твом пытается переехать через Альпы. Если бы Дерек хотя
бы был  компетентным специалистом,  его  жертвы,  наверное,  были  бы  более
терпимы.
     И вдобавок  к  Дереку  веб-дизайнеру, был  еще  и Дерек  мужчина.  Если
коротышки были  навязчивы  и нахальны,  то  небоскребы  типа  Дерека (он был
ростом  шесть футов четыре  дюйма)  никогда  нигде  не помещались.  Их  было
слишком  много.  Они, как  унылые растения-переростки,  торчали везде. И еще
дело  было в  имени;  Джиму всегда не нравились Дереки. Аманд, к примеру, он
очень любил (и спал с тремя), но все знакомые Дереки вызывали у него  резкое
(крайне резкое) неприятие.
     Единственным  утешением Джиму служило  то, что Дерек тоже был вовсе  не
рад его видеть; он вовсе не ненавидел Джима так, как Джим ненавидел его (это
было просто невозможно), но и теплых чувств к нему не питал.
     Джим  чувствовал  себя настолько убитым,  что если  бы  тут  где-нибудь
завалялся  набор  первой  помощи самоубийце, он  бы  прямо  сейчас  заглотил
парочку бутыльков с таблетками, предварительно извинившись перед народом. Он
подумал о  том,  чтобы  вызвать  такси  и  сбежать  отсюда,  но  по  здравом
размышлении отказался от  этой идеи. Еще не  хватало,  чтобы  Дерек подумал,
будто он уезжает из-за него.
     Не дождетесь.
     - Как бизнес, Джим? - спросил Дерек.
     - Нормально.
     - Вы что,  знакомы?  -  спросил Хьюго.  Даже он  понял, что что-то  тут
неспроста.  Дерек прошел  через комнату, плюхнулся на диван  и потянулся  за
газетой. Ральф и Хьюго  были явно удивлены, что они  с Дереком больше ничего
не сказали друг другу, однако оба промолчали.
     Елизавета принялась убирать со стола.
     - Елизавета.  - Ральф прикурил еще одну сигарету. - Я тут прочел статью
про русский грузовой самолет, который упал  и разбился. Мне  вспомнился  наш
давешний  разговор, когда ты  сказала, что  русские летчики  самые  лучшие в
мире.
     Елизавета в ответ промолчала; просто ушла, унося грязные  тарелки.  Она
вовсе не делала  вид,  что  не  замечает Ральфа. Она  его  действительно  не
замечала, словно он существовал в какой-то иной плоскости.
     - Так, ладно. А  почему бы нам всем не выпить? - сказал Ральф, протянув
руку  к  здоровенной  бутылке виски - Джим в жизни не видел  такой  огромной
бутылки виски.
     Катерина молча встала и пошла наверх. Хьюго проводил ее глазами.
     - Я, наверное, приму  душ, -  сказал  он.  - Такой обстоятельный долгий
душ. А часов в девять давайте все соберемся и куда-нибудь съездим.
     Дерек отложил газету, буркнул:
     - Угу, - встал и тоже пошел наверх. Надо думать, к себе.
     - Хочешь виски, Джим? - спросил Ральф.
     - Нет, спасибо. - Если он сейчас выпьет, то сразу отрубится. Сейчас его
может спасти разве что целый кофейник крепкого черного кофе. Ральф подошел к
телефону, снял трубку и принялся набирать номер.
     Джим  попытался  прогнать ощущение горечи  от  того, как  несправедливо
устроен  мир. Но горечь  не проходила. Одно из преимуществ  зрелого возраста
заключается в том, что тебе с каждым годом все  больше и  больше  плевать на
мнение  остальных.  Джима  вовсе  не волновало, если  его  обзывали  уродом,
кретином  или некомпанейским  парнем,  хотя  подобное  безразличие к  мнению
окружающих   упомянутыми   окружающими  воспринимается   крайне   негативно.
Подняться наверх, плюхнуться на кровать и  вырубиться до утра сейчас было бы
величайшим  счастьем,  но Джима корежило  от одной только мысли  о  том, что
завтра  утром он проснется  в одной комнате с Дереком, что он будет  слышать
его дыхание, чувствовать его запах... нет, это было невыносимо.
     Диваны  манили и излучали уют,  но  завалиться  спать на  диване  - это
означало  бы сдаться. Джим жалел, что у него  нет такого приборчика, которым
можно было бы измерить, кому будет противнее от того, что им придется делить
одну  комнату, - ему или Дереку. Он  был  готов претерпеть муки ада,  но при
условии, что Дерек  будет мучаться тоже.  Ровно столько же, сколько  Джим, и
еще капельку сверх того.
     Ральф ворковал в трубку:
     -  Сьюзи, может,  ты  все же  приедешь на  пару дней? Тут замечательно,
правда.  Вот.  -  Он  протянул  трубку  Джиму.  -  Скажи  Сьюзи,  что  здесь
замечательно.
     - Сьюзи, здесь замечательно, - покорно проговорил Джим.
     - Это был Джим. Человек, которому можно верить.
     То есть  Ральф был уже на  той стадии  отпуска,  когда  ты  доходишь до
такого  отчаяния,  что  начинаешь  выкапывать  потенциальные удовольствия из
своей  записной книжки.  Джим  хорошо себе представлял, как Ральф размышляет
перед поездкой, приглашать ли ему Сьюзи с собой или нет, и  решает, что нет,
дабы ничто не мешало  ему поиметь приключения, броситься с головой в манящее
неизвестное  и отхватить свой  кусочек запоздалого  нечаянного  счастья.  Он
видел, как Ральф зевает, пока Сьюзи, вне всяких сомнений, объясняет ему, что
ей нужно вымыть голову или разморозить холодильник. Какого хрена он зевает?!
Сколько  он не спал? Десять часов? Двадцать? Настоящие мужчины вспоминают  о
том, что есть  такая штука "зевать", только  если  не  спят двое
суток, не меньше.
     Джим придумал, что  ему нужно  сделать:  поехать  в  клуб  и снять  там
женщину  (хотя с ним  подобное  происходило  только  раз  в жизни)  с  целью
забраться в постель. Он невольно усмехнулся, подумав о том, что его женатые,
многодетные  друзья   всегда   считали,  что  он  только  и  думает,  что  о
беспорядочном сексе на фоне хронического спермотоксикоза, в то  время как он
хочет залечь в постель с бабой не ради бабы, а ради  постели, потому что ему
негде спать.  Как говорится, куда  ни кинь - всюду клин: он не раз наблюдал,
как  его друзья  (даже те, кто  вполне счастлив  в  браке  и  обожает  своих
благоверных)  ползают  на  карачках  и  тихонько   похрюкивают   под  грузом
ответственности.
     Когда  Джиму  было восемь  лет,  он  задержался  после бассейна,  чтобы
пописать,  и школьный  автобус  уехал без  него.  Он  остался  совсем  один,
далеко-далеко от  дома,  на  холодной промозглой  улице,  без  денег  и  без
понятия,  что ему делать.  Тогда Джим  разобрался с  этой  проблемой, горько
расплакавшись.  А в последнее  время  то же самое тягостное ощущение  полной
заброшенности и безнадеги возникало все чаще и чаще. Ты создаешь себе факелы
и огни,  чтобы разгонять тьму, и  веришь, что все твои страхи прошли, но они
лишь отступили подальше в  тень  и  затаились,  чтобы  вернуться,  когда  ты
станешь слабее.
     Лондон  -  не  дорогой  город.  Это  вообще  не  город,  а  десятирукий
вор-карманник, который обшарит тебя всего, проверит каждую складку одежды, а
потом еще заглянет тебе под язык и не побрезгует даже  залезть тебе в задний
проход  - посмотреть, не спрятано  ли  там чего-нибудь ценного. А  ты просто
стоишь на углу, пока твои денежки испаряются сами собой, и всем плевать, что
ты плачешь.
     Он почувствовал, что готов сложить лапки и сдаться, и это его напугало;
он знал, что стоит лишь  раз  надеть по-настоящему  темные  очки отчаяния, и
потом ты уже  никогда не увидишь  солнечного  света. Ему надо  снова  начать
надеяться, хотя пока что - за все тридцать шесть  лет  его жизни  - все  его
ожидания надежды так и остались лишь ожиданиями надежды.
     Что-то ритмично забухало наверху, на втором этаже.
     - Хьюго, - прокомментировал Ральф. - У Катерины есть все основания быть
недовольной Хьюго. Ханжа, филистер. Скряга. Чувствительный, как бульдозер. И
тем не менее вот так по три раза на дню. Каждый день.
     Ральф зевнул.
     - Пойду причупурюсь к вечеру.
     Джима  так и подмывало сказать  -  хотя  бы  из простого  человеческого
сочувствия, - чтобы он  не беспокоился;  даже если Ральф обольется  шикарным
одеколоном, это ему не поможет.
     Глаза слипались, но Джим  уже "перегулял"  и теперь вряд ли
бы  смог заснуть.  Его слегка подташнивало от усталости.  Перед глазами  все
расплывалось. Ему было так себя жалко, что он едва не расплакался. Оставшись
один в гостиной, он решил послушать музыку; обычно этим и занимаются люди на
отдыхе.  У  него  было  с  собой  две  кассеты.  Теперь  Джим покупал только
пиратские копии. Одно время он подвизался  на поприще музыкального бизнеса -
хотя это длилось  недолго, - и с тех пор относился с изрядной долей снобизма
ко всем товарам, которые продаются на главных  торговых улицах. Как правило,
качество пиратских записей было просто ужасным, но зато утешало то, что  Джо
Мол не получает с них ни цента.
     Однако через какое-то время Джиму  даже понравилось это шипение и треск
на  записях.  И  особенно  - на  записях  с  "живых"  концертов.
Большинство  из  лицензионных  "живых"  альбомов  были  вовсе не
живыми:  их  записывали  на  студии,  и  единственное, что  их  связывало  с
концертом, это фотография  на обложке. В пиратских  записях  Джиму нравилось
то, что музыка там звучит именно так, как  она звучала  на самом деле. Также
он обнаружил, что у него развился совершенно особенный  вкус в плане музыки.
Например, в последний год он начал собирать записи исключительно с последних
концертов.
     Большинство из них выходили на лицензионных  кассетах и дисках, но  это
было не то; по-настоящему настоящей была лишь пиратская запись, сделанная на
микрофон, спрятанный  в лифчике у  музыкальной пиратки.  И они всегда знают,
что это последний концерт.  Иногда об этом  объявляют сами музыканты, иногда
не  объявляют  -  но  они  всегда знают.  Со  временем  Джим понял, что  его
привлекает в этих  последних концертах:  он пытается разыскать в них совет и
пример, как правильно вмазаться в стену насмерть.  Даже  когда дело касалось
групп, которых он ненавидел, их последняя музыка всегда была обворожительной
и бесконечно манящей.
     Вот почему  нам так хочется, чтобы жизнь у  героев была стремительной и
короткой.  Они не должны умирать, как все. Они  должны сгорать. Погибнуть  в
авто- или  авиакатастрофе -  это не то. Это может  случиться с каждым. Герои
должны умирать от избытка всего, так что если ты представляешь себя одним из
них,  ты  берешь  от жизни все, по полной программе,  потому что рискованная
авантюра  под  названием "настоящая  жизнь" -  это что-то такое,
чего большинство избегает. Потому что расплата слишком сурова.
     Жизнь преподносит нам немало уроков, и вот самый ужасный из всех:  ваши
родители были правы  (при  этом  предполагается,  что у  вас были  родители,
которые  хотели  себя  проявить в  оном  качестве), когда нудели,  что  надо
устроиться на нормальную  работу,  надо откладывать  деньги, когда они есть,
надо купить  дом и  заранее позаботиться о своей  будущей пенсии.  Они  были
правы.  На  сто   процентов.  Всегда  есть   считанные   единицы   удачливых
авантюристов, которые привлекают к себе  самое пристально внимание,  и никто
не  замечает целые орды немытых  психов в пабах  или на скамеечках в парках,
которые  проедают свою нищенскую зарплату,  охранников в возрасте пятидесяти
пяти лет,  шестидесятилетних  частных репетиторов  по французским  глаголам;
толпы  скучных людей, которые не  заметили  скуки;  скука тех, кто  не знает
отчаяния.
     Холодный душ слегка привел Джима в чувство, но желание залечь в гроб  и
дождаться прибытия  похоронной  команды осталось.  За  неимением возможности
оное   желание  реализовать  он  попытался   выбрать   между  двумя  другими
привлекавшими в одинаковой  степени: сходить на кухню попить воды и  сходить
на кухню взять нож, чтобы  прирезать Дерека. Попить  воды. Прирезать Дерека.
Попить воды. Прирезать Дерека. Разницы не было никакой.
     Когда Елизавета спустилась  в гостиную, Джим  ее не узнал  и понял, что
это  Елизавета, потому  что  доподлинно знал, что это может быть  только она
(Катерина  была  блондинкой).  Он рассудил,  что  подобная метаморфоза  есть
результат  косметических   ухищрений   и  последних  достижений   в  области
портновского дела. Неудивительно, что две эти отрасли развиваются успешно  и
прибыльно на протяжении тысячелетий, невзирая на войны и катаклизмы.
     Преображение  было разительным; Джим растеряла не зная, куда смотреть -
на ее  глубокое декольте, на ее помаду  "умри все живое",  на ее
прическу,  которая  представляла собой какие-то  странные локоны и кудряшки,
которых,  наверное, было название  (но Джим его не  знал); на ее  высоченные
каблуки,  на ее  черный шелковый  пиджак, на обтягивающие брючки. Миловидная
девушка из  тех,  кого называют "свой  парень",  превратилась  в
настоящую королеву, к которой не  подступиться.  Весь ее вид говорил  сам за
себя: поклоняйтесь мне, восхищайтесь мной.
     Джим  пожалел,  что он не  принарядился к  выходу и что от усталости  и
недосыпа его рожа напоминает слежавшуюся картошку.
     Хьюго  медленно  вырулил  с  подъездной  дорожки.  Джим  не  на   шутку
разволновался,  к кому  в машину сядет Елизавета: к  Хьюго вместе  с  ним  и
Катериной или к Ральфу с Дереком. Она села в правильную машину.
     Хьюго ехал быстро  и - на  узких  дорогах,  где  было полно  бесноватых
латиносов-мачо, -  по-настоящему  безрассудно. Во  всем этом  было что-то от
бесшабашных забав прыщавой юности: гнать на  машине по югу Франции, когда  в
динамиках грохочет  музыка,  а  на заднем  сиденье  сидят две молоденькие  и
красивые  русские девушки,  - но  это было действительно  весело,  и Джим  с
удивлением обнаружил,  что ему это  нравится.  Выходит, он еще  не разучился
радоваться жизни.
     На самом  деле он бы не стал возражать, если  бы Хьюго сейчас разбился.
Уж лучше уйти вот так - с шиком и стильно, - чем тихо откинуть копыта одному
у  себя  в квартире. В последнее время у  Джима  развилась  одна  неприятная
фобия: он боялся, что если он вдруг умрет,  его обнаружат лишь по прошествии
многих недель, потому что знакомые все же начнут тревожиться, что его что-то
долго  не видно. Все началось после той  жуткой  судороги, когда он лежал на
полу,  не в силах даже пошевелиться,  и  за неимением других занятий  изучал
узор  на  ковре и размышлял о том, что  хуже этого  может быть только одно -
умереть в одиночестве. Бетти заметил бы его отсутствие не раньше,  чем через
неделю,  а  потом потратил бы еще  несколько дней  на поиски  ответственного
взрослого дяденьки, с которым можно было бы обсудить эту проблему.
     Девушки о чем-то болтали на русском.
     - По-русски не говорить, - сказал Хьюго. Он явно боялся,  что  они либо
что-то  замышляют  за  его   спиной,   либо  обсуждают   его  многочисленные
отвратительные привычки. Странная смесь самонадеятедьности и неуверенности в
себе. Если ты при  деньгах,  недурен  собой и  делаешь это три  раза на дню,
твоей подруге не на что жаловаться. Разве что только на то, что ты не можешь
с ней поговорить по-русски.
     - Почему? - спросила Елизавета.
     - По-русски не говорить.
     -  Ладно,  будем  говорить  по-украински, - и  они продолжали  болтать,
причем их украинский был подозрительно похож на русский.
     Восторг от того, чтобы дразнить смерть, постепенно улегся,  и Джим стал
выпадать из времени. На пару секунд, на минуту, не поймешь. Опять навалилась
сонливость. Он подбадривал себя мыслью, что у Дерека в личной жизни тоже все
плохо, иначе он не торчал бы тут один, без подруги.
     Ральф  ехал сзади и умудрялся не отставать от Хьюго, который не сбавлял
скорости на поворотах и давно втопил педаль газа в пол. Надо думать, что при
такой езде его взятый на прокат  "фиат"  мог развалиться в любую
минуту. Как будто тебе вновь семнадцать, и  ты мчишься по трассе наперегонки
с  друзьями, и жизнь прекрасна и удивительна...  но огорчало другое: сейчас,
по прошествии двадцати лет,  это было действительно горько - развлечения  те
же, только ты потолстел, облысел и ослаб.
     Они  остановились на  заправке. Джим  вызвался  помочь с переводом - он
знал,  что  Хьюго  не  говорит по-французски, - но  Хьюго  дал  понять,  что
справится сам. Джим наблюдал за тем, как Хьюго самостоятельно заливает  бак,
размышлял о том, сколько сейчас стоит Хьюго. Он должен быть миллионером. Его
квартира  в  Доклендсе  стоит  как минимум  полмиллиона,  и  его ежемесячная
зарплата должна была исчисляться если не шестизначной цифрой, то пятизначной
- точно. На себя он  не тратил почти ничего; он  посещал дорогущие рестораны
за счет  родимого банка, а потом  приходил  домой и ел  бобы на  поджаренном
хлебце  или какой-нибудь овощ; одежду он покупал  на  распродажах. Он  почти
никуда  не ходил,  потому  что  работал  по двенадцать часов в  сутки, а  на
выходных  разбирал  накопившиеся  за  неделю  бумаги.  И  самое главное:  на
протяжении многих лет он  вкладывал  свои  сбережения в  надежные акции,  не
облагаемые налогом. Он  посоветовал Джиму приобрести акции  "Бразилиан
телеком", причем с таким  видом, словно он сообщал  ему  величайшую  в
мире  тайну.  У него было  только  две маленьких слабости, на которые он  не
жалел денег: машина и ежегодный отпуск.
     Тепло пахнуло духами. Елизавета наклонилась вперед.
     - Джим, а у тебя раньше были знакомые русские девушки?
     - Нет. - У него не было.
     - А тебе нравятся русские девушки?
     - Ну, пока нравятся. -  Поразительно остроумный ответ. В семнадцать лет
он был более бойким.
     Катерина  с Елизаветой обменялись  какими-то  быстрыми фразами то ли на
русском, то ли на украинском и рассмеялись.
     - Русские девушки - самые лучшие в мире.
     Джим наблюдал за тем, как Хьюго орет на кассира, используя старый прием
общения с человеком, который не знает английского: когда ты видишь, что тебя
не понимают, ты  начинаешь говорить все громче и  громче. Может быть,  Хьюго
требовал,  чтобы  ему  бесплатно  протерли стекло. Джим  невольно восхищался
Хьюго. У него есть работа. Есть деньги. У него роскошная любовница. Он знает
о  своем праве требовать, чтобы ему  протерли стекло. Такие вот мелочи очень
многое говорят о человеке. Сам Джим  никогда бы не стал скандалить по поводу
мойки стекла с человеком, который его не понимает. И  именно  поэтому, может
быть, уже сегодня у него из офиса вынесут всю немногочисленную мебель в счет
уплаты  долгов.  Он  представил,  как  Бетти  сидит  на  полу  и  мучительно
соображает, почему не работает его компьютер.
     Они  приехали  в Канны.  Джим  всегда ненавидел  Канны;  это было самое
отвратное  место на Лазурном берегу и все-таки это был Лазурный берег. Когда
Джиму был двадцать один год, он жил в Ницце с одной очень красивой девушкой,
в которую был безумно влюблен. Четыре месяца он был  счастлив. Так было, да.
Но прошло.
     Четыре  месяца  он  был...  героем во  всем -  чемпионом по  открыванию
заевших окон,  по  заведению  заглохших автомобилей,  по щипанию  аппетитных
ягодиц.  А  теперь  - на  протяжении  последних  двух лет  - он каждый  день
просыпается с мыслью, что надо  придумать какую-нибудь убедительную причину,
почему он сегодня не будет вешаться.
     Они медленно  ехали по  бульвару. Вид  многочисленных кафешек вызвал  у
Джима непомерную ностальгию. Ничто  не сравнится с  французским  кафе.  Но с
другой стороны, клубы во  Франции  сплошь  дерьмовые и дорогие.  Тот клуб, к
которому они приближались, был  как раз из таких. С претензиями  и лазерными
лучами  на  крыше,  которые  разрезали  небо  с   полным   пренебрежением  к
низколетящему воздушному транспорту.
     У  клуба была своя автостоянка. Выходя из машины, Джим наступил в лужу.
Хьюго пошел  первым,  поскольку ему  надо  было  платить  за  девушек.  Джим
заметил,  что   вышибала  на  входе  (низкорослый,   но  крепкий  громила  с
пропирсованным  ухом)  при виде Джима решительно замотал головой. (Наверняка
существует  какой-то  закон, согласно которому  тебе никогда  не  устроиться
вышибалой  - будь у тебя  хоть пять  черных поясов и справка о том, что ты в
совершенстве владеешь пятью иностранными языками, - если  ты не коренастый и
наголо бритый урод.)  Наверняка  их сейчас развернут, потому  чт