да  и живот-от не  молодой,  если
правду говорить. Мы и помаленьку доедем.
     -- Гони! гони! -- кричит диким голосом Вильгельм. -- Вовсю гони!
     Извозчик и кляча пугаются. Извозчик хлещет кнутом, кляча мчится, нелепо
подбрыкивая задними ногами, оседая крупом. Худой,  сгорбленный  Вильгельм, с
горящими глазами, взлетает на каждом ухабе. На Вознесенской  улице, у самого
Синего моста, кляча делает отчаянный прыжок в  сторону и вываливает седока в
сугроб.  Снег  залепляет  на  миг  рот и  глаза -- холодный,  быстро тающий.
Вильгельм слышит над собой озабоченный голос:
     -- Эх, оказия! Живот, главное дело, немолодой,  говорил я -- ходу в нем
нет.
     На  сугробе чернеет пистолет. В ствол  забился снег. Вильгельм пытается
его вытряхнуть,  но снег набился  плотно. Тогда Вильгельм садится, извозчик,
покачивая толовой, задергивает невозможно  драный  ковер,  и  облезлая кляча
мчится дальше.
     -- Гони, гони во всю мочь!

IV
     У  Московского полка шум,  движение,  солдаты  строятся, одни разбирают
боевые   патроны,  другие  заряжают  ружья,   тащат  знамена.  Среди  солдат
Щепин-Ростовский, а в  стороне  незнакомый  офицер. Кругом  заваруха, говор,
крик, а во дворе, кажется, идет настоящая свалка.
     "Ага, начинается, вот оно!"
     Вильгельм вылезает  из  саней,  путаясь  ногами,  бежит  к  незнакомому
офицеру и бормочет необыкновенно быстро:
     -- Что вы хотите, чтоб я сказал вашим братьям из Гвардейского экипажа?
     Офицер  молчит.  Вильгельм,  думая, что  он принимает  его  за  шпиона,
называет себя. Но офицер молча указывает на  солдат  и пожимает плечами. Он,
видимо, не желает разговаривать.
     В это время Щепин видит Вильгельма и кричит надорванным голосом:
     --  Сейчас  выступаем!  Бестужев  Михаил  уже  пошел  с  ротой.  Экипаж
выступил?
     -- Нет еще.
     -- Скачите туда, мы через десять минут на площади.
     Кляча несет Вильгельма по тем же улицам  в Гвардейский экипаж. Извозчик
молча ее нахлестывает, потом оборачивается:
     --  Барин, что я вам  скажу --  как бы беды не  вышло.  Вы  военный али
какой? Видите сами, тут такое деется.
     -- Я тебя у Гвардейского  экипажа отпущу.  Извозчик мгновенно веселеет,
он дергает вожжами покладисто.
     -- Понятно, по разным делам господа разъезжают, кому что.
     Улицы, по которым  они едут, неспокойны.  Собираются кучки, на  панелях
застыли робкие одиночки. Куда-то  во всю прыть бегут трое мастеровых, они не
успели еще скинуть фартуки.
     -- Сень, ты куда? -- кричит встречный мастеровой, узнав приятеля.
     -- На площадь, с царем воевать, -- отвечает другой, веселый, и свищет.
     --  Ну ты молчи,  пащенок, -- говорит ему вслед пожилой картуз, -- мало
тебя драли дома.
     Вдали слышен  звук, значения которого  Вильгельм сначала  не  понимает,
похожий  на  звук отлива,  когда волна, вбирая береговой  гравий,  уходит от
берега, или  на бойкую болтовню тысячи маленьких  молотков. Он догадывается:
скачет где-то конница.
     В  это время  мимо  проносится  в  прекрасных санях  с  сетью  какой-то
статский советник с  белым  плюмажем и, вглядевшись в  Вильгельма, низко ему
кланяется. Вильгельм не узнает его, но на поклон отвечает учтиво.
     Так  в  этот  день  мчатся в  своих беговых  санях,  скачут  на  бедных
извозчичьих клячах, в служебных повозках, бегут пешком, задыхаясь, многие, И
Сашу, и Бестужева, и вот этого незнакомого статского советника несет  тот же
ледяной ветер из каналов улиц к площади.
     И этот ветер уже катит туда кровь города -- войска, с тем чтобы площади
наполнялись до  краев этой кровью, которая застоялась  за последние годы,  а
теперь идет к сосудам.
     Вильгельма же этот ветер кружит по улицам,

V
     В Гвардейский экипаж не пропускали.
     Во дворе слышался топот, как будто кто-то в тысячу ног утаптывал землю.
Щелкали затворы, и резкий голос командовал:
     -- Строй-ся!
     Часовой загородил путь штыком: -- Не велено пускать.
     -- А что там такое?
     Часовой молчал. Потом, вскинув на Вильгельма дикие глаза, крикнул:
     -- Заколю!
     И  Вильгельму   начинает  казаться,  что   он  какой-то   мяч,  которым
перебрасываются, -- проскакал от Экипажа к московцам, от московцев к Экипажу
и  вот отскочил: ворота заперты. Толпа любопытных мальчишек окружила его.  У
часового  бегают  глаза, он  тоже, кажется,  ничего  не понимает;  пройти  в
ворота, во всяком случае, невозможно.
     --  Як брату, голубчик, нельзя ли пройти,  -- просит Вильгельм. Часовой
молчит. Вильгельм вдруг полез в низкую калитку, нагнув голову.
     Двор. Черные люди тащат оружие, бегают. Одна рота построилась.
     Вильгельм  почти  не  видит людей. Он  взбирается на какой-то ящик.  Он
кричит пронзительным голосом:
     -- Братцы!
     Кругом черные люди, ружья, трепыхается знамя.
     -- Московцы выступили! Через десять минут!.. -- кричит Вильгельм.
     Люди кричат ему что-то, поднимают ружья вверх,
     -- Ура! -- кричат они.
     -- На  площадь! -- кричит Вильгельм и  качается на разлезающемся ящике.
Его подхватывают на руки. Кто-то его целует. Он оглядывается.
     Миша.
     --  Иди,  иди отсюда, -- говорит  тихо  Миша  и  тяжело  дышит.  --  Мы
выступаем.
     Он подталкивает Вильгельма.
     И Вильгельм покорно выбегает за ворота. Он бежит к саням.
     Теперь куда же? На площадь? Но его уже закружило по улицам.
     -- В Финляндский полк.
     "Финляндский полк"  выскочило случайно, потому что  он вспомнил  чью-то
фразу: "В Финляндском полку у нас Розен и Цебриков".
     У ворот полка его окликают. В санях сидит офицер. Он красен, возбужден,
куда-то собирается  и кричит  другому,  который стоит  без  шинели, в  одном
мундире:
     -- Enflammez! Enflammez! 1
     1 Разжигайте! Разжигайте! (франц.).

     Заметя Вильгельма, он окликает его. Это Цебриков.
     --   Подвезу  вас,  --  говорит  он,  глядя   блуждающими  глазами.  --
Канальство, пути никакого, лошади падают.
     -- Как ваши финляндцы?
     --  Черт  знает.  --  Цебриков хватает  за  застежки Вильгельма. --  Да
поймите  же вы,  что  не  так нужно действовать. Я  ему  говорю:  вы  просто
выведите людей, разберите патроны. Он мне отвечает: не могу вести без ясного
объяснения (слова у Цебрикова путаются).  Садитесь,  подвезу. Вы на площадь?
-- Он не дожидается ответа.
     --  Иван! -- кричит  он отчаянно  солдату на козлах. -- К Сенату! Гони,
черт возьми!
     Вильгельм смотрит с тревогой на Цебрикова.
     --  Просто  сам  тесак возьму  и  пойду  резать,  --  говорит  Цебриков
несвязно. -- Я не могу понять, как так можно.
     У Вильгельма стучит сердце -- он не туда попал -- точно во сие -- боже,
для чего он поехал к финляндцам? Все рассыпается, валится из рук. На площадь
скорее, ведь так может весь день пройти!
     У Синего моста Цебриков снимает свою шинель. Он бормочет:
     -- Возьмите шинель. Военная. Вам удобнее. Вильгельм ничего не понимает.
     -- Мне жарко, -- говорит Цебриков, бросая шинель на снег.
     Вильгельм молча вылезает из саней и бежит.
     С Цебриковым неладно.
     На Синем мосту его окликают -- Вася Каратыгин.
     -- Куда вы, бог с вами! На площади бунт, ужас что делается.
     "Ага, на площади бунт! То-то".
     И Вильгельм кричит ему на ходу, улыбаясь бессмысленно и радостно:
     -- Знаю! Это наше дело!
     На  площади чернеет  народ.  На лесах  Исаакиевской  церкви каменщики и
мастеровые отрывают для чего-то доски. У Сената, лицом к памятнику Петра, --
густая, беспорядочная толпа московцев, их окружает народ. Вильгельм проходит
между толпой и солдатами.  У солдат спокойные лица,  и он  слышит, как  один
старый седой гвардеец говорит молодому, который прилаживает ружье к плечу:
     --  Ты ружье  к  ноге составь, будет время  целиться. Перед  московцами
расхаживают Якубович в черной повязке и Александр Бестужев, раскрасневшийся,
подтянувшийся, как  на  параде. Якубович не смотрит на  Вильгельма, на  ходу
рассеянно с ним здоровается, потом морщится, прикладывает руку к повязке:
     -- Черт, голова болит. Бестужев командует:
     -- На пле-чо!
     Вильгельм радостно повторяет за ним:
     -- На пле-чо!
     Бестужев поворачивается, красный от злости, видит  Вильгельма и говорит
ему сурово:
     -- Не мешайте.
     Саша пробегает мимо, машет ему рукой:
     -- Еду к конно-пионерам. Генерала Фридрикса убили, слышал?
     Он не ждет ответа, убегает.
     Высокий, легкий Каховской, в одном фраке, пробежал с пистолетом в руках
издали и замешался в толпу у памятника.
     Вильгельм пробирается туда же. У  самого  памятника Рылеев, Пущин и тот
неподвижный и  огромный статский советник с  белым плюмажем,  который давеча
поклонился Вильгельму.
     Рылеев  торопливо  застегивает  на себе солдатский ремень, перекидывает
сумку через плечо. Он неотступно смотрит  вперед,  на  Исаакиевскую площадь,
поверх людей.
     -- Когда придет Экипаж?
     -- В Экипаже восстание,  но  ворота заперты.  Пущин  пожимает плечами и
поворачивается к Рылееву:
     --  Дальше  так продолжаться не может,  где же, наконец, Трубецкой? Без
диктатора действовать нельзя.
     К ним  подходит  Якубович, с тусклым взглядом, держась  за повязку.  Он
говорит Рылееву мрачно и коротко:
     -- Иду на дело.
     И скрывается в толпе.
     Вильгельм  смотрит  как завороженный  на неподвижного человека  с белым
плюмажем.  Человек вдруг  скидывает  шинель  и широкими механическими шагами
идет в толпу,  белый плюмаж замешивается среди картузов и шапок; он начинает
распоряжаться в толпе, и толпа теснится вокруг него.  Все время мастеровые и
работники перебегают  к складу материалов, и у них в руках мелькают поленья,
осколки плит.
     От них  бежит на  площадь маленький черный  человек.  Ворот рубахи  его
грязен. Он быстр и верток в движениях, нос у него  хищный, беспокойные глаза
бегают.  Где  Вильгельм  встречал его?  Таких  лиц  сотни  на аукционах,  на
бульварах, в  театрах.  Маленький быстро  говорит  о  чем-то с  солдатами  и
перебегает  обратно в толпу. Он  стоит рядом  с человеком с белым  плюмажем.
Вильгельм вынимает из кармана пистолет, опять прячет его и снова вынимает.
     -- Где же Трубецкой?
     Вильгельм смотрит на Пущина, хватается за  голову и опрометью  бежит  к
набережной, где в доме Лаваля живет Трубецкой. По пути он спотыкается. Пущин
глядит ему вслед и кричит:
     -- Да пистолет-то спрячь!
     Он  смотрит  на  длинного Кюхлю,  размахивающего пистолетом, на секунду
вспоминает Лицей и улыбается.

VI
     Бритый  швейцар  впускает  тяжело  дышащего,  с  сумасшедшими   глазами
человека, смотрит на него недоверчиво, потом угрюмо снимает с  него  шинель.
Вильгельм  вспоминает: у него  в руке  пистолет, и сует его  в карман. Витая
лестница с белыми  мраморными статуями  на площадках, с зелеными растениями.
Далеко  где-то  гул, хотя дом в двух шагах  от площади.  Старый барский  дом
живет своей жизнью и  не  желает прислушиваться к уличным крикам  и каким-то
выстрелам с площади. У него крепкие стены.
     -- Как прикажете доложить?
     Вильгельм на минуту не понимает: что доложить?
     Зимний дворец может  быть занят солдатами. Сенат  может  быть разрушен,
но,  пока  будет существовать этот дом,  лакей должен  докладывать  о  госте
хозяину, хотя бы этот гость пожаловал из ада и пришел к хозяину с известием,
что его требуют на Страшный суд.
     Вильгельм роется в карманах, достает карандаш и пишет на бумажке:
     "Guillaume Kьchelbecker. Примите немедленно",
     Лакей возвращается не скоро.
     -- Княгиня просит вас.
     Залы  спокойные,  с  фарфором  на   мраморных  столах,  картины  старых
мастеров.   Вильгельм  проходит   мимо   картины,  на   которой   изображена
полуобнаженная девушка с виноградной веткой,  смотрит на нее с недоумением и
сжимает  в кармане  пистолет.  Этот старый дом с  его  чистотой  и  порядком
начинает его пугать. Подлинно,  в самом ли  деле на площади бунт? Вот сейчас
выйдет Трубецкой,  посмотрит на него удивленно, пожмет плечами, улыбнется  и
скажет, что все это одно воображение.
     Вышла княгиня. И Вильгельм вздохнул  облегченно:  лицо  княгини бледно,
губы дрожат. Нет, есть на площади  бунт, есть там солдаты, и будет там, черт
возьми, литься кровь.
     -- Его нет дома, -- говорит любезно княгиня и смотрит широкими от ужаса
глазами на руку Вильгельма.
     Тут  только Вильгельм замечает, что пистолет  опять в руке  у  него. Он
смущается и прячет его в карман.
     -- Где князь? -- спрашивает Вильгельм. -- Его ждут, княгиня.
     -- Я не знаю, -- говорит княгиня совсем тихо, -- он очень рано ушел  из
дому.
     Вильгельм смотрит на нее и спрашивает удивленно:
     -- Как ушел? Его на площади нет.
     Княгиня опускает  голову. Вильгельм все понимает,  срывается с места и,
не оглядываясь, бежит, путаясь ногами, по широкой прохладной лестнице.
     "Трубецкой на площадь не придет, он либо изменник, либо трус".

VII
     У  Адмиралтейского  канала  уже  стоит  черным  плотным  каре  рядом  с
московцами Гвардейский экипаж. Впереди --  цепь стрелков, ею командует Миша.
Экипаж  и  московцев  разделяет  небольшой  проулок  --   Сенатские  ворота,
оставляющие  вход  в Галерную  свободным.  Московцы тоже построились в каре.
Сами -- ими никто не командует.
     Вильгельм  никогда не видал столько  народа. Народ  везде -- даже между
колонн Сената стоят черными рядами  люди,  даже  на крышах  соседних  домов.
Вокруг памятника и дальше на Адмиралтейской черным-черно.
     Двое мастеровых схватили в толпе какого-то офицера и держат его крепко.
     -- Ты что, разойтись уговариваешь? Обманывают народ, говоришь? А ну-ка,
скажи еще раз, скажи.
     Вильгельм вмешивается и говорит умоляюще:
     -- Отпустите его.
     В  это  время  он  замечает  сзади,  за  офицером,   неподвижные  глаза
Каховского. Каховской  спокоен,  правая  рука  заложена  за  борт  фрака. Он
выхватывает кинжал и тяжело  ударяет офицера в голову. Офицер глухо охает  и
приседает. У розового  уха появляется  струйка крови,  ползет, расплывается,
заливает  голову, глаза. Офицер  шарит  по  земле  руками и что-то бормочет,
потом он падает.
     -- Так и надо, бей, братцы, бей, голубчики!
     Легко и быстро перебегает тонкий Каховской дальше.
     -- Уговорщиков и шпионов стрелять! -- Это кричит Пущин у памятника.
     А  веселый  мастеровой  отнял  палаш у  жандарма и  бьет его плашмя  по
голове:
     -- Куды прешь? Куды прешь, сволота?
     И  Вильгельм  делает невольное движение (он не выносит,  когда человека
бьют). Мастеровой смотрит на него, подмигивает, улыбаясь:
     --  Ваше благородие, что же вы с пистолетиком одним разгуливаете? Палаш
возьмите, пригодится, -- и сует ему в руки палаш.
     К ним подходит странный маленький  человек, в поношенной темной одежде,
со смуглым лицом и хищным носом. Таких лиц сотни -- в театрах, трактирах, на
бульварах. Говорит он хрипло, по-французски, с немецким акцентом:
     --  Я  предводитель  толпы  народной,  нам  нужно  объединиться.  Нужно
организовать толпу, раздать оружие.
     --  Кто  вы?  -- спрашивает  тихо Вильгельм, силясь припомнить, где  он
видел маленького человека.
     -- Ротмистр  Раутенфельд, в  отставке. Кавалерии  капитан. У меня, если
хотите, достаточно  сабель и всего, что нужно. Кто предводитель у вас? Толпа
хочет присоединиться.
     Вдруг  Вильгельму вспоминается  раннее утро,  обнаженные спины  солдат,
звучный голос флейты и свист шпицрутенов. Он растерянно глядит на маленького
человека и тут же о  нем забывает,  потому  что перед ним  знакомая курчавая
голова и озорная улыбка.
     -- Ба, Левушка.
     Левушка Пушкин тоже пришел поглазеть на площадь. Вильгельм берет его за
руки, радостно  сует ему  свой  палаш  и тащит, позабыв о  Раутенфельде, или
Розентале, или,  может быть, Розенберге, к памятнику. Он подводит  Левушку к
Пущину.
     -- Возьмем этого молодого солдата. И тотчас же убегает вдоль площади.
     Левушка постоял и тихо положил палаш наземь. Потом он замешался в толпу
и исчез.

VIII
     В  это время странная карета въезжает  в проулок между каре московцев и
каре  Экипажа.  Лошади  цугом,  форейтор  впереди.  В  карете сидит  молодой
человек, сильно напудренный, в чулках, в парадном бархатном камзоле, на носу
у него очки. Он  беспечно смотрит на  солдат, на бегающих людей, на  шумящие
толпы  народа. Высунувшееся из  окна кареты лицо его выражает  любопытство и
удовольствие. Проезжая мимо каре  Экипажа, он замечает Вильгельма, несколько
секунд смотрит на него, поправляет очки и потом кричит весело:
     -- Кюхельбекер, это вы?
     Вильгельм  резко  оборачивается,  видит   диковинную  карету,  молодого
человека в ней и мгновенно перестает понимать, где он находится. Он подходит
к карете и вглядывается в молодого человека:
     -- Горчаков?
     Молодой  человек в  напудренном парике -- лицейский товарищ Вильгельма,
князь  Горчаков. Он  только  что приехал  из Лондона и спешит во дворец  для
принесения присяги.
     -- Как  у вас нынче людно,  -- говорит  он  рассеянно,-- совсем  как  в
Лондоне. Я, знаешь ли, привык в Лондоне к скоплению народа, но  здесь  более
людно.
     Он обводит рассеянным  взглядом  московцев и  Экипаж  и  снисходительно
добавляет:
     -- Уже и войска собираются. Я, знаешь ли, опоздал.
     Он,  прищурясь,  близоруко  всматривается  в  Вильгельма,  кивает   ему
снисходительно и вдруг замечает в руке Вильгельма длинный пистолет.
     -- Что это такое? -- он поправляет очки.
     -- Это? -- переспрашивает Вильгельм, тоже рассеянно,  и смотрит на свою
руку. -- Пистолет.
     Горчаков задумывается, смотрит по сторонам и говорит форейтору:
     Трогай, голубчик.
     Он вежливо раскланивается с Вильгельмом и, ничего не понимая, проезжает
дальше.

IX
     В атаку на мятежников  ведет конногвардейцев эскадронами генерал Орлов.
Приказ: врезаться и изрубить на месте.
     Не  подкованные на острые шипы лошади скользят по обледенелой-мостовой,
падают.  Перебегают  в  толпе  темные фигуры к складу  материалов и обратно,
нагибаются  за каменьями, и, размахивая  руками, командует толпой  человек в
белом плюмаже  и  тот,  маленький,  черный. Московцы палят. Из толпы летят в
конногвардейцев  поленья  и камни.  У  конногвардейцев  не отпущены  палаши.
Вильгельм  видит,  как  хватается  дивизионный командир  рукой за  грудь. Он
ранен. Звук шаркающих по льду подков, тяжелый и глухой стук падающих конских
тел, и  конногвардейцы  поворачивают лошадей. Молодой конногвардеец  смешно,
как вешалка, летит  головой вниз. Вдали крики, ругань, мелкий, раздельный  в
каждом звуке шум удаляющихся копыт.
     -- Братцы, в людей не стреляйте, цельте в лошадей! -- это кричит Саша.
     -- Да, да, -- кивает головой Вильгельм, --  цельте,  братцы,  лошадям в
морды -- жалко людей. -- Он улыбается.
     -- Мыслимое ли  это  дело, -- ворчит  старый  седой  гвардеец,  --  зря
патроны тратить. Лошадям в морду, С лошадями не воевать.
     Атака отбита.
     И  начинается  безмолвное стояние  --  стояние,  несмотря  на  беготню,
безмолвное, хотя в воздухе крики  и редкая команда. Потому что теперь решают
морозные, обледенелые площади, а не воля отдельных людей.

X
     Николай  без  свиты, в одном мундире,  с лентой через плечо, не замечая
холода, выбежал из дворца.
     Толпа шумела, но Николай не знал, что народ на Разводной площади -- это
только  брызги  от   человеческой  реки,  которая  безостановочно  течет  на
Адмиралтейскую, Исаакиевскую и Петровскую.
     Лицо у Николая было серое, может  быть от холода.  Он выпячивал грудь и
зорко глядел  по  сторонам. Смотр  начался. Он  прислушался.  В одной  кучке
кричали:
     -- Константина сюда!
     Николай повернулся и  посмотрел  с  тоской на двух придворных,  которые
стояли близ него; Бенкендорф протянул ему  какую-то бумагу, и он понял: надо
прочесть  манифест.  Он сделал  знак рукой и  начал  читать тихим, протяжным
го