Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
я груз, тем
свободней идет по течению.
Наконец он вытащил камень, быстро сдернул с него узел шнура, бултыхнул
его в воду и, откинув дочке конец каната, прикрепленный к деревяшке,
приказал:
-- Мотай!
Он пересел на среднюю банку, показывая Сергею, чтобы тот садился на
корму рядом с девочкой.
-- Сильно болит? -- спросил он у Сергея, сбрасывая в воду весла.
-- Да, порядком, -- сказал Сергей и тронул место, где ударил его
морской скорпион. Боль продолжалась с не меньшей силой, но характер ее
несколько изменился. Казалось, вокруг костяной сердцевины ее наращивается и
наращивается пульсирующая масса боли.
-- Можно, я высосу рану? -- сказала девочка. С мотка мокрого шнура
капала вода, и видеть это почему-то было неприятно.
-- Ну что ты, -- ответил Сергей, чувствуя, что это было бы слишком
демонстративно.
-- Если бы разрезать, -- сказал хозяин, изо всех сил налегая на весла,
-- а так ничего не высосешь.
-- Ничего, пройдет, -- сказал Сергей и отодвинул ногу, когда по ней
скользнул мокрый шнур, который доматывала девочка. Прикосновение почему-то
было неприятно, хотя все еще было очень жарко.
-- Конечно, пройдет, -- сказал хозяин, ровно и сильно загребая, -- часа
два-три, а там уляжется. {186}
"Неужели еще часа два-три", -- подумал Сергей, отказываясь верить, что
такая боль может длиться так долго.
Хозяин сильно загребал своими жилистыми, мускулистыми руками, и лодка
шла очень быстро, несмотря на тяжелый садок с рыбой, висевший за бортом.
Иногда брызги от весел падали на корму, где сидели Сергей и девочка, и
Сергей вздрагивал, до того эти брызги были ему неприятны. Видно, его
начинало знобить.
Они шли близко от берега и снова увидели скалу и девушку, так мягко
облегающую ее. Теперь ему почему-то неприятно было видеть голую девушку,
окруженную водой, то есть ему было неприятно, что ее может обрызгать любая
волна.
Услышав шум весел, девушка подняла голову и улыбнулась всем, может быть
Сергею в особенности, отчасти выражая взглядом удивление, что они уже
уходят. Сергей попытался ей дружески улыбнуться, но, чувствуя, что ему не до
этого, оставил попытку на полпути.
-- Его скорпион ударил! -- крикнула девочка, словно хотела объяснить ей
недостаточную дружественность прощания.
-- Скорпион? -- повторила та, ничего не понимая, и, набрав в шапочку
воды, облила себя ею, отстранив книгу, чтобы она не намокла.
Сергей вздрогнул, увидев, что она обливается водой. Лодка шла вперед, а
девушка, все уменьшаясь, опять набрала в свою шапочку воду и опять уютно
облилась ею, как бы говоря: вот мне жарко, я обливаюсь водой, и это ясно и
понятно. А откуда взялся ваш скорпион, я не знаю, да и не очень-то это мне
нужно знать. Она снова улеглась на скалу и положила на лицо распахнутую
книгу.
Близко от них прошла лодка с местными рыбаками, и тонкая водяная пыль
от винта обдала Сергея, и он невольно напряг мышцы, словно не хотел впускать
в себя эту неприятную влагу. Рыбаки ревниво оглядели их улов и сами знаками
показали, что у них ничего нет, хотя никто их об этом не спрашивал. Запах
бензина и водяная пыль, отброшенная на их лодку, были очень неприятны.
Сергея колотил озноб.
Напротив дома хозяина, возле зонта, зарытого в гальку, сидело человек
восемь -- десять отдыхающих, и Сергей издали узнал жену по золотистой
шлемообразной копне волос. Не успели они подойти к берегу, как огромный
хозяйский петух вскочил на ограду, напряженно кукарекнул и, перелетев {187}
на берег, тяжело грохнулся, вскочил и стал пробираться к приближающейся
лодке. Сергей вспомнил, что Володя говорил о том, что петух всегда его
встречает, когда он возвращается с рыбалки.
-- Я же говорил, -- сказал Володя, кивнув на петуха и стараясь
взбодрить Сергея улыбкой. Лодка, скрежетнув галькой, ударилась носом о
берег.
Из калитки выскочила младшая дочка хозяина и, вся сияя, побежала к
лодке.
-- Папа и дядя Сережа приехали! -- закричала она таким голосом, словно
не ожидала, что они возвратятся живыми.
Она пробежала мимо сидевших под зонтом, только теперь, когда она с
криком пробежала мимо них, заметивших лодку.
Девочка с разгону вскочила в лодку, пробежала по банкам и бросилась в
объятия к Сергею, чуть не свалив его за борт.
-- Потише ты, -- крикнула на нее старшая, -- его скорпион ударил!
-- Скорпион?! -- повторила она и, отпрянув лицом, посмотрела на Сергея
с живым любопытством. -- Ницего! Меня в прошлом году тоже ударил, и ницего
-- жива!
Да не жива, а сама жизнь и есть ты, подумал Сергей восторженно и нежно,
на мгновение забыв о своей боли и с удовольствием оглядывая эту девчушку,
всю шоколадную от загара, с крепенькими руками и ногами, с огромным беззубым
ртом, так призывающим не огорчаться, а радоваться жизни.
-- Ой, сколько! -- сказала она, увидев садок с рыбой, провисший вдоль
борта, и стала кряхтя снимать его с уключины. Не сумев снять его с лодки,
она спрыгнула за борт и, стоя по пояс в воде, снова закряхтела и все-таки
сняла садок, вышла на берег и потащила его к дому. Увидев идущего следом за
ней петуха, она вытащила из садка ставридку и бросила ему. Петух взял рыбу и
отошел с нею подальше от людей.
Старшая девочка сняла весла и понесла их к дому. Остальные вместе с
Сергеем вытащили лодку на сушу, хозяин открыл чоп, то есть втулку,
закрывавшую отверстие на дне лодки, они приподняли носовую часть, и вода,
набравшаяся на дне лодки, постепенно вылилась. Эта струя нагретой и
помутневшей в лодке морской воды внушала какое-то отвращение. Сергея
продолжало знобить.
-- Ну, как рыбалка? -- спросила жена с некоторой насмешкой {188} в
голосе, когда мужчины, приподняв нос лодки, ждали, когда вытечет из нее вся
вода.
-- Как видишь, -- сказал Сергей, пожимая плечами. Ему была неприятна
эта насмешка в голосе, как бы иронизирующая по поводу этих самых мужских
развлечений.
После каждой разлуки -- у нее было такое свойство -- она немного
отчуждалась от него, отвыкала. И сейчас она стояла возле лодки, нерешительно
улыбаясь, словно ребенок, после летнего лагеря впервые встретившийся с
родителями.
Вылив из лодки воду, начали втягивать ее во двор, и Володя стал
рассказывать, как Сергея ударил морской скорпион, а Сергей изо всех сил
держался, чтобы не показать, как ему больно. Но, видно, по лицу его это было
заметно.
Жена летчика сказала, что она сейчас принесет тройчатку, и боль
обязательно снимет, а хозяин сказал, что тут тройчатка не поможет, придется
перетерпеть.
-- Могу в "Скорую помощь" позвонить, -- сказал геолог из Тбилиси, --
пусть сделают укол.
-- Что вы, -- поморщился Сергей, -- ни в коем случае...
Этот геолог из Тбилиси по какому-то очень высокому блату добился
телефонной установки для своей машины. Он все предлагал свои услуги, все
хотел как-нибудь использовать свой телефон, но телефон тут никому не был
нужен.
Сергей дошел, вернее, доковылял вместе с женой до дома, вошел в
комнату, которую они занимали, и лег на топчан.
-- Тебе и в самом деле очень больно? -- спросила жена нерешительно,
стоя возле Сергея.
Нога у него горела, и он почувствовал раздражение.
-- Да, -- сказал он.
Она присела рядом.
-- Может, погладить тебя, -- сказала она и нерешительно положила ему
руку на грудь. Рука была прохладная.
-- Не знаю, -- сказал он, и в самом деле ничего не чувствуя от ее
прикосновения, потому что пульсирующая боль огненной тяжестью дышала в ноге.
Обычно он очень любил всякое проявление ее ласки.
В коридоре раздались шаги. Она быстро убрала руку. Он подумал: как
будто не мужа гладит, а чужого человека.
-- Можно? -- И дверь открылась. Это была жена летчика. Сейчас она была
в сарафане, кое-где облепившем ее тело. Успела окунуться в море, подумал он.
На загорелых ногах ее виднелись струйки песка. Несмотря на боль, он {189}
заметил, что она хороша и выражение заботы сделало ее еще привлекательней. В
руке она держала две таблетки.
-- Выпейте сразу обе, -- сказала она, подходя к топчану и оглядывая
комнату. -- А где вода?
-- А я не знаю, -- сказала жена Сергея и развела своими длинными,
слабыми руками.
-- Я сейчас принесу, -- сказала жена летчика, передавая ей таблетки.
Сергей подумал, что лучше бы воду принесла его жена. Он взглянул на
жену, и она поняла его недовольство. Она пожала плечами.
-- Я еще не знаю, где здесь что, -- сказала она. И никогда не узнаешь
со своим характером вечной пассажирки, подумал он с раздражением.
Жена летчика принесла стакан и графин с водой. Она налила воду в
стакан, поставила графин на подоконник и подошла к нему. Он взял таблетки и
запил их водой, вернул стакан жене летчика, поблагодарив ее кивком.
-- Я думаю, должно помочь, -- сказала она, -- стакан я оставляю. -- Она
поставила его на подоконник и выразительно посмотрела на жену Сергея, как бы
говоря: теперь-то, я надеюсь, ты сумеешь подать воды своему мужу.
Она вышла из комнаты.
-- Я всегда теряюсь при виде таких хищниц, -- сказала жена Сергея,
глядя в окно.
Сергей проследил за ее взглядом и увидел, что жена летчика, уже сняв
сарафан, прошла на пляж ко всей компании. Дом стоял на пригорке, и отсюда
хорошо был виден пляж и было видно море, насколько позволяло окно.
-- Почему хищница? -- спросил Сергей, голосом показывая, что ему,
тратящему сейчас все свои силы на одоление боли, приходится уделять внимание
этим никчемным разговорам.
-- Ну, это же видно, -- пожала она плечами, все еще глядя в окно.
Солнце уже опускалось над морем, так что вся компания, хоть и сидела
под зонтиком, была сейчас озарена его не очень жаркими золотящимися лучами.
Все они сейчас выглядели сильными, здоровыми, красивыми, и Сергей подумал,
что почему-то всегда с ним случается что-нибудь такое, что делает его
беспомощным по сравнению с другими.
Белобрысый мальчик, еле волоча корзину с какими-то фруктами, подошел к
компании, поставил корзину и, сложив на животе руки, что-то вежливо
предложил. Сергей невольно прислушался, но слов не мог разобрать. {190}
Вдруг вся компания расхохоталась, и когда хохот смолк, Сергей услышал
голос геолога из Тбилиси. Он иронически что-то заметил мальчику, после чего
все снова захохотали. Мальчик несколько смущенно, но как бы продолжая
утверждать свою линию, снова сложил руки на животе.
-- Все у моря... а я тут должна сидеть, -- вдруг сказала жена Сергея, и
он, слегка сучивший болевшей ногой, медленно, украдкой остановил ее. Теперь,
когда он остановил ногу, боль запульсировала с новой силой.
-- А ты иди, -- сказал Сергей, всеми силами стараясь придать голосу
обычную интонацию, -- мне уже лучше.
-- Правда? -- спросила она, стараясь вглядеться в него и понять, не
обиделся ли он. Сергей ничего не дал ей понять.
Теперь, когда она сказала, что ей хочется быть там, где сейчас всем
весело, а не там, где Сергею больно, -- обида с такой силой захлестнула
Сергея, что он собрал всю свою душевную энергию, чтобы не выдать своего
состояния, а дать во всей чистоте и полноте проявиться ее безжалостному
эгоизму.
-- Да, иди. - сказал он как можно проще.
-- Ты ведь целый день развлекался, -- сказала она и, наклонившись,
поцеловала его в губы. Сергей не хотел и никак не мог бы ответить ей на этот
поцелуй, и она это почувствовала, и это ей показалось противоречащим его же
собственным словам. -- Ты и вправду не обиделся? -- сказала она еще раз и
поправила штрипку купальника, слетевшую с плеча, когда она к нему
наклонилась.
-- Да, попробую заснуть, -- сказал он.
Сергей вспомнил, как он болел в детстве. Он вспомнил, как мама, узнав,
что он заболел (обычно это был очередной приступ малярии), возвращаясь с
работы, стремительно входила в комнату, где он лежал, издали вглядываясь в
него, пытаясь понять, насколько опасна его болезнь, быстро подходила к
постели, трогала ладонью лоб, взбивала подушку, встряхивала одеяло, совала
ему под мышку градусник, и весь ее облик говорил о страстном желании
проникнуть душой в его больное тело и помочь ему одолеть эту болезнь.
И Сергей сквозь жар болезни чувствовал странный уют и сладость ее
желания проникнуть в него, слиться с ним и вместе с ним одолеть его
недомогание. И сладость, и странный уют этого ее желания были настолько
приятны ему, что он в такие минуты хотел, чтобы температура его оказалась
большой, болезнь опасной, потому что он чувствовал, {191} что сладость
проникновения ее в него, уют кровного родства, готовность к самоотдаче
делались тем зримей, тем сладостней, чем реальней была опасность его
заболевания.
Она давала ему лекарство, а чаще просто клала ему на лоб мокрое
полотенце и сидела возле него, помахивая чем-нибудь, освежающим воздух, и на
лице ее было выражение великого терпения, силой своей безусловно
превосходящего его болезнь, и он это чувствовал, и от этого ему становилось
легче.
Несмотря на слабость, на большую температуру, на чугунную тяжесть в
голове, он понимал, что рано или поздно болезнь будет преодолена, и это
понимание конечности болезни, которое он осознавал, глядя на маму, тоже
приносило ему облегчение. Но главное, что он навсегда запомнил сквозь морок
температурного жара, -- этот странный уют, исходивший от ее облика, эту
сладость уюта от полноты ее душевной самоотдачи.
В такие минуты он чувствовал, хотя и не осознавал словесно, что болезнь
приоткрывала в нем что-то такое, что давало возможность устремиться ее душе
в него и заполнить его до краев и успокоиться в этой заполненности. Значит,
и болезнь его была не напрасным страданием, чувствовал он, опять же словесно
не осознавая этого, а имела смысл и, как все объясненное смыслом, приносила
успокоение, вернее, рождала сладостную точку уюта внутри мерцающего,
воспаленного болезнью сознания...
Жена вышла, и Сергей, пока она выходила из комнаты, глядел на линию ее
спины, особенно красивую именно в этом черном купальнике, оттеняющем
нежность и законченность этой линии. Потом, когда она вышла из дому и
тропинкой спускалась к калитке, он продолжал смотреть на нее и вдруг как-то
целиком увидел ее идущее тело -- не то чтобы отдельно от купальника, а как
бы отдельно от всего, может быть даже души, а точнее -- именно души, или
того, что люди именуют этим понятием.
Тело -- с его великолепной спиной, длинными нежными ногами -- двигалось
как самостоятельное существо, грациозное, законченное, зрелое и, главное, не
только не нуждающееся в каком-то душевном дополнении, а ясно осознающее, что
всякое дополнение было бы разрушением его первоначального замысла. И
конечно, именно это тело сейчас толкнуло ее сказать, что его место там, где
сидят на ласковом солнце, смеются, купаются, а не здесь, где страдают и
лежат в постели.
В калитке она столкнулась с мальчиком, который собирался {192} войти во
двор. Мальчик вежливо уступил ей дорогу. Темно-золотистое тело слегка
откачнулось и вышло на пляж. Мальчик поставил свою корзину и закрыл дверь на
щеколду, потому что хозяйский волкодав мог выскочить на пляж, и хотя людей
он не трогал, но мог сцепиться с соседской собакой.
Глядя в окно, Сергей поверхностью своего сознания следил за тем, что
там происходит, но думал о том, что сейчас произошло.
Впервые он так ее увидел и впервые поразился, что это очень похоже на
правду. Он поразился мысли, что это ее прекрасное золотистое тело, такое
гибкое, такое зрелое, имеет и, наверное, всегда имело самостоятельный смысл
существования, и этот смысл сильнее всего остального, что, может быть, и
есть в ней, и поэтому право решающего голоса во всех спорных вопросах всегда
будет за ним, за этим телом.
А разве я в этом не виноват, вдруг мелькнуло у него в голове. Но
почему? Он не успел додумать эту мысль...
-- -- Сергей Тимурович, можно? -- раздался голос мальчика за дверью.
Сергей вздрогнул, очнувшись от своих мыслей.
-- Ты цего?! Ты не знаешь, цто дядя Сережа заболел?! -- раздался голос
Вали из другой комнаты и топот ее крепких босых ног.
-- Заходи, заходи, -- сказал Сергей.
Мальчик вошел в дверь и поставил свою корзину у ног.
-- Я только на минуту, я знаю, что вас ударил морской скорпион, --
сказал мальчик и, вынимая из корзины два початка вареной кукурузы и ища,
куда их положить, огляделся и спросил: -- Как вы себя сейчас чувствуете?
-- Лучше, -- сказал Сергей.
В дверях показалась девочка. Ища глазами брюки, где у него лежал
кошелек с деньгами, и найдя их, он кивнул девочке:
-- Вынь у меня там деньги... Сколько?
В черных брюках, в белой рубашке с закатанными рукавами, со светлыми
волосами, аккуратно зачесанными на косой пробор, мальчик стоял в дверях
комически корректный и в то же время исполненный сдержанного достоинства. На
вид ему было лет тринадцать -- четырнадцать.
-- Вообще-то мы продаем два початка -- рубль, но дело в том, что Шота
Карлович за вас уже заплатил, -- сказал он бесстрастно и доброжелательно.
-- У тебя все рубль, -- ворчливо заметила Валя и, принеся {193} тарелку
из другой комнаты, положила в нее початки.
-- Вам соли дать? -- спросил мальчик, не обращая внимания на ворчливый
тон девочки.
-- Не надо, -- сказала девочка и вышла из комнаты за солью, -- а то
опять рубль попросит.
-- Соль бесплатно, -- бесстрастно пояснил мальчик и, когда шаги девочки
замолкли в другой комнате, добавил: -- Сергей Тимурович, может быть, вам
хочется с утра свежего инжира или винограда? Я могу приносить...
-- Хорошо, -- сказал Сергей, -- а сколько это стоит?
-- Килограмм рубль, -- сказал мальчик, не то чтобы смутившись, а как бы
сам удручаясь бедностью шкалы прейскуранта.
Сергей рассмеялся и потому, что это в самом деле было смешно, и потому,
что он словно только сейчас понял тот возглас геолога из Тбилиси, после
которого вся компания рассмеялась. Возглас этот явно означал:
-- Слушай, что такое, у тебя все рубль стоит?
-- У нас, как на базаре, -- пояснил мальчик, нисколько не смущаясь
смехом Сергея.
-- На базаре уже давно по восемьдесят копеек, -- сказала девочка, входя
в комнату с солонкой, в одной ячейке которой лежала аджика, а в другой соль.
-- На базаре бросовые фрукты, а у нас свежие, прямо с ветки, -- пояснил
он, нисколько не смущаясь уточнением девочки, -- и потом, автобус туда
десять копеек и обратно десять... Вот и получается рубль... Выздоравливайте,
Сергей Тимурович, я пошел.
-- До свиданья, -- сказал Сергей.
Девочка поставила солонку на стол рядом с тарелкой, в которой лежали
два початка кукурузы. Потом она придвинула скамейку к топчану и поставила на
нее тарелку с кукурузой и солонку.
Взглянув в окно, Сергей увидел, что мальчик, косясь на собаку, прошел в
калитку, просунул руку поверх нее и закрыл ее щеколдой.
-- Ты чего с ним так грубо? -- спросил Сергей. Он почувствовал, что,
пожалуй, смог бы съесть эту кукурузу, только лень руку протягивать.
-- Вечно он продает, -- сказала девочка, -- у них вся семья такая --
жадные.
-- Ешь, -- кивнул он девочке на кукурузу. Девочка посмотрела на тарелку
хитренькими узкими глазками и сказала, имея в виду, что в тарелке только два
початка: {