиавелли и Пьеро проходили мимо дворца герцога,
раздался удар гонга и шум на площади разом стих.
     - Это  глашатай! - воскликнул мальчишка. - Пойдемте послушаем, что он
скажет.
     Толпа  ринулась  вперед,  и на другой стороне площади Макиавелли увидел
виселицу,  на  которой качались  тела двух  мужчин.  Забыв  обо  всем,  их
провожатый  уже  бежал туда,  в  центр событий. Глашатай начал говорить, но
Макиавелли стоял слишком далеко и ничего не слышал.
     - Что  там  случилось?  -  спросил  он  толстуху с лотком. - О чем он
говорит?
     Она пожала плечами.
     - Вздернули  двух  воров.  Герцог  приказал  каждые полчаса до полудня
объявлять,  что  повешены  они за кражу собственности горожан. Говорят, это
французские солдаты.
     Макиавелли   вздрогнул.   Ничего подобного   он предвидеть  не мог.
Протискиваясь  сквозь  плотную толпу, он  не сводил глаз с повешенных. Ему
нужно  было удостовериться самому. Глашатай закончил речь, сошел с помоста и
беспечно  зашагал  прочь.  Люди  начали  расходиться,  и  Макиавелли удалось
подойти  к  виселице.  Без  сомнения,  это  вчерашние гасконцы, хотя лица их
страшно  искажены,  -  мужчина с  бородой  и  юноша  с  бегающими глазками,
приговоренные  герцогом  к  смерти.  Значит, он ошибся и комедии не было. На
душе стало тревожно.
     Маленький провожатый коснулся руки Макиавелли.
     - Жаль, что я не видел, как их вешали, - сказал он.
     - Это  зрелище  не  для детей, - рассеянно ответил Макиавелли, занятый
своими мыслями.
     - Вешают у нас часто, - улыбнулся мальчишка. - Они так забавно пляшут в
воздухе.
     - Пьеро!
     - Я, здесь мессер Никколо.
     - Пошли, мальчик, отведи нас к мессеру Бартоломео.
     Остаток  пути  Макиавелли шел  молча.  Он  хотел разгадать замысел Эль
Валентино. Почему герцог повесил двух несомненно нужных ему солдат, укравших
какую-то  ерунду,  когда  дюжина плетей - вполне достаточное наказание за их
проступок? Разумеется, человеческую жизнь он ни в грош не ставил. Но вряд ли
он  так  уж  стремился завоевать  расположение  жителей  Имолы, что рискнул
вызвать  гнев  командира  гасконцев,  не  говоря о самих войсках. Макиавелли
никак  не  мог найти разумное объяснение случившемуся. Интуиция подсказывала
ему:  смерть  гасконцев  и его присутствие в Имоле каким-то образом связаны.
Иначе герцог никогда бы не стал лично заниматься этим делом. И уж, во всяком
случае,  не  прервал бы важную беседу с послом ради такого пустяка, как пара
украденных  тарелок.  Хотел  ли он показать Республике свою независимость от
короля Франции?  А  может,  все дело в тех невольно вырвавшихся словах, что
гасконцы  могли  бы безбоязненно реализовать добычу во Флоренции? Но кто мог
знать замыслы, зреющие в коварном мозгу Эль Валентино?
     - Мессер, вот этот дом, - неожиданно сказал мальчик.
     Макиавелли  дал  ему  серебряную  монетку,  и оборванец убежал, не веря
своему счастью.  Пьеро поднял и отпустил бронзовое дверное кольцо. Никто не
появился, и Пьеро постучал еще раз.

8

     С Бартоломео  Мартелли,  хозяином  дома, Макиавелли  не был знаком, и
Синьория  поручила ему связаться с ним. Человек влиятельный, член городского
управления,   Мартелли  пользовался  заслуженным  уважением  в  Имоле.  Ему
принадлежали  обширные участки земли и несколько домов в самом городе. Отец
Бартоломео  нажил  большое состояние на торговле с Левантом. Он сам в юности
прожил несколько  лет в  Смирне.  Именно  там и завязались его отношения с
Флоренцией:   флорентийцы   издавна   торговали  с  Ближним  Востоком. Отец
Бартоломео  женился  на  дочери флорентийского купца, с которым вел торговые
дела. Он,   как   оказалось,  приходился   дальним  родственником  Биаджо
Бонаккорси:  бабки  Биаджо  и Бартоломео по материнской линии были сестрами.
Собственно,  поэтому  Биаджо  и  удалось  уговорить Макиавелли взять с собой
Пьеро. Его  родство  с  мессером  Бартоломео  несомненно поможет Макиавелли
найти подход к этому полезному для дела человеку.
     Бартоломео  действительно мог  оказаться очень полезным. По существу,
первый человек  в Имоле, именно он настоял на капитуляции города. А герцог,
щедрый в  отношении  чужой  собственности,  подарил  ему поместье, владение
которым   давало   право  на  титул  графа.  Об  этом  Макиавелли  узнал  от
словоохотливого  цирюльника,  не  оставившего  без  внимания  тот факт, что,
став  графом,  Бартоломео  чуть  ли не прыгал от счастья. Герцог поручал ему
ведение  многих  торговых  операций. И хотя Эль Валентино мало кому доверял,
Макиавелли  не сомневался, что Бартоломео знает о планах герцога больше, чем
кто-либо,  и  со  временем расскажет ему обо всем. Синьория имела власть над
ним.  Во  Флоренции  Бартоломео  принадлежали  два  дома,  оставшиеся  ему в
наследство от матери. И было бы жаль, если бы случайный пожар превратил их в
груду пепла. А еще ведь могут расстроиться торговые дела на Востоке.
     "Хорошо  иметь  друзей,  -  размышлял Макиавелли, - и хорошо, когда они
знают, что за любой недружеский поступок ты можешь отомстить".
     Дверь открыл слуга. Макиавелли представился и спросил, дома ли хозяин.
     - Граф ждет вас, - ответил слуга.
     Он  провел  их  во  двор, затем  по  наружной лестнице на второй этаж,
открыл одну  из  дверей,  и  они  вошли  в  небольшую комнату, по-видимому,
кабинет.  Через  пару  минут  появился Бартоломео  и сердечно приветствовал
гостей.
     - Я слышал о вашем приезде, мессер Никколо, и с нетерпением ждал вас к
себе.
     Бартоломео, высокий, полный мужчина лет сорока, с красным лоснящимся от
жира  лицом,  длинными,  начавшими  редеть волосами, с двойным подбородком и
большим  животом, с первого взгляда не понравился Макиавелли. Сам худой, как
щепка,  он  не  любил толстяков.  В  Италии, говорил  Макиавелли,  нельзя
растолстеть, не обирая вдов и сирот.
     - Биаджо Бонаккорси написал мне о вашем приезде. Курьер привез письмо
еще вчера.
     - Да,  я знаю.  Познакомьтесь, это Пьеро Джакомини, сын сестры нашего
дорогого Биаджо.
     Бартоломео обнял юношу, прижал к животу и расцеловал в обе щеки.
     - Вы родственники? - спросил Макиавелли.
     - Разве вы не знали? Моя бабушка и бабушка Биаджо были сестрами.
     - Странно, Биаджо мне никогда об этом не говорил. А тебе, Пьеро?
     - Нет, мессер Никколо. И матушка мне ничего не рассказывала.
     Макиавелли  отрицал хорошо известный ему факт, потому что придерживался
одного  мудрого   правила:   никогда  не  показывай,  насколько  хорошо  ты
осведомлен,  если  на  то  нет особых причин. Порадовал его в этой ситуации
Пьеро. Он  без колебания вступил, в предложенную игру. Смышленый мальчуган.
Бартоломео  предложил гостям присесть. В кабинете не было камина, но жаровня
с  горящими  углями  давала  достаточно  тепла.  Бартоломео  спросил о своих
друзьях  во Флоренции, куда он часто наведывался по делам, и Макиавелли, как
мог,  удовлетворил  его любопытство. Вскоре разговор зашел о Пьеро Содерини,
накануне избранном пожизненным гонфалоньером.
     - Он  -  мой  хороший  друг,  достойный, честный  человек,  -  сказал
Макиавелли.  - Это  он  настоял,  чтобы  в Имолу поехал именно я, - добавил
флорентиец, давая понять, что пользуется расположением главы Республики.
     - Очень  рад  знакомству с  вами.  Можете  всегда рассчитывать на мою
помощь.  Я  просил  Биаджо  прислать  мне  рулон  тонкого полотна, но у вас,
вероятно, не было возможности привезти его.
     Биаджо  постоянно осаждали  просьбами, и он помогал всем и каждому. Но
так бессовестно, как Макиавелли, его никто не эксплуатировал.
     - Напротив...  Я привез его, - ответил Макиавелли. - Правда, полотно
осталось у моих слуг, а они приедут в Имолу только сегодня вечером.
     - Жена хочет сшить мне несколько рубашек. Монахини научили ее вышивать,
и, скажу без хвастовства, искусней ее нет женщины в Имоле.
     Макиавелли  размышлял. Он пытался понять, что представляет из себя этот
пышущий  здоровьем  и, видимо,  любящий  выпить  и  поговорить  толстяк. Не
скрывается  ли за  маской  радушия  и сердечности хитрый интриган? Ведь он
пользова