-    Одна    из   девушек   покончила   самоубийством.    Антон    стал
вице-президентом... одного банка.
     - Какого банка? - спросил Хьюго.
     - Не скажу.
     - Почему?
     - Потому что ты не умеешь держать язык за зубами.
     - Тогда зачем ты нам это рассказываешь?
     -  Не знаю, на  самом деле... чтобы предостеречь...  в смысле, что надо
тщательно  выбирать  компанию,  с кем ехать в отпуск. Я  имею в виду, что мы
едва не потеряли беднягу Дерека.
     - А почему он рассказал все тебе? - спросил Джим.
     - Скажем  так... Антону...  это  понравилось... ему  понравился вкус...
запретного. Если бы он потерял работу или...  угодил в  тюрьму, он бы рыдал,
как  пятилетний ребенок, но ему не было вообще ничего, и он понял... что  он
непотопляем.
     - У тебя много друзей, кто покончил самоубийством, - заметил Хьюго.
     - Нет. Просто у  меня широкий  круг... знакомых, Хьюго. Это у всех так.
Знаешь, наверное, я позвоню одному французскому банкиру.
     - Я бы чего-нибудь съел, - сказал Хьюго.
     Джиму совсем не  хотелось есть;  усталость  и  жаркое солнце совершенно
отбили ему аппетит. Но они сорок  минут дожидались, пока им принесут меню, и
хотя все, кроме Хьюго, заказали только салат, еду  подали еще через полчаса,
причем Хьюговы мидии были еще не готовы. Они обсуждали крушение России.
     -  Я  не знаю,  вообще,  почему говорят  об обвале экономики. Экономика
никогда   никуда  не  обваливается,  -  разгольствовал  Ральф.  -  Состояние
экономики может  вести к обнищанию населения;  старики,  бедные  или  слыбые
будут умирать с голоду  и замерзать, все остальные будут бороться за жизнь и
драться за  место под солцем, как  собаки - за кость, кое-кто  из банкиров и
бизнесменов сиганет из окна... но жизнь все равно продолжается.
     - В России можно провести с девушкой целую ночь за пятьсот  долларов, -
сказала Елизавета.
     -  Пятьсот долларов? - сказал Хьюго. -  Это не так уж и дешево, пятьсот
долларов.  Почти столько же,  сколько в  Лондоне. Я  имею  в  виду, что  мне
говорили, что это так стоит.
     -   Все   зависит  от  того,  что  понимать  под  словами  "целая
ночь",  - заметил  Ральф. -  От  полуночи  до шести утра  или с девяти
вечера  до девяти утра. И, может быть, русские девушки занимаются настоящими
извращениями... скажем, целуются.
     Тут принесли Хьюговы мидии.
     - Слава Богу, - воскликнул он, запихивая в  рот полную  вилку мидий. Но
его радость тут же  увяла.  - Холодные. - Он огляделся в поисках официантки,
которая оперативненько испарилась.
     -  Много шуму из ничего, - сказал  Джим. Но когда он  попробовал мидию,
она  была не  просто  комнатной  температуры, она  была  ледяная, как  будто
тарелку специально выдерживали в морозилке.
     Минут  через десять Хьюго удалось поймать официантку, которая  смотрела
на него, как на полного идиота, пока Хьюго ей объяснял, что мидии  холодные.
Она  забрала  мидии  с таким видом, как  будто ей предстояло  тащить  их  на
вершину Эвереста без кислородной маски.
     - Либо  этот "Бандоль" разбавлен,  либо  они  там забили на
качество.     Такая    гадость    просто    не    может    быть    настоящим
"Бандолем",  - сказал Ральф. Поев и слегка протрезвев, он  вновь
стал разборчивым  и  капризным.  У  него заверещал  пейджер, и  ему пришлось
отвечать на вызов некоего Седрика.
     - Делаешь деньги? - спросила Елизавета.
     - Делаешь деньги... теряешь деньги. Никто ничего не знает. Самую лучшую
сделку   из  всех,  которые  я  провернул,   я  провернул  после  долгого  и
обстоятельного обеда; у  меня  батарея на мобильнике сдохла. В общем, полная
жопа.  Я был  вообще  никакой, буквально полз до телефона. Терять  мне  было
нечего,  и я пошел ва-банк. Не думая. Я ничего не просчитывал, ни  с кем  не
консультировался. Столько денег я не зарабатывал  еще ни разу. Профессионалы
знают далеко не все. На самом деле они вообще ничего не знают. Это как покер
или любая  другая  игра. Если ты  знаешь  правила и  обладаешь  хоть толикой
здравого смысла, ты  всегда заработаешь себе  на жизнь, а если имеешь дело с
крупными  суммами,  то зарабатываешь на хорошую жизнь.  Но никто  ничего  не
знает наверняка.
     - Говори за себя, - сказал Хьюго. - Лично я предпочитаю держать все под
контролем.   Однажды   я  чуть   было  не  заключил   миллионную  сделку   с
"Барингз". Вот бы я пролетел, если  бы вовремя не сообразил, что
к чему.
     - Да, я помню, ты мне говорил, что не  хочешь иметь с ними дело, потому
что кто-то  из них  клеился к твоей подруге.  Нет, -  сказал  Ральф, -  если
кто-то действительно знает рынок,  он не работает в  городе, он вообще нигде
не работает.  Он  бороздит  синий морской простор на  своей  личной  яхте  в
компании супермоделей с запасом на год.
     Вновь подали мидии. Хьюго попробовал одну и тяжело вздохнул.
     - Сухие.
     Ральф перегнулся через стол и подцепил одну мидию.  Положил в рот и тут
же  выплюнул. Выплюнутый  моллюск степенно шлепнулся на соседний столик, где
обедало какое-то немецкое семейство.
     - Не просто сухие, а вообще несъедобные.
     - Ну и манеры, - фыркнула Катерина.
     -  Прошу  прощения,  -  сказал  Ральф. - В школе нас  не  учили хорошим
манерам.  У  меня  была просто  кошмарная  школа.  Достаточно  сказать,  что
половина моих одноклассников пялили принцессу Диану. В общем, сразу понятно,
какой это был отстой.
     Через пару минут Хьюго удалось привлечь внимание официантки.
     - Мидии сухие, -  сказал он, скорее, с болью, чем с возмущением. В этом
действительно было  что-то трагическое: когда ты на пляже, в отпуске, хочешь
есть  и  платишь  огромные  деньги...  за  обед,  который  есть  невозможно.
Официантка обиженно покосилась на мидии.
     -  Crise de moules, - воскликнул Ральф, махая  руками, дабы подчеркнуть
всю  серьезность  сложившейся ситуации. - Les moules sont несъедобные.  Бля.
Как по-французски  Маастрихт? Les  moules sont totalement Маастрихт. - Потом
он захрипел,  изображая,  будто задыхается, схватил себя  руками за горло  и
свалился со стула.
     Джим  дважды  объяснил по-французски, что мидии  сухие.  Но  официантка
таращилась  на них,  как  овца на  новые ворота.  Джиму было жалко  обоих: и
Хьюго, и  официантку.  Все  смотрели  на  мидии,  которые  ввергли  обоих  в
отчаяние.  Похоже,  это была ситуация,  которую не разрешишь  к удовольствию
обеих сторон. Официантка ушла. Хьюго предложил уйти не заплатив, и тут к ним
подошел мужик, чей  самодовольный вид явно указывал  на то, что он тут самый
главный. Он спросил на безупречном английском:
     - В чем проблема?
     - Vous etes злобно  обиженные артисты, и сейчас будем рвать и метать, -
сказал Ральф. - И крушить мебель. Джим, переведи ему.
     Джим объяснил на французском, что мидии, к сожалению, сухие.
     - Но мы же их поменяли, - сказал мужик на английском.
     Джим объяснил на французском,  что первые  мидии были холодные, а эти -
сухие.
     -  Они  сухие.  -  Ральф  взял в  рот  одну  мидию  и  выплюнул  ее  на
значительное  расстояние  для  такого  откровенно неспортивного человека.  -
Видите?
     Джим  подумал,  что  если  кто-нибудь соберется  ударить Ральфа, он  не
станет его защищать. Интересно, у Хьюго все деловые партнеры такие?
     - Вижу, -  сказал  мужик по-английски. -  Так вы  хотите, чтобы  вам их
поменяли?
     Джим сказал по-французски, что это было бы славно.
     -  Хорошо, - сказал владелец ресторана и,  уже уходя, посмотрел на  них
так, словно хотел убедиться в правильности своих выводов.
     - У вас  есть  болгарское  вино?  Красное?  - крикнул  Ральф ему вслед.
Прошло еще двадцать минут. Наконец, прибыли  очередные мидии. От них исходил
густой пар.
     - Ну? - спросил Джим.
     - Слишком горячие, - сказал Хьюго, отложив вилку.
     - Пойду чего-нибудь выпью, - сказал Ральф. - Ты мне составишь компанию,
Джим?
     - Почему бы и нет? - Быть может, прогулка его взбодрит.
     - Мы через часик вернемся.
     - Не торопитесь, - сказал Хьюго. - Я еще не просил счет.
     Они  прошли через пляж и поднялись на дорогу. Ральф потреблял немереное
количество спиртного,  и Джим  никак  не  мог уразуметь,  почему  убежденные
выпивохи так любят перемещаться из бара в бар. Если ты  хочешь надраться, то
зачем тратить  время и силы  на  походы  по  барам, когда  можно напиться  в
каком-нибудь одном месте?
     Поблизости не обнаружилось ни одного бара.
     - Пойдем туда,  -  сказал  Ральф. -  Кстати, у Елизаветы  нет  никакого
бойфренда. Она разговаривала со своим сыном.
     Стало быть, с сыном. Похоже на  то. Эта суровая напряженность... Ему бы
следовало догадаться. Всем матерям свойственен этот убийственный вид.
     - А про отца что-нибудь знаешь?
     - Да какой-то придурок.  Обычное дело. Бросил ее, как только узнал, что
она забеременела.
     Минут через пять впереди показалось кафе. Но когда они подошли, бармен,
который увидел их в окно, вышел из-за стойки  и встал  в дверях, загораживая
проход, при поддержке свирепого вида  повара, который  весьма недвусмысленно
вертел в руках здоровенный разделочный нож.
     - Мы тебя знаем. Ты уходи, - его английский был вполне приличный.
     Ральф растерялся.
     -  Может быть, вы  меня все-таки  впустите  для начала,  чтобы я  своим
отвратительным поведением заслужил, чтобы меня вышвырнули?
     - Мы тебя знаем.
     - Нет, не знаете. Я здесь в первый раз.
     - Мы тебя знаем. Ты невежественный и злой.
     - Эй, погодите. Можете обвинять меня в чем угодно: что я плохо  катаюсь
на лыжах, что я люблю концептуальное  искусство, что я слишком много курю, -
но только не в том, что я якобы невежественный. Я зарабатываю двести тысяч в
год, и я перетрахал многих известных актрис.
     - Уходи.
     - Лиз Херли - раком. - Он  изобразил  соответствующие движения. -  Я не
шучу.
     - Уходи.
     Джим  взял Ральфа под  локоть. Он  заметил,  что у повара  чешутся руки
устроить показательное выступление по разделке мяса.  Они поплелись  обратно
на пляж.
     Когда они вернулись  на  виллу,  там арестовывали  Дерека. Он  вышел  в
магазин и потерял ключи. Он не знал, когда все вернутся, и к тому же был зол
на всех и вся и решил никого не дожидаться. Разбил окно и как раз сражался с
сигнализацией - которую сам же и  включил,  уходя, и которая никак не желала
отключаться,  -   когда   приехала   полиция.  А  Дерек  почти   не  говорил
по-французски.
     Джим с самого  начала  отказался спать  в одной комнате  с  Дереком, но
теперь ему было по-настоящему страшно находиться с ним в одном доме. В своей
слепой ненависти к  Дереку он и не замечал, что тот - тип во всех отношениях
неприятный и извращенный. Снайпер на  неприступной башне. Уровень исчезающей
двенадцатилетней  девочки. Ярость  Дерека  была вовсе  не  праведным  гневом
психически  здорового  человека,  это была ярость, которая будила  тревогу и
страх. Он заметил, что все остальные тоже встревожены, и им так же противно.
У сочувствия тоже есть свои пределы. В качестве официального связного Дерека
с внешним миром Ральф предпринял попытку  завести разговор, но  когда  Дерек
надулся   и  погрузился  в   мрачное  молчание,  Ральф   только  вздохнул  с
облегчением.  Во  всяком случае, было  видно,  что  ему все  равно.  Быстрый
прирост членов  клуба Дереконенавистников весьма порадовал бы Джима, если бы
он  не был  таким уставшим.  У него  не было сил  даже на  то, чтобы от души
позлорадствовать.
     Девушки ушли на  кухню готовить ужин.  Джим ничего  не имел против.  Он
заметил,  что Елизавета повесила  лифчик от своего купальника на его кожаную
куртку на вешалке в коридоре. Два предмета одежды очень уютно и даже интимно
прильнули друг к другу. Что это - знак?
     Джим не знал, что ему делать. То есть он знал. Шея болела так, что он с
трудом поворачивал голову - диван рисовался в его воображении не местом, где
спать, а откровенно омерзительным  орудием  пытки. Когда  он  во  второй раз
плюхнулся в кресло (у него даже не было сил, чтобы пройти через комнату), он
твердо сказал себе: надо соблазнять Елизавету.
     Его пробный  панегирик  Елизаветиным  ногам  не встретил с  ее  стороны
никакого поощрительного отклика. Его  хвалебная  речь была искренней; у  нее
были  самые красивые ноги, может быть,  на  всем пляже;  странно -  хотя его
"послужной список" с женщинами не давал никакого  повода,  чтобы
гордиться,  -  он  всегда  нравился  решительным  и  сумасбродным  женщинам.
Женщины, которые смело встречают превратности судьбы, женщины, которые могут
колоть  орехи интимным местом, женщины, которые не боятся ездить  автостопом
на юге Франции в  одиночку -  они  что-то в  нем находили. Знать бы еще, что
именно.  Он  не раз собирался задать  этот  вопрос,  но все-таки не задавал,
опасаясь,  что  тем  самым он обнаружит,  что сам не  знает,  какими  именно
привлекательными качествами  он  предположительно  обладает, и что  причина,
почему он этого не знает, заключается в том, что - на самом деле - он ими не
обладает.
     Сейчас он мечтал об одном: как следует  выспаться на просторной удобной
постели с чистым бельем. Но ему это счастье никак не светило.
     - Почему бы нам не сыграть в питейную игру? - предложил Ральф, который,
что удивительно, был почти трезв.
     - Потому что мы не алкоголики, Ральф, - сказал Хьюго, высыпая окурки из
пепельницы в мусорную корзину.
     Джиму было ясно, что Хьюго думает о работе; еще пять дней - и  он снова
в седле,  переставляет фигуры по клеткам; заработавшись,  забывает пообедать
или мужественно выносит  третью перемену  блюд с унылыми и скучными деловыми
партнерами из Японии, которые даже при двухнедельной усиленной подготовке не
смогли бы сказать ничего забавного; приходит домой совершенно без сил, и его
едва  хватает на то,  чтобы  принять душ и упасть в кровать,  а на  выходных
закупает продукты  на всю неделю. Но Джим  вернется во все это первым, может
быть, без деловых партнеров из Японии, безусловно - без денег, и наверняка -
в самом дурном настроении.
     В  конце концов  деньги -  сильнодействующее успокоительное. Деньги  по
крайней мере дают  обособленность. Независимость. Джим представил себе Хьюго
на пенсии: как он ест в  дорогих ресторанах, ворчит на  плохое обслуживание,
как  его пользуют  самые  лучшие  доктора,  как  он  каждое  утро  проверяет
процентные  ставки  по  своим сбережениям,  охотится  на  распродажах, чтобы
купить вино  подешевле,  вкладывает скромные  суммы  в  культурные  проекты,
предметы   искусства  или  антиквариат,  чтобы  было  о  чем  поговорить  на
вечеринках. Джим знал,  что лет через тридцать  - если он доживет - он будет
толкаться в  какой-нибудь букмекерской конторе, пытаясь поймать удачу, будет
читать  газеты  в  публичных  библиотеках,  чтобы  сэкономить  наличность  и
посидеть в  тепле.  Впереди  маячила такая беспросветная  чернота,  что  ему
просто не  оставалось ничего другого, как только прибегнуть к  одной детской
хитрости: сделать вид, что ее там нет, черноты.
     Почему бы им не  устроить оргию  в бассейне? Тогда хотя  бы можно будет
сказать, что жизнь прожита не зря.
     Джим внес свой вклад  в приготовление ужина: оттащил  ножи  и вилки  на
стол в  саду  и убедился, что стульев хватает  на всех. Дерек молча встал  у
плиты на кухне,  действуя  девушкам на  нервы.  Катерина с Елизаветой  и  он
поглядывали друг на друга с  нескрываемой неприязнью, пока он демонстративно
варил себе яйца  и намешивал некое подобие соуса карри. Потом Дерек разложил
маленький столик для пикников в непосредственной близости от большого стола,
принес  себе  вилку  с ножом  и  салфетку и уселся  за  ужин, спиной ко всем
остальным, со скучающим  видом разглядывая цветочки, как будто он был совсем
один. На закуску у них были креветки  под майонезом,  потом - сочная телячья
печень  с кусочками хрустящего бекона и вкуснейший  салат из фиалок. А Дерек
так и кушал свои яйца вкрутую в гордом одиночестве за отдельным столом.
     Было приятно осознавать, что никто не  страдает  от того, что  Дерек от
них отделился, так же было приятно видеть, что Елизавета вливает в себя пиво
бутылка  за бутылкой; каждый  мужчина  хочет, чтобы женщины ложились с ним в
постель  исключительно  за  счет  его  неотразимого  обаяния,  но  Джим  был
реалистом и понимал, что под воздействием пивных паров его привлекательность
в глазах Елизаветы только повысится. Разомлевший от  вкусной еды  и приятной
погоды  Джим развлекал  себя  тем, что пытался решить, в  какой  позе  они с
Елизаветой займутся любовью - он выбирал что-то  одно,  потому что не думал,
что  его хватит  на  большее, чем один  раз по-быстрому,  - и  погруженный в
заманчивые размышления, подавился беконом. То есть сначала еще не подавился,
просто кусок  встал так,  что мог пройти дальше, как надо, а мог и упасть  в
дыхательное горло.
     Надо было сразу хлебнуть воды, но Джим решил  подождать  пару  секунд в
надежде,  что бекон  пройдет  куда надо,  но  он, конечно же, попал не в  то
горло. Джим попытался вдохнуть и не смог. Он задыхался по-настоящему.
     Ральф  уже снова надрался в хлам. Девушки смеялись. До Джима дошло, что
самое  лучшее, что  с ним  может  случиться, это  что  он  себя  выставит на
посмешище;   либо  выкашляет  обслюнявленный  кусок  бекона  прямо   в  лицо
Елизавете, либо свалится под  стол, дрыгая ногами и постепенно синея мордой.
А самое худшее - это смерть. Его охватил панический страх, что тоже не очень
способствовало ясности мыслей.
     Перед глазами  все поплыло. А  Джим не мог  даже как следует кашлянуть.
Елизавета первая сообразила, что с ним происходит что-то не то.
     - Джим, с тобой все нормально?
     Он  помотал головой  и вскочил на ноги, чтобы сделать хоть что-нибудь в
плане борьбы за выживание. Он сумел выдавить из себя  слабый хрип, но воздух
лишь выходил. Вдохнуть  он  не мог. Мысли Хьюго явственно читались у него на
лице: так вот как выглядит человек, когда он задыхается до смерти.
     Джим уже ничего не видел, перед глазами  встала черная пелена, а голоса
остальных доносились как будто откуда-то издалека, он даже не разбирал слов.
     Он смутно  осознавал,  что кто-то  обхватил его  сзади, сцепив руки  на
животе.  Потом  его  резко  подняли вверх, оторвав  от  земли,  как на уроке
физкультуры в школе.  Кусок  бекона,  застрявший в горле,  вернулся  в рот -
снова обычная пища, а не смертоносный кляп, - и Джим вдохнул воздух  с таким
наслаждением, какого он не испытывал в жизни.
     И  еще  он  осознал, что  Дерек  вернулся  за  свой одинокий  столик  и
продолжил свою одинокую трапезу в виде вареных яиц под соусом карри.
     В довершение к усталости, невезению и отчаянию теперь он еще и выставил
себя в жалком виде; он снова вдохнул и вытер слезы.  Он еще долго не решался
поднять глаза на девушек и внутренне смирился с  тем, что ему снова придется
спать  на диване. Хотя подавиться  куском бекона  мог каждый - даже  опытный
кулачный  боец или бесстрашный наемник,  - ему было ужасно стыдно. Как будто
подавившись прилюдно он показал, что он никакой не мужчина.
     Он тихо пил пиво, пока девушки болтали между собой по-русски, а Хьюго с
Ральфом обсуждали  состояние  рынка.  Все очень  старательно делали вид, что
ничего страшного не произошло, что они типа  и не  заметили,  как  Джим  тут
синел  и хрипел. Когда он немного пришел  в себя,  он  вдруг  осознал, что в
глобальном масштабе этот дурацкий кусок бекона, застрявший в горле, не имеет
вообще никакого значения.  Он вдруг осознал всю абсурдность своих  терзаний;
все  равно  мы  все  умрем.  Хьюго,  Ральф,  он  сам,  Катерина,  Елизавета.
Елизаветин сын; никто  не избегнет смерти. Наемный убийца уже получил заказ;
он  маскируется   под   проезд  на  красный  свет,   короткое  замыкание   в
электропроводке, карамелизированный животный  жир. И  то, что  он хотел быть
привлекательным, а потом  подавился и  чуть не умер,  если бы