в  унт. Затем я увидел двух косачей,  заткнутых  за  пояс головами, и  сразу
догадался: пришел Пашка.
     -- Проходи, чего остановился!
     --  За  гвоздь,   однако,  зацепился,  --  послышался  за  стеной  ломкий
мальчишеский голос,  но сам  Пашка не показывается, а лишь трясет косачами --
явно дразнит.
     Я хотел было втащить его, но парень, опередив меня, уже стоял на пороге
в позе  гордого  охотника:  дескать, взгляни,  на  что я способен, неужто не
позавидуешь?!
     -- Где  же это тебя угораздило,  да еще  двух?  -- сказал я,  с напускной
завистью рассматривая птиц.
     Пашка доволен, улыбается во весь рот. Стащив с головы ушанку, растирает
ею грязный пот на лице.
     -- Из  дедушкиной  шомполки  стрелял.  Там  же, по  Ясненскому, где  коз
гоняли. Поедете? Страсть как играют! Иной такие фигуры  выписывать начнет! --
И, склонив  набок  голову,  растопырив  руки, он  задергал плечами,  пытаясь
изобразить разыгравшегося на току косача.  -- Как зачуфыкают да  закурлыкают,
аж дух  замирает.  Другие обзарятся --  по-кошачьему кричат...  Эх,  и хорошо
сейчас в тайге!
     -- Не соблазняй. Дела, Пашка, не пускают. Не до косачей.
     Парнишка  помрачнел. Неловко переступая с  ноги  на  ногу,  он выдернул
из-за пояса косачей и равнодушно бросил их к порогу.
     -- Еще и не здоровался, а уж обиделся. Раздевайся, -- предложил я ему.
     --  Значит,  зря  я  вам  скрадки  налаживал на  токах,  --  буркнул  он,
отворачивая голову.  --  Думал, поедете, заночевали  бы  у  костра,  похлебку
сварили из косача. Ну и вкусна же!
     В кухне зашумел самовар, и Акимовна загремела посудой.
     -- Пить охота, -- сказал Пашка. -- Я только нынче со своей кружкой пришел.
У вас чашечки маленькие, из них не напьешься.
     Он достал из кармана эмалированную кружку и уселся за стол.
     -- Ты где пропадал, Пашка, все эти дни?
     -- Каждый день после школы бегал  в Медвежий лог на смолокурку,  помогал
дедушке. Мы с ним пни корчевали, а бабушка их на  Кудряшке возила. Позавчера
только  управились. Школу  кончу и  будем  смолу  гнать: дедушке  одному  не
управиться.
     -- Когда же ты уроки учил?
     --  Вечерами да рано утром, до школы... Я  хочу у вас что-то спросить...
Только дедушке не сказывайте, рассердится, а мне обижать  его неохота. Можно
мне в экспедицию поступить работать? -- И, не дожидаясь ответа,  продолжал: --
Я в тайге не хуже большого -- любую птицу поймаю. А рыбу -- на обманку, за мое
почтенье! Петли  на зайцев умею ставить. В прошлое воскресенье водил в тайгу
городских ребят. Смешно: они, как телята, след глухариный с беличьим путают,
ель от пихты отличить не могут. А я даже на  днях дедушку пикулькой подманил
вместо рябчика, Ох, уж он  обиделся! Говорит: "Ежели ты,  Пашка, кому-нибудь
об этом расскажешь, портки спущу и по-настоящему высеку!"
     -- Ну, это  уж привираешь... Как  же ты мог дедушку-таежника обмануть? --
вызываю его на откровенность.
     -- Вам  расскажу,  только  чтоб  дедушке ни слова, -- сказал он серьезно,
подвигаясь  ко мне и опасливо косясь на  дверь. -- Вчера  прибежал ночевать в
зимовье  к дедушке, да запоздал. Ушел  он в лес, косачей караулить. Ну,  и я
туда же, его следом. Места знакомые. Подхожу к перелеску, где ток косачиный,
и думаю: дай-ка подшучу над дедушкой. Подкрался незаметно к валежине, достал
пикульку и пропел рябчиком, а  сам выглядываю. Ухо у  дедушки острое, далеко
берег.  Вижу:  он выползает  из шалаша, шомполку в  мою  сторону налаживает,
торопится,  в рот свою пикульку засовывает и  поет: тии-ти-ти-тии. Я  ему  в
ответ потихоньку: тии-ти-ти-тии... Он припал на снег, подкрадывается ко мне,
а сам  ружье-то,  ружье  толкает  вперед,  глаза варежкой протирает, смотрит
вверх.  Это  он на ветках  рябчика ищет.  Я  опять: тии-ти-ти-тии. Метров на
двадцать подполз он ко мне и вдруг ружье приподнял да как бухнет по сучку. Я
и  рассмеялся.  Вот уж  он осерчал, с  лица сменился;  думал,  выдерет. "Для
этого, говорит, я тебя, негодник,  учил пикать,  чтобы ты деда обманывал?" И
пошел, и  пошел... Так что возьмите в экспедицию... -- вдруг взмолился Пашка,
меняя тон.
     --  Хорошо,  что ты любишь природу,  но, чтобы  стать  путешественником,
нужно учиться и учиться. А у тебя с математикой нелады...
     У Пашки сразу на лбу выступил  пот. Парень отвернулся и торопливо допил
чай.
     -- Что же ты молчишь? Или неправда?
     -- Вчера  с дедушкой вместе решали задачу насчет автомашин с хлебом.  Он
говорит: "Умом я тут  не соображу,  мне  нужно  натурально, а  пальцев-то на
руках не хватает для счета -- машин много". Он спички разложил и гоняет их по
столу  взад-вперед. Вспотел  даже, разгорячился. Бабушка и говорит  ему: "Ты
бы,  Гурьяныч,  огурешного   рассольцу  хлебнул,  может,   легше  будет,   к
автомашинам же ты непривыкший". Даже богу стала молиться, чтобы задача у нас
с дедушкой сошлась.
     -- Ну что же, решил он?
     --  Нет,  умаялся, да так  за  столом  и уснул. А  бабушка  поутру  баню
истопила, говорит: "Еще, чего  доброго, от  твоих задач дед  захворает,  всю
ночь бредил машинами".
     -- Это уж ты выдумываешь.
     -- Не верите? -- И Пашка рассмеялся.
     -- А сам-то ты решил?
     -- Решил... Только неверно...
     -- Слушай, Пашка, ты сегодня не ходил с отрядом пионеров паутину искать?
     -- Нет. А зачем она вам?
     Я подробно объяснил Пашке, в чем дело.
     -- Надо искать  в  тайге, там  уж  наверняка крестовик живет. Надежда на
тебя, выручай!
     -- А какой он, крестовик?
     -- У него по спине две темных полосы, напоминающие крест.
     -- А если я  паука не найду, тогда совсем приостановится работа? -- вдруг
спросил он.
     -- Да, работы остановятся, но до этого допускать нельзя, -- ответил я.  --
Так уж ты не подводи меня, постарайся...
     Пашка  вдруг  весь  загорелся,  точно обожгла  его какая-то  мысль.  Он
вскочил, схватил шапку и, застегивая на ходу телогрейку, выбежал во двор.
     -- Косачей, косачей возьми!
     --  Я  к  дедушке побежал  в зимовье, -- крикнул он  в окно и  скрылся  в
сумраке...

     ...Прошел в бесполезных поисках и  следующий день, Не было надежды и на
Пашку, Что делать?..
     В штабе уже заканчивался рабочий  день.  Вдруг слышу, кто-то ломится  в
помещение, не обращая внимания на окрик вахтера. Широко раскрывается дверь --
на  пороге кабинета  появляется  Гурьяныч с Пашкой.  Оба раскрасневшиеся  от
быстрой ходьбы, возбужденные.
     --  Здравствуйте! К вам с удачей! -- говорит старик  и  поворачивается  к
Пашке. -- Выкладывай!
     Пашка запускает  обе  руки  в  карманы  телогрейки,  достает  спичечные
коробки, а сам не сводит с меня сияющих глаз.
     -- Вот в этих коробочках по три кокона, -- объявляет Гурьяныч.
     -- Куда столько!
     -- Это еще не все: принесли и живых крестовиков. -- И Пашка достает из-за
пазухи несколько коробок, перевязанных цветными лоскутками. -- Все, как один,
крупные. Вот этот -- из дупла лиственницы, этот -- из  дровяника, этого поймал
в остатке стога сена. Всех рассадил по разным коробкам, может, не одинаковая
у них паутина.
     -- Молодец, Пашка, прямо скажу -- не ожидал!
     --  Прыткий он у нас,  на все руки! --  И Гурьяныч,  распахнув однорядку,
присаживается в угол на пол.
     Парнишка пристраивается рядом.
     -- Спасибо, Пашка, выручил. Паутины  этой хватит на тысячу инструментов.
Как рассчитываться будем с тобой?
     Старик с душевной снисходительностью смотрит на внука, потом спрашивает
с улыбкой:
     -- Разбогатеешь, чего покупать будешь?
     -- Ружье, Ты же говорил, как деньги будут, непременно купим.
     Старик не отвечает, поворачивается ко мне.
     -- С паутиной что собираетесь делать, да и с пауками?
     -- Пауков выпустим, а паутину надо срочно доставить в тайгу.
     -- Это куда же?
     -- На Усмунский хребет.
     -- Не бывал там. Видать, далеко... Как же вы ее туда доставите?
     -- Будем искать проводника.
     -- Туда проводника в  поселке не найти. Километров за сто я хаживал,  не
дальше,  а другие  и  того меньше. Нет ли у  вас карты  -- взглянуть, где он.
Усмун, какие там речки?.. Может, советом помогу. -- И старик встает, подходит
к столу.
     Пашка точно прилип к нему, вижу, у него созрел какой-то план.
     Я  разворачиваю   перед  Гурьянычем   фотосхему  местности,   показываю
расположение на  ней поселка и линию хребта.  Старик  достает из внутреннего
кармана очки, внимательно  смотрит  сквозь  стекла на  схему,  водит  по ней
загрубевшим пальцем. Обращается к внуку:
     -- Кака это речка, читай!
     -- Порожная.
     -- Так-так... А эта как зовется?
     -- Кедровый ключ.
     -- Знаю, левый приток Порожной. Бывал там, но
     давненько.
     -- Скажите, Гурьяныч, как легче добраться до Кедрового ключа?
     --  Упаси бог,  не посылайте  людей речкой, не пройдут --  скалы, завалы,
прижимы. Надо напрямик резать тайгою, через  озера, а дальше звериной тропою
через отрог и угодишь в вершину Кедрового.
     --  Дедушка, -- вдруг обрывает его Пашка.  -- Кроме  тебя,  туда  никто не
проведет, берись проводником, и я с тобою.
     -- Ты с ума  спятил, что придумал! Будь мне  пятьдесят, слова не  сказал
бы, а теперь какой из меня проводник.
     -- Гурьяныч,  а  ведь  Пашка  дельное  предлагает. Возьмитесь  доставить
паутину на Усмун. До Кедрового  ключа  места  знакомые, а  дальше  по  карте
пойдете, тропою геодезистов. Тайга вас не подведет.
     -- Нет, нет, не уговаривайте. На себя теперь не надеюсь: ноги в коленках
слабые и память может обмануть, не туда заведу, а дело требует срочности. Да
и по новым местам мне уже не ходить.
     --  А  что,  если  я попрошу Макарову выслать  кого-нибудь до  Кедрового
ключа, вы  подойдете  отсюда и передадите ему паутину?  Соглашайтесь.  Вы не
представляете, Гурьяныч, из какой беды выручите нас.
     -- Дедушка, берись, и я с тобою пойду, -- умоляет его Пашка.
     Гурьяныч задумывается. Он, видимо,  вспоминает этот  далекий и  трудный
путь сквозь тайгу, по болотам, по кочковатым  марям.  Что-то серьезно пугает
старика, туманится его лицо.  Но вот он  трясет головою,  как бы  отгоняя от
себя какие-то мысли, говорит, волнуясь:
     -- Толкаете  вы меня оба  на великий грех.  Я не должен браться за такое
срочное  дело. Но уж  коль  некому  --  пойду. Только до Кедрового  ключа, не
дальше. А насчет тебя, Пашка, с бабушкой посоветуемся, как она.
     -- С тобою пустит. -- И парнишка от неожиданной  радости, кажется,  готов
плясать.
     -- Вот  и  договорились,  Гурьяныч!  Пойдете  не один -- дадим  человека,
может, Василий Николаевич согласится. И завтра -- в путь.
     Гурьяныч ушел озабоченный. Конечно, шестьдесят  лет -- это многовато для
такого похода. Но он, видимо, не счел возможным для себя отказать нам.
     Макарова  обрадовалась   моему   сообщению   относительно  паутины.  Мы
договорились, что  утром она отправит своего проводника-эвенка на  оленях до
Кедрового.  Местом встречи будет слияние двух верхних истоков ключа там, где
Макарова стояла лагерем три недели назад.
     Но  оказалось, что Василий Николаевич  не  может  идти  С  Гурьянычем --
загрипповал. В штабе не нашлось подходящей кандидатуры, опытные парни были в
тайге, на работе, и я решил  сам идти со стариком. Дело  серьезное, и тут не
должно  быть  никаких ошибок.  К  тому  же я  не мог  отказать себе в  таком
маршруте по тайге, да еще с таким таежником, как Гурьяныч.

     Поздно  возвращаюсь из штаба. Горы, точно чудовища, стоят на горизонте,
закутавшись  туманом.  Из-за  них,  с востока, неслышно  крадется прозрачная
майская  ночь  с  тусклыми, как  бы подернутыми  дымкой звездами.  Странной,
загадочной кажется тишина уснувшего поселка.
     На порожке моей квартиры сидит Пашка.  Замерз, дрожит, как  бесприютная
собачонка на холоде, но не уходит.
     --  Я к вам, -- обрадованно встречает он меня. -- Дедушка послал  сказать,
что мы можем завтра с обеда идти.
     -- Кто это "мы"?
     -- Я и дедушка.
     -- А бабушка тебя отпускает?
     --  Отпускает.  Мы и  Кудряшку берем с собой... Вы  бы отпросили  меня в
школе, скажите, что без меня работа сорвется.
     -- Уж как-нибудь я найду, что сказать. Но, если твои дела в школе плохи,
не возьму, даже если отпустят.
     Пашка  вдруг  вскакивает,  хватает мою руку  и, вскинув в небо  голову,
замирает...
     --  Не  слышите? -- спрашивает он таинственным шепотом --  Гуси!.. С места
мне не сойти, гуси!.. Снимите шапку.
     Из бездонной тьмы падает на землю усталый гусиный шепот. Он точно ножом
полоснул  по  сердцу.  Впервые  я  слышу его  в  эту весну. В  нем вольность
посильнее ветра, радость возвращения, сладость жизни.
     -- Эх, с ними бы, а?! -- горестно вздыхает парнишка.
     Где-то высоко в звездах глохнут взбудоражившие нас звуки. Пашка тоже не
отрывает глаз от темного неба. Ночной  крик гусей, кажется, пробудил  в  нем
еще никогда не испытанное желание лететь с птицами в неведомые страны, и он,
может быть,  понял, что это новое чувство пленило всего его  и что теперь уж
ни за что не освободиться от мечты побывать в неведомых странах.
     -- Пошли  в комнату, -- говорю я,  открывая дверь и  пропуская  мальчишку
вперед.
     В комнате  жарко.  Пашка отказывается  раздеться, говорит,  на  минутку
забежал. Сидит хмурый, сдвинув брови.
     -- Чего, Пашка, молчишь? -- спрашиваю я.
     -- Неохота бабушку и дедушку обижать, а то бы махнул следом за гусями.
     -- Куда? Он молчит.
     -- Подожди, пусть оперятся у тебя крылышки.
     -- То-то и беда! -- серьезно  соглашается парнишка. -- Вот ружье бы, тогда
можно и подождать.
     -- О ружье потом. Бабушка, видно, права: ты слишком увлекаешься охотой.
     -- Какая там охота -- вместо собачонки бегаю. Самому же пальнуть  дедушка
часто не дает;  говорит, ружье наше вот-вот должно разорвать -- ненадежное. А
насчет охоты я не хуже других.
     --  Охотником,  Пашка,  назовешься, когда  будешь  разбираться в  следах
зверей и птиц, будешь знать  их повадки. Ты должен научиться сшибать на бегу
козла,  снимать летящую птицу. Не  достигнешь  этого -- нечего тебе  делать в
тайге с ружьем.
     -- Что вы,  что вы! Да я  в тайге любую пташку назову -- дедушка мне  все
объясняет, а козла на бегу или птицу влет сшибу, ей-богу, сшибу.
     -- Ну, насчет козла это ты...
     -- Не верите?!
     -- Нет. А вот относительно ружья не знаю, что с тобой делать.
     Его будто оса ужалила. -- Дадите?! -- вскрикнул он, весь загораясь.
     -- На эти дни, может быть, и дам.
     Пашка  вскакивает, хватает  со  стула  свою шапку и  мигом  исчезает за
дверью,  точно  боясь, что  я  могу раздумать.  Потом он  громко барабанит в
ставню:
     --  Спокойной ночи,  я  к дедушке  в Медвежий лог побегу сказать  насчет
ружья!
     -- Ты с ума сошел -- ночью! Не смей!
     В  ответ  хлопает калитка, и  на тихой улице  смолкают  торопливые шаги
Пашки.
     "С  чего это я ружье пообещал?  Не наделал  бы  глупостей!" -- запоздало
думаю я. Но, видно, этот вопрос для меня давно решен.
     -- Что это парнишка зачастил  к  вам? -- спрашивает Акимовна, заглянув  в
комнату. -- Заметили, глаза у него шустрые, так и нижут, так и шарят...
     -- Это же Копейкин, Акимовна!
     -- Копейкин?.. -- удивилась она. -- То-то, я  вижу, конопатый, не с  нашей
улицы. У  нас или рыжие, или черные,  а таких нет.  Спрашивала у соседки про
Копейкина, та  сказывала: в  задах на квартире живет. Настоящая  фамилия его
Рублев, а  это уж ребята прилепили ему -- Копейкин. Мальчишка ничего, палец в
рот не клади...
     -- Бойкий и смышленый, -- перебил я ее.
     -- Ну уж и бойкий! Сидит, носом шмыгает.
     -- Это у него, Акимовна, возрастное.
     -- Ну, разве что... -- примирилась старушка.

        "БОЛЬ СТАРОГО ТАЕЖНИКА"

     Утром я, как обычно, проснулся  рано. Выхожу во двор. Еще  темно.  Спит
поселок, окутанный черным мраком. Над ним безмолвной тундрой стелется небо с
далекими звездами. Морозный воздух сух и звонок -- верная примета: к ведру.
     Слышу на улице  хруст настывшего за ночь ледка под чьими-то торопливыми
шагами. Из трубы соседского дома, словно сигнал, взвивается дым, и тотчас же
на востоке в полоске появившегося света возникают крутые отроги.
     Радостно шепчу:
     -- Утро, утро!
     А  шаги на улице  все ближе и неожиданно  обрываются у  нашей  калитки.
Слышу заговорщический шепот. Кто бы это йог быть так рано? Стою  жду. Чья-то
рука осторожно касается щеколды, но калитка заперта изнутри.
     -- Кто там? -- кричу.
     Тишина.
     Подхожу к калитке, открываю:
     -- Гурьяныч?..
     --  С добрым  утром. --  Старик  неловко протискивается  в калитку. --  Мы
насчет вчерашнего разговора. Не раздумали?
     --  Что  вы,  Гурьяныч,  конечно,  пойдем.  Сразу  же  после  двенадцати
отправимся. У меня все готово.
     --  Я  вовремя  буду тут. А  как насчет  Пашки?  Из-за  спины  Гурьяныча
высовывается улыбающаяся физиономия.
     -- Это уж ваше дело.
     -- Оно, конечно, ну, а вы как?
     -- Я, Гурьяныч, схожу в школу. Если он подтянулся, отпрошу его.
     --  Точно,  --  подтверждает старик. --  А  как  пойдет, за  кашевара  или
самостоятельно?
     -- Обещал я ему ружье.
     -- Ну и как же, достали?
     -- "Ижевку" одноствольную дам. Пашка встрепенулся.
     -- Пойдем, дедушка, слышишь, пойдем, дядя сказал: "Дам", -- значит, даст.
     И он утащил старика в предутренний сумрак еще спящего поселка.
     Утром  я зашел  в  школу.  Была  первая перемена,  В  учительской  меня
встретила Мария Елизаровна, руководительница 6-го класса, где  учился Пашка.
Стоило  мне  назвать  его  имя,  как  на  лице учительницы  сразу  вспыхнуло
беспокойство. Но  узнав, что  я пришел  осведомиться  о  делах парнишки, она
успокоилась.
     --  Я  думала -- не  случилось ли  что с ним. Очень  боюсь за него. В нем
столько энергии, вечно он что-то придумывает, куда-то спешит.
     -- А учится как? -- спросил я ее.
     -- Пашка способный мальчик, может учиться на отлично, но срывается.
     -- Он говорит, что по математике не успевает, решать задачи ему помогает
дедушка.
     -- При желании он  и сам справляется  с  математикой. А насчет дедушки --
это  его фантазия.  Мы  знаем  другое:  когда в нем зреют  какие-то  таежные
замыслы -- учеба отодвигается на второй план и тогда неизбежны провалы.
     -- Я хочу отпросить его на неделю  с собой в  тайгу, С нами пойдет и его
дедушка. Как вы на это смотрите?
     -- Нельзя ли обойтись без него?
     -- Конечно, можно. Какой из Пашки еще помощник,  но дело в том, что мы с
Гурьянычем  допустили  оплошность, посвятили его в свои планы,  и  теперь он
захвачен  ими.  Признаться,  мы  боимся,  если  уйдем без  него -- он  сбежит
самовольно. Как бы хуже не получилось, Заблудится!..
     --  Зря,  конечно,  вы  посвятили  его  в  свои  дела. Но  если  он  уже
настроился, знаю, его не удержать. Вы поставьте все же перед ним непременное
условие -- нагнать пропущенное, и  пусть дедушка  зайдет  ко мне, как  только
вернетесь. -- И, подумав, добавила: -- Я отпускаю его  еще и  потому, что  для
ребят такие прогулки и общение с природой очень полезны.  Прошлый раз  Пашка
ездил  с дедушкой ловить маралов. Мы попросили его рассказать одноклассникам
об этой необычной охоте. И знаете, он очень хорошо справился, было интересно
слушать  даже нам, педагогам. И Пашка как-то повзрослел после этой поездки в
тайгу.
     -- Значит, благословляете?
     -- Пусть идет,  но, повторяю,  при условии, если он ликвидирует пробел в
учебе и вы проследите за этим.
     Я поблагодарил учительницу.

     Во втором часу  мы уже шествовали по улице в полном походном облачении.
Какими легкими казались первые шаги от людской суеты, от бревенчатых изб, от
назойливых  звуков!  На душе  простор,  свобода, В  эти минуты  ты добрейший
человек в мире.
     Наш караван представляет странное зрелище. Впереди Гурьяныч в  суконной
однорядке, туго перехваченной