мне на колени  локоть
правой руки, я обнимаю его. Кажется, и ему и мне вдруг стало легко-легко.
     Снизу доносится шорох камней -- к нам не торопясь поднимается  Гурьяныч.
Он молча присаживается у наших ног, унимает одышку.  Грустными глазами,  уже
ничего не ожидающими, смотрит старик в немое пространство. Хотя бы один звук
прорвался до его слуха, развеял бы боль старого таежника. Но никто не ревет,
не  зовет на  поединок, не дразнится.  Кажется, никогда тишина не была столь
гнетущей, как в эти минуты.
     --  Не  осталось  зверя!  --  горько  заключает  старик,  и  я вижу,  как
вздрогнули его плечи,  как  сползает  к  нему Пашка, и  они, обнявшись,  еще
продолжают ждать.
     А тайга молчит, как заколдованная.
     На всю жизнь запечатлелась в памяти потухшая заря за Бутуем, уходящие в
ночь горы и  сгорбленная под тяжестью несбывшихся желаний спина  Гурьяныча с
прилипшим к нему Пашкой.
     Нет, они не сдадутся!