но, -- сложи  вещи. Семен,  ничего не
говоря и не глядя на Вильгельма,
     полез в шкап и начал укладываться.
     -- Ах,  нет, нет, -- вдруг быстро сказал  Вильгельм. -- Какие там вещи.
Дай мне две рубашки.
     Он  взял  сверток,  посмотрел  вокруг,  увидел  свои  рукописи,  книги,
наткнулся глазами на Семена и кивнул ему рассеянно:
     -- Прощай, сегодня же уходи с квартиры.  Поезжай в Закуп. Денег займешь
где-нибудь. Ничего никому не говори.
     Он надел старый тулупчик, накинул поверх бекешку и двинулся к двери.
     Тут Семен схватил его за руку:
     --  Куда вы, Вильгельм  Карлович, одни  поедете? Вместе жили, вместе  и
поедем.
     Вильгельм  посмотрел на  Семена, потом  обнял его,  подумал  секунду  и
быстро сказал:
     --  Ну, собирайся живо. Возьми себе две  рубашки.  Они  пошли пешком до
Синего моста. Вильгельм шел,
     спрятав  лицо  в  воротник.  Он   в  последний  раз  посмотрел  на  дом
Российско-Американской  торговой  компании,  потом  они  взяли  извозчика  и
поехали к Обуховскому мосту.
     У  Обуховского   моста  Вильгельм  с  Семеном  слезли.  Отвернув  лицо,
Вильгельм расплатился, и они пошли вперед по тусклой улице.
     Недалеко от заставы,  в  темном  переулке, Вильгельм вдруг остановился,
сорвал белую пуховую шляпу и провел по лбу.
     "Рукописи...  Что же с рукописями, с трудами будет? Пропадет все. -- Он
всплеснул  руками.  --  Не возвратиться ли? Заодно и Сашу повидать -- нельзя
ведь так просто уйти от всех, от всего".
     Семен стоял и ждал; фонарь мерцал на застывшей луже.
     "Нет, и это кончено. Прошло, пропало и не вернется. Вперед идти".
     --  Вильгельм  Карлович, --  сказал вдруг  Семен, -- а  как же  это  мы
квартиру бросили. Ведь все вещи безо  всякого присмотра остались. Разграбят,
поди.
     -- Молчи, -- сказал ему Вильгельм. -- Голова дороже имения.
     Они обошли заставу и вышли  на большую дорогу, ведущую к Царскому Селу.
Они  прошли пять верст. Дорога была  тихая, темная. Изредка  погромыхивал на
телеге запоздалый  чухонец  и шел опасливый пешеход с палкой, оглядываясь на
двух молчаливых людей.
     В немецкой деревне  они наняли немца, который  за пять рублей провез их
мимо Царского Села в Рожествино. Проезжая мимо Царского, Вильгельм посмотрел
в темноту, стараясь определить место,  где стоит Лицей, но в  темноте ничего
не  было  видно. Тогда он  закрыл  глаза  и  задремал,  больше  не думая, не
чувствуя и не помня ни о чем.

IV
     Секретно
     Его Высокопревосходительству
     Генерал-инспектору всей Кавалерии
     Главнокомандующему Литовским Отдельным Корпусом
     Наместнику Царства Польского
     Его Императорскому Высочеству Цесаревичу.
     От Военного министра.
     Государь Император высочайше повелеть  соизволил  сделать  повсеместное
объявление,  чтобы взяты  были  все меры  к  отысканию  коллежского асессора
Кюхельбекера,  а  если где  окажется  кто-либо скрывающий,  с тем поступлено
будет   по   всей  строгости   законов  против  скрывающих   государственных
преступников. О сей Высочайшей воле честь имею донесть Вашему Императорскому
Высочеству  и присовокупить, что  Кюхельбекер росту высокого, худощав, глаза
навыкате, волосы  коричневые,  рот при  разговорах  кривится,  бакенбарды не
растут, борода  мало зарастает,  сутуловат  и  ходит  немного  искривившись,
говорит протяжно, ему около 30 лет.
Военный министр гр. А. И. Татищев.
     Генваря 4 дня 1826 г. No 76.

     Секретно
     Его Высокопревосходительству
     Господину Военному министру.
     От Рижского Генерал-губернатора.
     Получив  почтенное отношение Вашего  Высокопревосходительства  от  4-го
сего  генваря  о принятии мер к отысканию коллежского асессора Кюхельбекера,
долгом поставляю  ответствовать  на  оное,  что  я, узнав  о  скрывательстве
помянутого Кюхельбекера, тогда же  сделал  распоряжение  о задержании,  коль
скоро где-либо в губерниях, главному управлению моему вверенных, появится; а
после  того  г.  С.-Петербургский  Военный  Генерал-губернатор  сообщил  мне
Высочайшую Его  Императорского  Величества  волю  касательно отыскания  того
Кюхельбекера;  почему  и  не  оставил  я  подтвердить  подведомственным  мне
гражданским губернаторам о точном исполнении  состоявшегося по сему предмету
Высочайшего повеления. При уведомлении о сем позвольте мне удостоверить Ваше
Высокопревосходительство, что я обращаю всегда должное внимание и сам строго
наблюдаю как за принятием деятельных мер к  отысканию важных государственных
преступников,  так  и   вообще  за  безотлагательным  и  точным  исполнением
Высочайшей воли.
Генерал-губернатор Генерал Маркиз Паулуччи.
     Генваря 12 дня 1826 г. No 22.

     Секретно
     Начальнику 25-й Пехотной Дивизии Господину Генерал-лейтенанту
     и Кавалеру Гогелю 2-му,
     От Генерал-инспектора всей Кавалерии
     Главнокомандующего Литовским Отдельным Корпусом
     Наместника Царства Польского Его Императорского Высочества Цесаревича.
     Г. Военный  министр  Генерал  от  инфантерии Татищев  от  4-го  генваря
уведомил меня, что Государь Император высочайше  повелеть соизволили сделать
повсеместное  объявление, чтобы  взяты были  меры  к  отысканию  коллежского
асессора  Кюхельбекера, и если где окажется кто-либо, его скрывающий, с  тем
поступлено будет по всей строгости законов против скрывающих государственных
преступников;  присовокупляя  при  том,  что   Кюхельбекер  росту  высокого,
сухощав,  глаза  навыкате, волосы коричневые,  рот  при  разговоре кривится,
сутуловат и ходит немного искривившись, говорит  протяжно, ему около 30 лет.
Во  исполнение  таковой  Высочайшей  Его   Императорского  Величества  воли,
предлагаю  Вашему Превосходительству, объявив об оном по Высочайше вверенной
Вам дивизии, принять строгие  меры к разысканию,  не находится ли означенный
Кюхельбекер где-либо в расположении войск оной дивизии, и ежели окажется, то
тотчас, задержав его, под строжайшим арестом мне с нарочным донести.
Генерал-инспектор всей Кавалерии
Константин.
     Варшава
     Генваря 11 дня 1826 г. No 77
     Надписано:
     От 14  генваря предписано  бригадным и полковым  командирам о  принятии
строжайших мер к отысканию.
     Генерал-лейтенант Гогелъ 2-й.

V
     Высокий  сухощавый  человек с  выпуклыми  глазами  сидел  в  загородном
трактире за отдельным столом. Он смотрел по сторонам и бормотал:
     -- Что же будет со мной, что же теперь со мной будет?
     Потом  он  положил  голову на руки и  зарыдал. В трактире  было шумно и
весело,  цыганка пела, и сумрачный  цыган с  большими  черными  усами дергал
гитару.  За  соседним  столом появился неслышно  небольшой,  очень  прилично
одетый человек в форме  отставного полковника. Он долго смотрел на длинного,
потом быстро выхватил из  кармана бумагу и пробежал ее глазами. Прочитав ее,
он тихо свистнул. Потом подозвал слугу, расплатился и  вышел.  Через полчаса
вышел  и  высокий  худощавый  молодой  человек,  пошатываясь.  Его сразу  же
схватили  двое  каких-то  людей, бросили в  сани и помчали. Высокий закричал
пронзительным голосом:
     -- Грабят!
     Тогда  один из молчаливых людей,  который  его крепко  держал за  руки,
быстро окрутил ему рот платком, а другой столь же быстро связал ему веревкой
руки. Высокий вытаращенными глазами смотрел на них.
     Его привезли. Трое дежурных полицейских ввели его в  комнату, бросили и
крепко заперли  на ключ. Люди, которые привезли высокого,  устало  разминали
руки.
     --  Поймали,  --  сказал  с  удовлетворением  один.  Тотчас  же  вышел,
покачиваясь, полицеймейстер
     Шульгин. Он велел развязать высокому руки и начал допрос:
     -- Ваше имя, отчество, звание?
     -- Протасов Иван Александрович, -- пробормотал высокий.
     -- Не запирайтесь, -- сказал Шульгин строго. -- Вы Кюхельбекер.
     Высокий молчал.
     -- Кто? -- переспросил он.
     --  Кюхельбекер  Вильгельм  Карлов, мятежник,  коллежский  асессор,  --
громко сказал Шульгин, -- а никакой не Протасов.
     -- Что вам от меня угодно? -- пробормотал высокий.
     -- Вы признаете, что вы и есть разыскиваемый государственный преступник
Кюхельбекер?
     -- Почему  Кюхельбекер? -- удивился высокий. -- Я ничего не понимаю.  Я
от Анны  Ивановны формальный  отказ получил,  а  потом  меня схватили, а  вы
говорите Кюхельбекер. К чему все это?
     -- Не притворяйтесь, -- сказал Шульгин. -- Приметы сходятся.
     Он вынул лист и начал бормотать:
     --  Рост  высокий,  глаза  навыкате,  волосы  коричневые,  гм,   волосы
коричневые, -- повторил он.
     У высокого были черные как смоль волосы.
     -- Что за оказия? -- спросил Шульгин, озадаченный.
     Высокий задремал, сидя в креслах.
     -- "Бакенбарды не растут".
     Шульгин опять посмотрел на высокого. Бакенбард у  высокого --  точно --
не было.
     --  А!  --  хлопнул  он  себя  по лбу.  --  Понял.  Выкрасился!  Голову
перекрасил!
     Он позвал жандармов.
     --  Мыть голову этому человеку, -- сказал он  строго, -- да хорошенько,
покамест коричневым не сделается. Он перекрашенный Кюхельбекер.
     Высокого разбудили и отвели в камеру. Там его мыли, терли щетками целый
час. Волосы были черные.  У Шульгина  были нафабренные бакенбарды,  и дома у
него  был  спирт,  который   дал  ему  немец-аптекарь;  спирт  этот   краску
превосходно  смывал.  Когда старая  краска начинала линять  на  бакенбардах,
Шульгин мыл им бакенбарды, и краска сходила. Он написал жене записку:
     "Mon  ange,  пришли немедля с сим человеком  спирт,  который  у  меня в
шкапчике  стоит.  Очень  важно, душа  моя,  не ошибись.  Он  во  флакончике,
граненом".
     Высокому мыли голову спиртом.
     -- Полиняет, -- говорил Шульгин, -- от спирта непременно полиняет.
     Высокий не линял.
     Тогда  Шульгин, несколько  озадаченный,  послал  жандарма  за  Николаем
Ивановичем Гречем. Николай Иванович становился специалистом по Кюхельбекеру.
     Когда  он  вошел  к   полицеймейстеру,  полицеймейстер,  хватив  полный
стаканчик рому, сказал ему довольно учтиво:
     -- Прошу  у  вас объяснения по одному делу,  а вы должны  сказать сущую
правду по долгу чести и присяги.
     --  Ваше превосходительство  услышит  от меня только  сущую  правду, --
сказал Николай Иванович, слегка поклонившись.
     -- Знаете ли вы Кюхельбекера?
     --  Увы,  --  вздохнул  Николай  Иванович,  --  по  литературным  делам
приходилось сталкиваться.
     -- Так. А вы его наружность помните?
     --  Как  же,  помню,  ваше превосходительство.  Шульгин  повел  Николая
Ивановича в другую комнату.
     На  софе  лежал  высокий  молодой  человек  и смотрел в  потолок  диким
взглядом. Шульгин с сожалением посмотрел на его черную голову.
     -- Мыли, мыли, не отходит, -- пробормотал он.
     -- Что мыли? -- удивился несколько Николай Иванович.
     Шульгин махнул рукой.
     -- Кюхельбекер ли это?
     -- Нет!
     -- А кто это?
     -- Не знаю.
     Тогда молодой человек вскочил и закричал жалобным голосом:
     -- Николай Иванович, я ведь Протасов; вы ведь меня у Василия Андреевича
Жуковского встречали.
     Греч вгляделся.
     -- А, Иван Александрович, -- сказал он с неудовольствием.
     Шульгин с омерзением посмотрел на высокого:
     -- Что же вы сразу не сказали, что вы не Кюхельбекер?
     Он махнул рукой и пошел допивать свой ром.
     В  ту  же ночь было  арестовано еще  пять  Кюхельбекеров: управитель  и
официант  Нарышкина,  сын   статского   советника  Исленев  и  два   молодых
немца-булочника.
     Голов  им  не  мыли,  а Шульгин  прямо посылал за Николаем  Ивановичем,
который к этому делу за неделю привык.

VI
     В  Валуевском кабаке сидел маленький мужик и пил чай,  чашку за чашкой.
Огромную овчинную шапку с черным  верхом  он положил  на стол.  Пот лился  с
него, он пил уже третий  чайник, но по-прежнему кусал сахар, дул в блюдечко,
а между тем подмигивал толстой девке в пестрядинном сарафане, которая бегала
между  столами. В  кабаке было  мало народу,  и мужику было скучно.  В  углу
сидели  проезжающие: высокий, худощавый, в  белой  пуховой шляпе  человек  и
другой -- молодой, белобрысый. Пили и ели  с жадностью. Мужик с любопытством
смотрел на высокого.
     "Не то из бар, не то дворовый. Из управляющих, видно", -- решил он.
     Высокий проезжий тоже смотрел на мужика внимательно, не столько на него
самого,  сколько на его шапку.  Мужик это  заметил,  взял шапку со стола  и,
смутившись чего-то, надел ее на голову. В  шапке сидеть было неудобно, и  он
скоро опять положил  ее на стол. Высокий толкнул локтем белобрысого и кивнул
ему на мужика. Он отдал белобрысому свою белую шляпу. Тот подошел к мужику.
     -- Эй, дядя, -- сказал он весело. Мужик поставил чашку на стол.
     -- Дядя, меняй шапку. Я тебе белую дам, ты мне черную.
     Мужик посмотрел на белую шляпу с недоверием.
     -- А для чего мне менять, -- сказал он спокойно, -- чем моя шапка худа?
Мне твоей не надо.
     -- Не чуди,  дядя, -- сказал белобрысый. -- Шляпа дорогая, городская, в
деревне по праздникам носить будешь...
     -- По праздникам, -- сказал  мужик, колеблясь. -- А куда ж ее в будень?
Засмеют меня.
     -- Не засмеют,  --  сказал уверенно белобрысый, взял со стола  овчинную
мужикову шапку и отнес ее высокому.
     Высокий надел ее, улыбнувшись, потрогал ее  на себе рукой, расплатился,
и оба они вышли.
     Проезжие  давно летели  по ухабам  в лубяном  возке,  а  мужик  все еще
примерял белую шляпу, рассматривал, клал на стол и старался понять, для чего
это высокому  понадобилось менять алтын на грош --  белую  пуховую шляпу  на
черную мужицкую овчину.

VII
     Под Новый год Вильгельм  подъехал к Закупу. Дорога была все  та  же, по
которой он катался когда-то с Дуней, но теперь она лежала под снегом, вокруг
были пустынные поля. До Закупа оставалось версты две-три, надо было проехать
большую  деревню  Загусино. Все  Загусино  знало Вильгельма.  Здесь жил  его
старый приятель  Иван  Летошников. Вильгельм остановился в  Загусине немного
отдохнуть, попить чаю, спросить, что слышно в Закупе.
     Огромный  седой  старик, староста Фома Лукьянов,  встретил  его у своей
избы, поклонился  низко и пристально посмотрел  на Вильгельма  умными серыми
глазами. И сразу же Вильгельм почувствовал,  что дело неладно. Он спрыгнул с
возка и пошел в избу. Фома неторопливо пошел за ним. В избе возилась старуха
у печи; замешивала в дежу тесто. Фома суровым жестом отослал ее вон.
     -- Просим  милости, барин, -- сказал он, указывая Вильгельму на  скамью
под образами.
     -- Как все здоровы? -- спросил Вильгельм, не глядя на старосту.
     -- Слава  богу, --  сказал староста, поглаживая  бороду, -- и  сестрица
ваша,  и  маменька  здесь,  и  Авдотья Тимофеевна  в  гостях.  Все как  есть
благополучно.
     Вильгельм провел рукой по лбу:  Дуня здесь и мать. Он сразу позабыл все
свои опасения.
     --  Ну,  спасибо, Фома,  --  он  вскочил.  -- Поеду к нашим.  Где Семен
запропастился? -- И он двинулся из избы.
     Фома на него посмотрел исподлобья.
     -- Куда торопитесь, барин? Присядь-ка. Послушай, что я вам скажу.
     Вильгельм остановился.
     -- За тобой кульер из Петербурга был приехавши с двумя солдатами. Там и
сидели в Закупе, почитай что три дня сидели. Только третьего дня уехали.
     Вильгельм побледнел и быстро прошелся по избе.
     -- Не дождались, видно, -- говорил староста, посматривая на Вильгельма,
--  а нам барыня  заказала: если  приедет Вильгельм Карлович,  скажите,  что
кульер за ним приезжал.
     -- Уехал? -- спросил Вильгельм. -- Совсем уехал?
     -- Да вот говорили ребята, что тебя в Духовщине дожидаются.
     Вильгельм   поглядел  кругом,  как  загнанный  зверь.   Духовщина  была
придорожная деревня, через которую он должен был ехать дальше по тракту.
     -- Вот  что,  барин,  -- сказал ему Фома,  --  ты тулуп сними,  с  нами
покушай, да Семена позовем, полно ему с лошадьми возиться, а потом подумаем.
Я уж мальчишку своего спосылал в Закуп. Там он скажет.
     В избу вошел лысый старик  с круглой бородой. Вильгельм вгляделся: Иван
Летошников.  Иван был по  обыкновению  пьян  немного.  Тулупчик  на нем  был
рваный.
     --  С приездом,  ваша милость, -- сказал  он  Вильгельму. -- Что это ты
отощал больно? -- Он посмотрел в лицо Вильгельму.
     Потом он  увидел Вильгельмов тулуп, мужицкую шапку на нем и удивился на
мгновение.
     -- Все русскую одежу любишь, -- сказал он, покачивая головой.
     Он помнил, как Вильгельм три  года тому назад ходил в  Закупе в русской
одежде. Вильгельм улыбнулся:
     -- Как живешь, Иван?
     -- Не живу,  а, как сказать, доживаю, -- сказал Иван. -- Ни я житель на
этом свете, ни  умиратель. А у вас там, в Питере, слышно, жарко  было? -- Он
подмигнул Вильгельму.
     -- Да-да, жарко, -- протянул Вильгельм рассеянно и сказал, обращаясь не
то к Фоме, не то к Ивану: -- Как бы мне матушку повидать? (Он думал о Дуне.)
     Фома сказал уверенно:
     --  Обладим.  Они  в  рощу  поедут  покататься,  и  вы  поедете.  Там и
встретитесь. Поезжайте хоть  с  Иваном.  Только вот что,  барин, свою  одежу
скидай, надевай крестьянскую.
     Он крикнул в избу старуху и строго приказал:
     --  Собери  барину  одежу,  какая  есть: подавай тулуп,  лапти, рубаху,
порты. Поворачивайся, -- сказал он, глядя на недоумевающее старухино лицо.
     Вильгельм переоделся.
     Через пять минут они с Иваном ехали в рощу по глухой боковой дороге.
     -- Милый; --  говорил Иван,  --  этой дороги не то что люди,  вояки  не
знают. Будь покоен.  Цел останешься.  Мы кульеру во какой нос натянем. (Фома
ему проболтался.)
     В  роще уже дожидались  Дуня  и  Устинька. Мать  решили  не тревожить и
оставили дома.  Дуня просто, не скрываясь, обняла Вильгельма и  прикоснулась
холодными с мороза губами к его губам.
     Устинька, ломая руки, смотрела на брата. Потом она зашептала тревожно:
     -- Паспорт есть ли у тебя? Вильгельм очнулся.
     -- Паспорт? -- переспросил он. -- Паспорта никакого нет.
     -- Семен с тобой? -- спросила Устинька.
     -- Со мной, не хотел одного отпускать.
     -- Молодец, -- быстро сказала Устинька, и слеза побежала у нее по щеке.
Она этого не заметила. Потом поправила шаль на голове и  сказала  торопливо:
-- Вы  здесь подождите с Дуней.  Я тебе паспорт привезу. И на  дорогу соберу
кой-чего. Не можешь ведь ты так налегке ехать.
     --  Ничего не собирай, ради бога, -- сказал  быстро Вильгельм,  -- куда
мне? -- Он улыбнулся сестре.
     Устинька  уехала. Они остались с Дуней  вдвоем.  Через полчаса Устинька
вернулась с паспортом для Вильгельма и с отпускной для Семена.
     -- Ты в Варшаву  иди, -- шепнула она, -- оттуда  до  границы  близко. И
запомни, Вильгельм, имя:  барон  Моренгейм. Это маменькин кузен. Он  живет в
Варшаве. Он человек влиятельный и тебя не оставит. Запомнил?
     --  Барон  Моренгейм, --  покорно  повторил Вильгельм.  Дуня, улыбаясь,
смотрела на него, но слезы текли у нее по щекам.
     Такой  он запомнил ее навсегда, румяной от мороза,  с холодными губами,
смеющейся и плачущей.
     --  Барин, а  барин,  --  сказал  Иван, когда они возвращались,  --  ты
послушай,  что  тебе  скажу: твой Семен  штучка  городская. Он здешних дорог
нипочем не знает. Я извозчик  знаменитый. От  Смоленска до Варшавы, почитай,
двадцать годов ездил. Ты меня возьми с собой.
     -- Нет уж, Иван, -- сказал Вильгельм и улыбнулся устало, -- где тебе на
старости лет в такой извоз ходить.

VIII
     Белая дорога с верстовыми столбами однообразна.
     Вильгельм спал, забившись в угол лубяной повозки, вытянув длинные ноги.
Семен  подолгу  смотрел  на  снежные поля,  клевал  носом, время  от времени
оборачивался   с   облучка  и  заглядывал  под  навес  возка:  там  моталось
неподвижное лицо Вильгельма. Семен покачивал головой, напевал  тихо себе под
нос  и похлестывал лошадей. Лошадей Устинья Карловна дала  хороших. Чалка, с
лысиной  на лбу, была