день кушать одно и то же, носить одну и ту же одежду, но думать об одном и
том же они  считают вполне  нормальным. Он  подумал, что это еще одна мысль,
которая приходит к нему почти так же часто, как и предыдущая.
     За столиком напротив мужчина с  газетой и в  шляпе с  загнутыми  кверху
полями громко ругался по поводу дежурного блюда.
     Вот  за что ему надо поблагодарить отца, если  уж ни за  что другое: он
мог  есть  все, что  можно  есть в  принципе. И  вовсе  не потому, что  отец
патологически не умел  готовить;  просто, когда мама их бросила, их домашняя
пища  стала  совершенно  безвкусной  и поразительно  однообразной:  сосиски,
готовые пудинги, свиные отбивные-полуфабрикаты. Другие продукты  случались у
них на столе крайне редко. Интересно, а сколько раз он задумывался об  этом?
Каждый раз,  когда видел, как кто-то ругает еду в  ресторанах  или оставляет
порцию  недоеденной.  Он давно научился, что время  приема пищи - это время,
которое нужно "собраться и пережить".
     Он  пришел  к выводу, что  у каждого есть врожденный иммунитет  к своим
собственным  мыслям, и поэтому практически невозможно наскучить себе самому.
Если  бы  вам  пришлось  сидеть  рядом  с  кем-то,  кто  постоянно  твердит:
"вот  за   что  мне  надо  поблагодарить  отца,  если  уж  ни  за  что
другое"  или  "время  приема пищи  -  это  время,  которое нужно
"собраться и пережить",  - вы бы свихнулись в течение двух дней.
Наверное, это и есть зрелость: когда тебе перестают читать наставления, и ты
начинаешь просто ходить  по кругу, увязая в каждодневной рутине,  значит, ты
окончательно повзрослел.
     И тем не менее он  с удовольствием скушал  рисовый  пудинг  с корицей и
выпил кофе: иногда можно дать себе волю и ни в  чем себя не ограничивать. Он
тщательно избегал думать последнюю мысль из "мысленабора о папе"
- самое грустное даже не то, что они ненавидят друг друга, а то,  что помимо
ненависти, между ними больше ничего нет.  Он старался быть адекватным сыном,
и ему  очень хотелось,  чтобы и папа  хоть чуточку постарался... или хотя бы
притворился,  что  старается. Лишь  по  прошествии  лет  он  начал  частично
понимать отца. Он даже помнил день, когда это случилось - однажды, в поезде,
он увидел своего бывшего одноклассника. Они не виделись пять лет, но он даже
не подошел к своему бывшему другу. Он просто  не знал, о чем с ним говорить.
Забавно, правда, - в мире,  где со спутника на орбите можно определить марку
твоей зубной пасты, где  одним движением  пальца можно послать миллионы слов
на расстояние в десять тысяч миль, где  можно следить за событиями  на любом
континенте, просто включив телевизор, где негде спрятаться и где нет тишины,
он не знал, где его отец и о чем с ним говорить?
     -  Вы  много  читаете, -  сказал  привереда в шляпе, который  сидел  за
столиком напротив, и указал  глазами на  две открытые книги у него на столе.
Он молча кивнул, потому что не отрицал данного утверждения и еще потому, что
ему не хотелось вступать в беседу.
     - Книги - это не жизнь.
     -  Да.   Книги  лучше,  -  ответил  он  и  перебрал  все  тридцать  две
библиотечные карточки  в  кошельке, пока  не нашел  единственную  кредитную,
чтобы расплатиться.
     Вот  оно -  виртуальное  странствие  двадцать первого  века.  На другом
берегу океана, где идет  мелкий дождь,  маленькие суммы  денег, обозначенные
его именем, переезжают  в какой-то  там  банк в Кембридже; в то  время как в
Лондоне  маленькие  долги из  Америки  перебираются  по  адресу,  где  Эльза
подпишет чек, изобразив приемлемое подобие его подписи, и тем самым даст ему
право расплачиваться по карточке.
     Ему было  хорошо. Как бывает  хорошо после рисового  пудинга  и кофе. И
больше никто  в ресторане  не мог этого  оценить. Больше никто в  Нью-Йорке.
Может быть, даже никто в целом мире.
     По  дороге в Публичную библиотеку он  заглянул на почту, посмотреть что
пришло.  Один  чек,  трехмесячной давности.  Книга  на  рецензию; это  будет
примерно так: триста слов о том,  на  что это похоже, и  триста -  на что не
похоже. Хорошо. Приглашение на конференцию.
     Несколько  писем  от Эльзы  -  пакет  корреспонденции  ко дню рождения.
Каждый раз он мужественно боролся с искушением отправлять ее письма прямиком
в мусорную корзину, потому  что за  последние  несколько лет  в них  не было
ничего нового. Она работала там же, жила  в той же самой  квартире, выражала
свои тревоги и уговоры в  тех  же  самых словах. Можно было бы предположить,
что она тоже устала писать эти  письма, измазанные  розовыми соплями - точно
так же, как он устал их читать,  - но нет: для нее это была настоящая жизнь.
Что ж... у каждого своя рутина.
     Но  опять  же:  Эльза  была упрямой,  -  и  это  была  ее  единственная
добродетель. Только не думай, что я сделаю первый шаг. Эта фраза повторялась
примерно  в каждом пятом письме и была,  как  он  сильно подозревал, начисто
лишена иронии, несмотря  на  то обстоятельство, что Эльза уже сделала тысячу
первых  шагов  и  использовала  все  виды  оружия из  женского  арсенала  от
булыжника до гранатомета.
     Волны розовых конвертов, кипы открыток и других знаков любви и внимания
мчатся за ним по пятам по всему миру: марципановые бегемотики, пластмассовые
львята,  ежедневники  в  меховых  обложках, брелок  для ключей  с цитатой из
Библии (апофеоз бесполезных и  неуместных подарков, поскольку жить ему негде
и ключи ему  не  нужны),  шоколадные сиськи,  банки с фасолью  для  выпечки,
надувные  губки,  заводные миниатюрные  новогодние елки  на  ножках,  -  все
пронизано  щемящей нежностью  и  добротой.  В  периоды  особенно напряженной
активности она писала  ему  чуть ли не каждый день.  Он  уже не  знал,  куда
деваться от плюшевых зверюшек,  в которых  воплощалась  ее любовь: улыбчивых
медвежат  и  ярко-красных дельфинчиков  с прилагаемой к ним  открыткой:  для
самого-самого  моего человека  -  я  думаю  о  тебе, и  я  счастлива.  Также
присутствовали: грустные зайцы,  кроты  с  печальными глазами  и  несчастные
заброшенные котята с табличкой "Скучаю по тебе" на пузе. Похоже,
у  Эльзы  был  просто неистощимый  запас  безделушек  и игрушечного  зверья,
предназначенных для проявления нежности, и это  при  том,  что  она окончила
университет, что  ей  было уже тридцать  два,  и во всем остальном  она была
женщиной  безупречного  вкуса,  и половина  ее  посылок  до него  просто  не
доходила.
     Он искренне  не  понимал,  что она в  нем нашла. Он знал только то, что
главное его достоинство заключается в отсутствие недостатков. Он  бы не  бил
ее,  не волочился бы за другими женщинами,  не пропивал бы все  деньги и  не
проигрывал  их на скачках, не  заставлял  бы  ее  смотреть  с ним футбол  по
телевизору  и не  какал бы  на  пол. Он  был  как  та безногая  черепаха  из
анекдота: ее всегда можно найти там, где ее оставили. Он едва не соблазнился
настоятельными уговорами Эльзы переехать к ней  жить: у нее, мол, достаточно
места в квартире, и он ей совсем не помешает, и она тоже не будет мешать ему
работать. Он человек  скромный и неприхотливый, запросы у него  минимальные,
много места он не занимает. Это был бы, наверное, неплохой вариант.
     Единственная  причина,  почему он  не  воспользовался столь  заманчивым
предложением: не захотел. И он знал, что если бы он уступил, она бы лишилась
возможности найти настоящее счастье. Что это было: душевное благородство или
просто понимание, что с ним ее жизнь будет скучной и невыразительной?
     Время от времени случались периоды молчания на несколько месяцев, когда
Эльза приходила  в  себя после очередного  неудачного романа. Мужской силуэт
неизменно  маячил  где-то  на  периферии всякий раз, когда  Эльза  ездила  в
отпуск. В письмах появлялись одноразовые упоминания о встрече с каким-нибудь
лесником на пляже или с  продюсером  - в морском круизе. Ее  любовные связи,
похоже, не выходили за рамки гостиничных кроватей.
     Было приятно осознавать,  что Небеса не просто наказывают дураков. Хотя
Эльза была далеко не красавицей - не из тех женщин, на которых оборачиваются
на улице, - она  была  умной, тактичной  и деликатной,  у нее была  неплохая
работа, она хорошо  готовила,  она постоянно встречалась с людьми по работе,
но все равно неизменно спала одна в своей огромной двуспальной постели, хотя
хотела совсем немногого: облить нежностью своего мужчину.
     Он никогда не понимал людей, которые убеждены, что  быть не похожими ни
на кого - это придает стимул и является ценным качеством. Всякий, кто был на
краю, знает, как там неуютно и холодно.
     Он пошел в Публичную библиотеку, нашел тихий уголок и  устроился там. В
правой руке  - "Три недели в Моптауне", в левой - "Если бы
я  был  Богом".  Другие   посетители   библиотеки   время  от  времени
поглядывали на него, но никто ничего не сказал.
     Настало время академический рутины, как это бывало почти каждый день.
     Почему  он   не  устроился   на  работу  в   какой-нибудь  университет,
преподавателем по  литературе?  Наверное,  потому  что не  захотел.  Но  ему
нравилось периодически  выходить из засады и стрелять  в  спину профессорам.
Это было приятно. Злобно и несправедливо, но именно это ему и нравилось.
     Он   начинал   с   того,   что   упоминал  какое-нибудь   общеизвестное
произведение, и  это давало им повод надеяться, что они  обрели благодарного
слушателя, перед  которым  можно  и выпендриться. Потом  он вспоминал  более
редкую книгу, демонстрируя глубокие  познания  в  данном вопросе  и  вызывая
легкое  удивление у профессиональных филологов. Потом  - какой-нибудь совсем
уже раритет,  которого  и существует  всего-то  один-два  экземпляра.  Чтобы
совсем уже их  напугать, дипломированных филологов. Это было легко. Он делал
специалистов  по  девятнадцатому  веку,  ретроспектируя  век  восемнадцатый;
специалистов  по  восемнадцатому  он  доставал,  проводя  аналогии  с  веком
семнадцатым; специалистов  по веку семнадцатому  громил  веком шестнадцатым.
Это было  легко -  выбить почву у них из-под  ног, отступив лет  на десять -
пятнадцать назад от их узкоспециализированного  периода. Тогда некоторые  из
них  с облегчением улыбались и говорили, что это не их профиль. Но как можно
понять писателя и  изучить  его творчество, если не  знать, что было раньше,
что этот  писатель  читал  и на каких он  учился примерах?  И что читали  те
авторы,  которых читал  он?  С  теми,  кто пытался искать  убежища  в  своем
периоде,  он  поступал очень жестко:  уводил их  назад во времени и  яростно
атаковал их укрытие, давая  понять, что  оно их  нисколечко не защитит.  Вот
почему он писал рецензии на книги.
     Он  отложил  "Если  бы я был Богом". 1884-й,  но  вразброс.
Подобрать книги  в нужном порядке при всем  желании невозможно. Ему никак не
удавалось выдерживать правильную последовательность  - во всяком случае,  не
так  аккуратно, как  хотелось бы.  Приходилось читать  зигзагообразно  -  то
забегая чуть-чуть вперед, то возвращаясь назад.
     Эта Идея (именно так -  с большой буквы) пришла ему в голову тринадцать
лет назад на третьем этаже Университетской библиотеки, когда он читал письма
Папы  Пия  II:  "Век без писем - век  слепой". Ему  стало  вдруг
интересно, а что ты увидишь, если прочтешь все письма,  написанные  за века,
если прочтешь все книги на свете. Все, что было написано человечеством. В то
время он уже почти что жил в библиотеке, что, вероятно, и было началом.
     Или начало было в  Париже? Они поехали туда с Томом - без денег, вообще
без  всего.  Отнюдь  не  чувствуя крутыми, они бродили по  городу в  надежде
ощутить  себя  стильными  и   шикарными  ребятами  и  испытать  восторженное
возбуждение,  каковое  должно  снизойти  на  них  само  собой.  Их  поразило
количество гостиниц  в Латинском  квартале  и  отсутствие  в  них  свободных
номеров. После двух часов  бесплодных  блужданий они  набрели на один отель,
где были свободные номера,  но у  них не было таких денег. Тогда они поняли,
почему в разгар туристического сезона люди заказывают номера заранее.
     Мимо того книжного магазина  они прошли  трижды; он сам поражался своей
выдержке.  Но  на  четвертый раз он "сломался"  и предложил Тому
зайти посмотреть.
     Он знал про эти магазины - "Шекспир  и  компания" - и знал,
что это такое. Тогда  он был молодым и невежественным,  но все же достаточно
любознательным, чтобы  знать, что  Джойс  и Элиот  были  бандитами.  Войдя в
магазин, он растерялся  богатству выбора и совершенно "завис", в
то  время  как Том,  который  вообще  никогда  ничего не  читал,  направился
прямиком  к  прилавку, чтобы спросить продавца - помятого унылого дядечку, -
нет ли у него  каких идей насчет  местных гостиниц. Они в первый раз  были в
Париже, и соответственно  в  этом книжном тоже, но дядечка за  прилавком  их
явно узнал. Таких, как они, он встречал уже в тысячный раз.
     Он вздохнул:
     - Если  у вас и вправду напряги, можете переночевать здесь, в магазине.
Но только одну ночь.
     Так что свою первую ночь  в Париже он провел  в  книжном магазине, или,
вернее:  свою первую ночь  в книжном магазине он провел в Париже. Том вышел,
чтобы  купить  у  арабов  кебаб,  а по возвращении  уселся  болтать с  двумя
американскими  девушками, которые тоже ночевали в магазине и ели  йогурты. С
той ночи  "Шекспир и  компания" стал  его  любимым  книжным.  Он
ничего  не  ел и  не  спал  всю ночь, завороженный американскими  изданиями,
которых раньше ни разу не видел.
     Он наблюдал,  как солнце  встает  над собором  Парижской  Богоматери, и
вспоминал тот эпизод, когда Фауст  приехал в Париж с целым мешком новеньких,
только  что  отпечатанных  Библий  Гутенберга  [Гутенберг  Иоганн,  немецкий
изобретатель  книгопечатания.  В середине XV века напечатал  так  называемую
42-ю  строчную Библию - первое  полнообъемное печатное  издание в  Европе. -
Примеч. пер.]  на  продажу, и как он  потерялся  в городе  стараниями членов
парижской гильдии переписчиков, опасавшихся конкуренции и незаинтересованных
в развитии книгопечатания.
     В  ту  ночь   его   "прорвало".  Он  понял,  что  вовсе  не
обязательно уходить, когда магазин  закрывается. Можно остаться и продолжать
читать. Он уже проводил столько времени в ближайших от дома книжных, что его
стали принимать  за магазинного вора, но теперь он понял, что можно устроить
так, чтобы проводить там еще больше времени. Но тогда он  еще  не знал,  что
это начало. Просто забава на отдыхе.
     Официальным началом стал тот вечер в Университетской библиотеке,  когда
его случайно заперли в читальном зале. После этого он начал время от времени
оставаться в библиотеке на ночь, потому что  ему не хотелось уходить. Его ни
разу не засекли; перед закрытием кто-то из библиотекарей обязательно обходил
все здание,  но  он  без  труда прятался  в книгохранилище на тихом  верхнем
этаже, а по утрам выходил, никем не замеченный.
     Да, и конечно - тот звонок от отца. Тоже  в каком-то смысле подвижка  к
началу. После первого семестра они  вообще перестали общаться. Отец так и не
получил высшего образования; в шестнадцать лет, сразу же после школы, как он
любил  с гордостью повторять,  он  пошел работать на  скотобойню.  Он  сразу
понял, что желание отца отправить его учиться в университет  было всего лишь
предлогом,  чтобы отправить его  из дома.  Он  и  отправился. Совершенно без
денег - разве что с горсткой мелочи, которая вся помещалась в один карман.
     Не самая  вопиющая жестокость, которую  знал этот печальный мир. Он мог
бы  устроиться  на  работу,  но  предпочел  ограничить  расходы -  съехал  с
квартиры,  которую  поначалу  снимал, перетащил  все вещи в камеру хранения,
ночевал  в библиотеке, спал  совсем  мало, потому что  читал почти до  утра,
утром шел в  универ, чтобы помыться в общественной  душевой,  потом  покупал
себе что-нибудь съесть и возвращался обратно в библиотеку.
     У  него  не  было  никаких  расходов,   присущих  среднестатистическому
студенту: он никуда не ходил. За все время в Кембридже он даже не выезжал из
города, за исключением одного раза, когда они с Эльзой и еще парой приятелей
совершили пробег по деревенским пабам. Он не ходил  ни в кино,  ни в  клубы.
Покупать  одежду - вообще не рассматривалось. Кушать как следует - вообще не
рассматривалось.  Покупать книги -  вообще не рассматривалось.  Пить  пиво -
вообще не  рассматривалось.  Он  жил  на  стипендию  и  материальную  помощь
нуждающимся  студентам.  Во  время  каникул  подрабатывал  в Университетской
библиотеке, так что к нему там привыкли. И его жизнь не ограничивалась одной
только Университетской библиотекой; периодически он делал вылазки и в другие
библиотеки - ради разнообразия и смены ритма.
     Постепенно пришло  неуютное  и тревожное осознание, что рядом с ним нет
никого, кто разделял бы его пристрастия и вкусы; что он такой один на свете.
Отдельно от всех.  Эльза  была к нему очень внимательна, но у них было  мало
общего.  И тем не менее  с ним иногда происходили забавные веши. Однажды  на
Силвер-стрит к нему подлетела женщина - уборщица из больницы, - схватила его
за локоть и потащила к себе домой.
     - Дядя Фил, - так  она обращалась к нему,  "дядя Фил", пока
он безуспешно пытался вырваться и вспомнить, видел ли он эту женщину раньше.
- Какая приятная встреча, пойдемте скорее ко мне.
     Ему  представлялось, что он  захвачен  некоей всепоглощающей  страстью;
целую  неделю  он  читал  только  любовную  лирику   и  ничего  больше,  но,
разумеется,  "дядю  Фила" можно было  найти на  любой  улице и в
любое время.  Он узнал несколько интересных вещей: почему  большинство людей
готовы почти на все ради секса; что ее  к нему интерес был  интересом отнюдь
не к нему и что каждому выпадает возможность задаром потрахаться.
     Когда  она  тащила  его  к  себе,  он  активно  отбрыкивался  (и  почти
отбрыкался), потому  что  его  ждали  книги,  но потом он  был рад, что  ему
представился случай развеяться.
     Потом была  еще та вечеринка,  когда - как раз в тот момент,  когда  он
пожалел о  том,  что не остался в  библиотеке;  так ему  было скучно, -  две
девушки устроили настоящий стриптиз. Он хотел поаплодировать им, но не стал.
Его  позабавило  недоумение  и  смущение  других  парней,  каковые  при этом
присутствовали, и лишь через несколько лет до него наконец дошло, в чем было
дело:  неженатые  мужики  либо  были  напуганы  смелостью  этих  раздевшихся
девушек,  либо  их не волновали женщины,  которые выставляют свои  гениталии
напоказ; но там неизбежно был Кев из Белфаста, который с готовностью ублажил
их обеих на гладильной доске в прачечной. Кев был единственным человеком, за
исключением его самого, кто  не ругался насчет еды  в студенческой столовой.
Уже тогда было ясно, кто преуспеет в жизни.
     Он снял кусочек фасолины, который упал ему на футболку с "Книжным
червем" и прилип к загогулине прописной "А" в Ахиллесе.
     Но он посвятил себя тому, чтобы прочитать все.
     Потом, по здравом размышлении,  он понял, что это физически невозможно.
Но прочитать  все  на английском  - вполне выполнимо. Все,  что есть в форме
книг. Он уже прочитал  немало. Начиная с одиннадцати лет, он читал в среднем
по три-четыре книги в день. Хотя какая-то часть времени уходила впустую - на
предметы,  совершенно  не нужные.  Например, по  китайской  истории он  знал
значительно   больше,  чем  это  считается  безвредным  для  умственного   и
физического здоровья для любого, за исключением китайских историков.
     Он никогда никому не рассказывал о своей  благородной  цели, потому что
ему не хотелось, чтобы кто-то об этом  узнал, если вдруг у него не получится
довести начатое до конца, и еще потому, что он и сам не был уверен,  какой в
этом смысл.  Он  чувствовал,  что  в конце  должен быть  некий ответ, но  он
понятия не  имел, что  это  будет и что ему  с  этим  делать. Может быть, он
напишет