рцог  не  тратит  денег  зря. В своих рекомендациях Синьории я буду
исходить только из интересов Республики.
     Фаринелли встал и спрятал мешок с золотом в карман.
     - А вот посол герцога Феррарского не побрезговал принять подарок от его
светлости, когда встал вопрос о посылке войск в Имолу. Да и господин де Шамо
ускорил  отправку  кавалеристов  из Милана только тогда, когда приказ короля
был подкреплен золотом его светлости.
     - Мне это хорошо известно.
     Оставшись  один, Макиавелли  громко  рассмеялся.  Разумеется,  он  не
собирался  брать  эти дукаты, хотя они чертовски пригодились бы ему. И тут у
него  возникла прекрасная  идея,  и  он вновь рассмеялся. Можно ведь занять
деньги у  Бартоломео, толстяк с радостью окажет ему услугу. Славная шутка -
соблазнить жену с помощью денег мужа. Что может быть приятнее! Ему будет что
рассказать  по возвращении во Флоренцию. Он уже представлял, как хохочут его
друзья,  собравшиеся  вечерком в  таверне.  "Ах, Никколо, Никколо! Никто не
рассказывает  истории  лучше, чем он. Какой юмор, какие остроты! Слушая его,
кажется, что сидишь в театре".
     Два дня спустя он столкнулся во дворце с Бартоломео.
     - Почему бы вам не зайти ко мне сегодня? - предложил Макиавелли. - Мы
бы устроили вечер музыки. Бартоломео с радостью согласился.
     - Правда,  комната  маленькая  и холодная,  - добавил Макиавелли, - а
сводчатый  потолок  плохо  отражает  звук.  Но я думаю, снаружи нас согреет
жаровня, а изнутри - вино.
     Макиавелли  еще  не закончил обедать, когда слуга Бартоломео принес ему
письмо.  Толстяк  писал,  что хозяйки дома не хотят лишать себя удовольствия
послушать  концерт,  да  и  их гостиная  уютнее  маленькой холодной комнаты
Серафины.  Там есть  камин,  который  согреет их куда лучше жаровни. И если
Макиавелли  и  Пьеро  окажут им честь и придут к ужину, они будут счастливы.
Передав  слуге,  что  они обязательно придут, Макиавелли довольно улыбнулся.
"Как все просто", - сказал он себе.
     Макиавелли побрился, уложил волосы и надел свой лучший костюм - длинную
черную блузу  из  дамаста  и  плотно  облегающий  бархатный жакет с пышными
рукавами.  Пьеро  тоже приоделся. На нем была голубая блуза, перехваченная в
талии  лиловым поясом,  темно-синий  жакет и такого же цвета чулки. Оглядев
юношу, Макиавелли одобрительно кивнул.
     - Ты,  несомненно, произведешь впечатление на маленькую служанку. Как,
ты сказал, ее зовут? Нина?
     - Почему вы  так  хотите,  чтобы я попал к ней в постель? - улыбаясь,
спросил Пьеро.
     - Чтобы  потом  ты  не  говорил, что  поездка в Имолу прошла для тебя
бесполезно. Кроме того, это нужно мне самому.
     - Зачем?
     - Я хочу оказаться в постели ее хозяйки.
     - Вы?
     Искреннее изумление Пьеро вызвало сердитый румянец на щеках Макиавелли.
     - А почему бы и нет, позволь спросить?
     Видя, что Макиавелли рассердился. Пьеро ответил не сразу.
     - Вы же женаты и потом... такой же старый, как мой дядя.
     - Глупец.  Умная женщина  всегда  предпочтет  мужчину  в расцвете сил
неопытному юнцу.
     - Мне и в голову не приходило, что она интересует вас. Вы ее любите?
     - Люблю? Я  любил  мать. Я уважаю жену и буду любить своих детей. А с
Аурелией  я хочу провести ночь. Тебе предстоит еще многому научиться. - Гнев
Макиавелли  быстро  утих, и он потрепал Пьеро по щеке. - Бери лютню и пошли.
От  служанки  ведь  ничего  не утаишь.  Ты окажешь мне большую услугу, если
закроешь ей рот поцелуями.
     Дамы вышивали, когда Бартоломео ввел в зал Макиавелли и Пьеро.
     На  монне Катерине  было красивое черное платье, а на Аурелии - платье
из  дорогой  венецианской  парчи.  В  нем  она казалась еще прекрасней, даже
прекрасней,  чем воображал ее себе Макиавелли. "Какая нелепость, что у такой
красавицы  неуклюжий  самодовольный муж, которому к тому же уже за сорок", -
подумал он.
     - Обменявшись любезностями, гости сели у камина.
     - Как  видите,  привезенное  вами  полотно  уже  в деле, - похвастался
Бартоломео.
     - Вы довольны им, монна Аурелия? - спросил Макиавелли.
     - Чудесное полотно, в Имоле такого не достать.
     От взгляда ее больших черных глаз сердце Макиавелли учащенно забилось.
     - Мы с Ниной делаем грубую работу, - добавила монна Катерина. - Снимаем
размеры, кроим и шьем. А моя дочь вышивает.
     - У монны Аурелии нет двух одинаковых вышивок, - заметил Бартоломео. -
Покажи мессеру Никколо рисунок для этой рубашки.
     - Мне кажется, это неудобно, - потупилась Аурелия.
     - Ерунда. Я сам покажу.
     Он взял листок бумаги и протянул его Макиавелли.
     - Посмотрите, как изящно она вплела в рисунок мои инициалы.
     - Это просто шедевр, - с притворным восхищением воскликнул Макиавелли,
совершенно  равнодушный  к  подобным  мелочам. -  Как бы я хотел, чтобы моя
Мариетта обладала таким же талантом и трудолюбием.
     - Моя жена - умница, - с нежностью сказал Бартоломео.
     За  ужином Макиавелли превзошел себя. Поездка во Францию стала для него
неиссякаемым  источником  пикантных  историй о придворных дамах и кавалерах.
Монна Аурелия слегка краснела, когда он переходил рамки приличий. Бартоломео
гоготал,  а  монна  Катерина  весьма одобрительно встречала его шутки. Отдав
должное   обильному  ужину,  Макиавелли  завел разговор  о  торговых  делах
Бартоломео,  а затем  предложил  перейти  к  пению. Он настроил лютню и для
начала сыграл какую-то  веселую  мелодию.  Несколько песен  они исполнили
втроем. Бас Бартоломео неплохо гармонировал с баритоном Макиавелли и тенором
Пьеро. Под конец Макиавелли спел одну из песен Лоренцо Медичи. Голос его был
нежен, взгляд не  отрывался  от  Аурелии.  Он  пел только для нее. И когда
Аурелия  поднимала  свои прекрасные глаза и почти в то же мгновение опускала
их,  он  льстил  себе надеждой, что она догадывается о его чувствах. Это был
первый шаг. Вечер пролетел незаметно. В скучной, монотонной жизни женщин он
стал  настоящим  праздником.  Глаза  Аурелии  сияли  от  удовольствия. И чем
дольше Макиавелли  смотрел  в них,  тем  яснее  видел:  перед ним женщина,
способная  на  истинную  страсть.  Надо  только  разбудить  ее. Что ж, он ее
разбудит.  Прежде  чем уйти,  Макиавелли  сделал  еще один шаг к достижению
желанной цели.
     - Вы  говорили,  мессер Бартоломео, что с радостью окажете мне услугу.
Ловлю вас на слове.
     - Я  готов  на  многое  ради  посла  Республики, - ответил Бартоломео,
раскрасневшийся  от  выпитого вина, - но ради моего друга Никколо я готов на
все.
     - Дело в том, что Синьория ищет священника для великопостных проповедей
на  следующий  год.  И меня  попросили  узнать,  нет  ли в Имоле достойного
служителя церкви, которому можно доверить столь важное дело.
     - Фра Тимотео! - воскликнула монна Катерина.
     - Спокойно,  дорогая  теща,  -  перебил  ее  Бартоломео. - Тут нельзя
принимать  поспешных  решений. Мы должны рекомендовать человека, достойного
такой чести.
     Но монна Катерина не собиралась молчать.
     - В этом году на Великий Пост он произносил проповеди в нашей церкви, и
весь  город  сбежался  послушать  его. Когда  он  описывал  муки грешников,
мужчины  плакали,  женщины  падали  в  обморок,  а  одна  бедняжка,  которой
вскорости предстояло родить, разрешилась от бремени прямо в церкви.
     - С  этим  я  не спорю. Я много повидал на своем веку и тем не менее
плакал, как ребенок. Действительно, фра Тимотео очень красноречив.
     - Кажется,  я  уже  слышал  это  имя,  - сказал Макиавелли. - Вы меня
заинтриговали. Раз  в год  флорентийцы любят вспомнить о покаянии, чтобы в
оставшееся время со спокойной совестью обманывать своих соседей.
     - Фра Тимотео - наш духовник, - ответил Бартоломео. - Без его совета я
ничего не  предпринимаю.  Несколько  месяцев  назад  я хотел купить большую
партию пряностей  в Леванте. Но фра Тимотео сказал, что святой Павел явился
ему  во  сне  и  предупредил  о  кораблекрушении  у  Кипра. И я отказался от
покупки.
     - Корабль утонул? - спросил Макиавелли.
     - Нет,  но  из Лиссабона прибыли три каравеллы с пряностями, и цены на
них резко упали. Так что я все равно потерял бы на той сделке много денег.
     - Я бы хотел увидеться с этим достойным монахом.
     - По утрам вы всегда найдете его в церкви. Если вдруг его там не будет,
ризничий скажет, где его найти.
     - Могу  я  обратиться  к нему  от вашего имени? - вежливо осведомился
Макиавелли.
     - Посол Республики не нуждается в рекомендациях бедного купца из Имолы,
города столь незначительного в сравнении с величественной Флоренцией.
     - А  каково  ваше  мнение  о  фра  Тимотео?  -  обратился Макиавелли к
Аурелии.  -  Дело  очень  важное,  и  мне хочется знать, что о нем думают не
только  влиятельные   мужи   города, такие,  как   мессер  Бартоломео, и
рассудительные,  много повидавшие  женщины,  как  монна Катерина, но и юные
невинные  девушки,  не знающие  опасностей,  таящихся за стенами дома. Ибо
проповедник,  которого я  бы  мог  рекомендовать Синьории, должен не только
побуждать  грешников  к  раскаянию,  но  и  поддерживать добродетельных в их
чистоте.
     - Фра  Тимотео  не  способен  на зло,  - ответила Аурелия. - Я готова
следовать ему во всем.
     - И  будешь совершенно права, - добавил Бартоломео. - Он не посоветует
тебе ничего плохого.

17

     Утром  Макиавелли вместе с  Пьеро  пошел  на рынок и купил две связки
жирных куропаток и корзинку ароматных фиников из Римини, славившихся по всей
Италии.  И  то и  другое  он  велел  Пьеро  отнести  мессеру  Бартоломео. В
перенаселенной Имоле еда стоила дорого, и он знал, что его подарок примут с
благодарностью.  Затем Макиавелли  пошел  во  францисканскую  церковь.  Она
находилась недалеко от дома Бартоломео. В церкви почти никого не было, кроме
двух-трех   молящихся  женщин, ризничего,   подметавшего  пол,   и  монаха,
бесцельно  слонявшегося  у алтаря. "Это, должно быть, и есть фра Тимотео", -
догадался Макиавелли.
     - Простите, святой отец, что отрываю вас, - вежливо кланяясь, обратился
он  к  монаху. -  Мне сказали, в вашей церкви есть чудотворная статуя девы
Марии. Я хотел бы поставить ей свечку, чтобы она помогла моей дорогой жене,
ждущей ребенка, благополучно разрешиться от бремени.
     - Вот  она, мессер, - ответил монах. - Я как раз собирался поменять ей
покрывало.  Никак  не  могу  заставить братьев держать его в чистоте. А они
еще  удивляются,  почему  это  верующие  не выказывают ей должного уважения.
Раньше церковь  получала крупные пожертвования от своих прихожан, но теперь
все в прошлом. И в этом мы можем винить только себя.
     Макиавелли  выбрал  свечку  потолще,  заплатил  за  нее  целый флорин и
передал монаху, который и зажег ее, вставив в железный подсвечник.
     - Я  хочу  попросить  вас  об  одном  одолжении, святой отец, - сказал
Макиавелли,  когда  монах  вновь по вернулся к нему. - Мне надо поговорить с
фра  Тимотео.  Буду  вам  очень признателен, если вы подскажете, где мне его
найти.
     - Я и есть фра Тимотео, - ответил монах.
     - Не может быть! Само провидение послало вас. Разве не чудо, что первый
человек, с которым я заговорил, оказался именно тем, кого я ищу!
     - Пути господни неисповедимы, - пробормотал фра Тимотео.
     Монах был среднего роста, с небольшим брюшком - постился он, видимо, не
дольше того,  чем  требовал устав его ордена, но и не предавался обжорству.
Внешне он напомнил Макиавелли одного из римских императоров, чьи прекрасные
черты, еще не испорченные роскошью и вседозволенностью, были отмечены тем не
менее  печатью отвратительной похотливости,  приведшей  его  к  гибели  от
кинжалов  убийц. Макиавелли приходилось встречаться с людьми подобного типа.
В  этих  полных  красных  губах, крючковатом носе, красивых черных глазах он
видел  честолюбие,  хитрость  и  алчность, для видимости замаскированные под
добродушие  и  почтительность. Макиавелли без труда понял, каким образом фра
Тимотео  добился  такого  влияния  на  мессера Бартоломео  и  его женщин, и
инстинктивно  почувствовал,  что они найдут общий язык. Он презирал монахов,
считая их  дураками  или  пройдохами. Фра Тимотео, несомненно, относился к
последним.
     - Должен сказать, святой отец, я слышал о вас много хорошего от мессера
Бартоломео  Мартелли.  Он  самого  высокого  мнения  о ваших достоинствах и
способностях.
     - Мессер Бартоломео  -  верный сын святой церкви. Наш монастырь очень
беден, и  мы  благодарны  ему за его щедрость. Но могу я узнать, с кем имею
честь говорить?
     - Мне  следовало представиться, - улыбнулся Макиавелли, понимая, что
монаху прекрасно  известно,  кто  его собеседник.  - Никколо  Макиавелли,
гражданин Флоренции и секретарь Второй канцелярии.
     - Большая честь для меня говорить с послом столь славного государства.
     - Вы  смущаете  меня,  святой  отец.  Я  всего  лишь человек, со всеми
присущими ему недостатками. Но где мы можем поговорить без помех?
     - Присядем  сюда.  -  Фра  Тимотео  указал  на  скамьи для прихожан. -
Ризничий  глух,  как  тетерев  и глуп, как мул, а эти старухи слишком заняты
молитвами, чтобы слушать, о чем мы говорим.
     Макиавелли   рассказал   фра   Тимотео   о   поручении  Синьории  найти
проповедника  для  кафедрального собора Флоренции. Ни один мускул не дрогнул
на лице монаха. Но блеск его глаз подсказал флорентийцу, что фра Тимотео уже
осведомлен об этом заманчивом предложении.
     - Синьория  в  сложном положении, - продолжал Макиавелли, - и не хочет
повторять  ошибки, как в случае с фра Джироламо Савонаролой. Разумеется, все
мы  -  грешники, и нам постоянно надо напоминать о раскаянии. Но процветание
Флоренции  зиждется  на  торговле,  и  Синьория  не  может  допустить, чтобы
покаяние   вызывало   смуту   и  вмешивалось  в  деловую  жизнь.  Чрезмерная
добродетель так же вредна для государства, как и чрезмерный порок.
     - То же самое, насколько мне известно, говорил и Аристотель.
     -  О,  я вижу,  в  отличие  от  большинства  монахов,  вы  -  человек
образованный.  Это  хорошо.  Флорентийцы  очень  требовательны и не потерпят
невежественного, хотя и красноречивого проповедника.
     - Вы  правы,  -  самодовольно  улыбнулся фра  Тимотео, - к сожалению,
большинство  братьев  абсолютно  безграмотны. Насколько я понимаю, вы хотите
узнать,  есть  ли  в  Имоле  монах,  который, по моему мнению, достоин такой
чести. Я должен подумать. И навести справки.
     - Вы окажете мне большую услугу. От мессера Бартоломео, монны Катерины
и  монны  Аурелии  мне известно  о  вашей исключительной проницательности и
высокой  нравственности.  И мне не придется сомневаться в бескорыстии вашего
выбора.
     - Монна  Катерина  и  монна  Аурелия  - святые. Только поэтому они так
благоволят ко мне.
     - Я живу в доме монны Серафины, рядом с мессером Бартоломео. Если бы вы
согласились  завтра  вечером  разделить  с  нами  скромный ужин, мы могли бы
продолжить  разговор.  И  монна Серафина была бы бесконечно счастлива видеть
вас в своем доме.
     Фра  Тимотео  принял  приглашение.  По  дороге домой Макиавелли зашел к
Бартоломео  и  попросил  одолжить  ему небольшую сумму. Он объяснил, что его
миссия в  Имоле  требует  больших  расходов,  а  курьер  с  деньгами еще не
прибыл.  И  он пустился  в  долгие  рассуждения  о  скупости флорентийского
государства:  ему  ведь  приходится  тратить  собственные  деньги, оплачивая
нужные сведения.
     - Дорогой  Никколо,  -  улыбаясь,  прервал  его  Бартоломео, - я и сам
прекрасно  знаю,  что  без  золота  от придворных ничего не добьешься. Буду
только рад вам помочь. Сколько вам нужно?
     - Двадцать пять дукатов, - ответил Макиавелли.
     - И  всего-то?  Подождите, сейчас принесу. Он вышел и через минуту или
две  вернулся с туго набитым мешочком. "Слишком мало попросил", - ругал себя
Макиавелли.
     - Если вам еще потребуются деньги, обращайтесь ко мне, не стесняйтесь.
- Бартоломео передал деньги Макиавелли. - Считайте меня своим банкиром.

18

     Фра  Тимотео,  как  и  обещал,  пришел  к ужину. Серафина  по просьбе
Макиавелли  купила  лучшую  еду,  и  монаха  не  пришлось  долго уговаривать
отведать ее. После трапезы Макиавелли провел гостя в гостиную, где они могли
спокойно побеседовать, и велел слуге принести кувшин вина.
     - Давайте  перейдем  к  делу,  - сказал он, как только слуга закрыл за
собой дверь.
     Фра Тимотео назвал трех монахов, пользующихся популярностью в Имоле. Он
многословно  расхваливал их достоинства и с ловкостью, которой Макиавелли не
мог  не восхититься, сдабривал бочку заслуг каждого ложкой хулы, по существу
ставя крест  на  всех  трех. Выслушав  фра  Тимотео,  Макиавелли  вежливо
улыбнулся.
     -  Вы   говорили  об   этих   достойных  монахах   с  искренностью и
беспристрастием,  святой  отец.  Но  вы  забыли  еще  одного,  чьи таланты и
добродетель,   по   всей  видимости,  несравненно  выше,  чем  у  любого  из
упомянутых здесь.
     - Кто же это, мессер?
     - Фра Тимотео.
     Монах изобразил изумление.
     "Хороший  актер,  -  отметил  про себя  Макиавелли. - Проповеднику это
необходимо.   Если  бы Синьория  действительно  дала  мне  поручение  найти
достойного кандидата, я, скорее всего, остановился бы на этом мошеннике".
     - Вы шутите, мессер.
     - Разве  я  могу позволить  себе  шутить, когда решается столь важный
вопрос?  Я  тоже  не  сидел  сложа  руки.  И узнал, что ваши проповеди в дни
Великого  Поста произвели неизгладимое впечатление на верующих, ни с чем, не
сравнимое  в  истории  Имолы.  Мне  говорили  не  только  о вашем выдающемся
красноречии,  но  и  о сильном,  мелодичном  голосе. У вас представительная
наружность.  Вы  умны, тактичны, хорошо воспитаны. Мне достаточно было даже
короткого знакомства, чтобы понять это.
     -  Я   в смущении,  мессер.  Синьория  ищет  проповедника  с  хорошей
репутацией,  а я  всего лишь нищий монах из захудалого монастыря маленького
провинциального  городка.  У  меня  нет  влиятельных  друзей,  и  я  не могу
похвастаться  высоким происхождением. От всего сердца благодарю вас за столь
лестное мнение обо мне, но я не достоин такой чести.
     - Предоставьте это решать тем, кто знает вас лучше, чем вы сами.
     Макиавелли наслаждался беседой. Под маской скромности его острый взгляд
без  особых  усилий  разглядел честолюбие, гложащее сердце монаха. Забросив
жирную приманку, он не сомневался: добыча от него не уйдет.
     - Скажу вам откровенно, во Флоренции я занимаю не очень высокий пост. Я
только советую. Последнее слово остается за членами Синьории.
     - Неужели  они  оставят  без внимания мнение посланца Республики к его
светлости  герцогу  Романьи? Не могу в это поверить, - заискивающе улыбнулся
фра Тимотео.
     - Вы  правы,  наш новый гонфалоньер Пьеро Содерини - мой друг. И скажу
вам  без  ложной  скромности,  его  брат  епископ  Волтеррский верит  в мою
искренность и здравый смысл.
     Заговорив о  епископе, Макиавелли не преминул рассказать о переговорах
епископа  с  Чезаре  Борджа в Урбино, в которых он принимал непосредственное
участие.  Как  о равных говорил Макиавелли о королях и кардиналах, принцах и
герцогах.  Секреты  государств были  для  него  открытой  книгой.  И только
глупец мог  сомневаться, что он знает куда больше, чем говорит. Фра Тимотео
слушал как завороженный.
     - Ах,  мессер,  вы  не  представляете,  что значит для меня разговор с
человеком  вашего  ума и  опыта.  Словно  мне удалось  взглянуть  на землю
обетованную. Мы живем в маленьком скучном городке и не знаем, что делается в
мире. В Имоле нет людей высокой культуры и яркой индивидуальности. Живой ум,
если  бог  наградил  им  кого-то  из  нас, чахнет и засыхает от бездействия.
Требуется  терпение  Иова, чтобы выносить глупость людей, с которыми суждено
общаться всю жизнь.
     - Приходится  только  сожалеть,  святой  отец,  что  ваши  способности
растрачиваются поп