ую отраду в
его   безотрадной  жизни,  неумело  насилует   в  подъезде  какой-то  жалкий
проходимец. Этот нищий маляр, а также многодетная уборщица, у которой, когда
она едет усталая домой с работы, крадут в метро единственные серьги, и могут
преподать нам важнейший урок жизни. Только у них мы и можем научиться самому
главному - искусству проигрывать.
     Роза берет почтовую открытку и сначала выводит на обороте адрес сестры,
а потом несколько минут грызет ручку, раздумывая, что бы такое написать. Про
ее  сестру  мне  известно только  то,  что Роза  сказала  Никки во время  их
четырнадцатого чаепития: «Она вышла  замуж  за  первого, с  кем пошла,
представляешь?»  После  шестнадцатиминутного размышления Роза  наконец
пишет: «Ты поступила правильно».
     Написав  сестре,  Роза решает пораньше лечь спать. Около часа она лежит
без сна, потом протягивает ко мне свои  ру-у-уки. Чувствуется, что она хочет
продлить сегодняшние мучения.


     Носатая

     - Все они одинаковы, - говорили ей в швейной мастерской. Хуже всех были
старухи. Защищать от них собственного мужа было стыдно и глупо.
     - С чего ты взяла, что  он  хоть  чем-то отличается от других? - язвили
они. - Он у тебя что, с горбом и без прибора? Впрочем, в наше время пристают
к чужим женам даже такие.
     В женщинах  постарше чувствовалась ожесточенность.  Мужья им не  только
изменяли с  кем попало, но еще напивались и частенько  их избивали; самые же
безжалостные  иногда, назло им,  вдобавок и  умирали.  Из пятнадцати женщин,
работавших  в  швейной  мастерской,  только  у Родинки был  тихий,  трезвый,
трудолюбивый муж (да и тот умирал от чахотки). И у нее.
     - Лишь бы он не делал это прямо у тебя под носом, - шутили швеи.
     В  свое  время муж  ухаживал за ней  с благородством  и  страстью.  Они
совершали  длинные  прогулки,  такие  длинные,  что,  заблудившись,  нередко
возвращались лишь с наступлением сумерек. Держал  он себя  с ней почтительно
и,  лишь  взяв ее  впервые  за  руку,  почувствовал,  как от вожделения весь
покрылся мурашками.
     Над ней  все издевались  из-за  ее носа  - длинного и  крючковатого.  В
первую  брачную  ночь  муж   произвел   тщательный   учет  ее  достоинств  и
недостатков.
     - Твои  пальчики  я буду защищать, -  говорил он. -  Твой пупок  я буду
лизать.  Твои  волосы чудесны.  Твои  груди  безупречны.  Большего нельзя  и
желать. Что же до твоего носа, то если б не он, я бы не полюбил тебя и ни за
что бы на тебе не женился.
     Она закатила  ему пощечину,  посчитав, что  он,  как  и  все остальные,
издевается над ее носом. Она плакала до тех  пор, пока слезы сами не высохли
у нее на щеках. Однако вскоре он доказал ей на деле, что его ринофилия вовсе
не шутка,  - в ту ночь  и во  все  последующие он делал с ней такое,  о  чем
раньше она не могла и помыслить и что со временем ей очень даже понравилось.
     С ним она всегда  ощущала себя в безопасности, и  если  б не постоянные
разговоры  в  швейной  мастерской  о  его  неверности,  она  никогда  бы  не
усомнилась в его любви.
     Однажды она  надела  на  голову  платок, который  взяла  у  подруги,  и
вечером, когда он, как обычно, отправился с друзьями в таверну, пошла за ним
следом. Она видела, как к их столику подсела  какая-то  хорошенькая женщина,
все  с ней  стали заигрывать, и только ее  муж  не  проявил  к  красотке  ни
малейшего интереса. Он начал зевать и вскоре встал из-за стола.
     По многу часов в  день он проводил  с  детьми, учил их читать и писать.
Когда у  нее не было  времени, он  сам относил ее матери пироги. Одежда  его
совсем истрепалась, но уговорить его купить себе новую она не могла.
     -  К чему тратить деньги? - говорил он. - Эти вещи  служили мне верой и
правдой. И потом, зачем мне наряды? Охмурять женщин мне больше незачем.
     Жили они  скромно - единственной по-настоящему ценной вещью в доме была
великолепная  фарфоровая  ваза, которую  им  подарил его друг,  отличавшийся
безупречным вкусом.
     И тут она вдруг поняла,  что его равнодушие к  красотке в трактире, его
всегдашняя  готовность  помочь ей, безразличие к своей внешности могут иметь
только одно объяснение: он завел себе любовницу. Она постоянно следовала  за
ним по  пятам и из-за того, что ничего  предосудительного не  замечала,  еще
больше убеждалась в его неверности, ибо отсутствие улик означало только одно
- он  их  тщательно скрывает. И  то сказать, как мог он отчитаться за каждый
грош, если заранее не ждал допроса с пристрастием?
     Однажды вечером он вернулся домой на полчаса позже  обычного и  сказал,
что  ходил к зубному врачу. Она обвинила его во лжи. Он рассердился и бросил
вазу на пол. За все годы, проведенные вместе, он впервые опоздал, впервые на
нее рассердился. Но ведь достаточно  разозлиться всего один раз, чтобы стать
потом злым человеком, точно  так  же, как достаточно уронить вазу всего один
раз,  чтобы  ее  разбить.  Трещины  на  упавшей вазе  должны были  постоянно
напоминать ему о том, что у него есть жена.
     У-у-убрала ру-у-уки.
     Звонит  телефон.  Очень  некстати  - ведь  финал  моей  истории  весьма
поучителен.
     Роза берет трубку. Телефонистка предупреждает, что звонят из Нигерии  и
что разговор оплачивается абонентом.
     - Из Нигерии?! - Роза озадачена: сейчас два часа ночи да и  в Нигерии у
нее  нет  знакомых,  однако,  боясь,  что  это  что-то  важное,  она  просит
телефонистку ее соединить.
     - Алло, - слышится в трубке. - У меня к вам деловое предложение.
     - Боюсь, вы ошиблись номером.
     - Нет-нет, мы познакомились полгода назад.
     - Назовите в таком случае мое имя.
     - Я вас очень хорошо помню.
     - Вы ошиблись номером.
     -  Нет, позвольте мне в нескольких словах рассказать вам о моем деловом
предложении.
     - Слушайте внимательно. Я не знаю, кто  вы, зато я точно знаю, что вы -
жопа с ручкой.
     Роза бросает трубку, включает телевизор и долго мотрит на пустой экран.
Синева  экрана  точно  ножом  рассекает  мрак,  в  который погружен мир. Она
выпивает столько  виски, что спустя два часа,  когда снова ложится  спать, с
трудом добирается до постели. Терпеть не могу, когда меня прерывают. Если бы
Роза тут же не заснула, она бы узнала,  чем завершилась  моя история.  Чтобы
подсмотреть, чем в ее отсутствие занимается муж, Носатая подставила лестницу
к  окну   спальни,  заглянула  внутрь,  мужа  в  спальне  не  обнаружила  и,
оступившись, рухнула вниз.


     За дело

     Следующий  день.  Я  только  и  думаю  о  том,  как бы  рассчитаться  с
Горгонской вазой.
     Не  будем  торопиться. Если  ждешь две  тысячи лет,  то несколько  дней
погоды не делают. Нужно придумать что-нибудь такое, чтобы Розу не обвинили в
беспечности или в отсутствии профессионализма. Она уже и без того достаточно
из-за меня натерпелась.
     Появляется Табата. Узнав про чету Челюсть, приходит в неописуемый ужас.
     - Мы живем в сложное время. - В этом с ней нельзя не согласиться.
     Табата - сама забота.  Чай с  лимоном и  план действий.  Сводничество и
свод правил поведения. Дергает себя за правую серьгу. (В серьгах по-прежнему
ничего не  смыслит,  а ведь в них  заложен  вопрос вопросов: «Из какой
коллекции попала  к коллекционеру эта коллекционная вещица?» Этого она
не знает и не понимает - не поняла бы, даже если б ей объяснили.)
     -  Только не говори мне, что ты  не хочешь с  ним встречаться. Вспомни,
что я тебе говорила.
     - Эта схема все равно ничего не даст, - твердит Роза. - Ты делаешь  все
возможное,  и  я  перед  тобой  в  неоплатном долгу, но это - тупик.  Может,
счастье подвернется, если я перестану его искать?
     - И все же мне кажется, тебе следует с ним познакомиться.
     - Почему?
     - Потому что у вас много общего.
     - Что именно?
     - Он говорил то же, что и ты.
     Роза не в силах сопротивляться  и дает  согласие на встречу с очередным
претендентом. «Выпьем по  коктейлю - и  до  свидания»,  - решает
она.
     - Скажи, с кем это ты так увлеченно беседовала, когда я последний раз у
тебя была?  -  спрашивает Роза,  когда  Табата уже  стоит  в дверях.  -  Мне
показалось,  что вы отлично ладите. У меня  такое чувство, будто я  его  уже
где-то видела.
     - Верно, видела. Ты просто его не  узнала - ведь в  этот раз он был без
ножа.
     - Ты шутишь?!
     - Он позвонил сказать, что готов продать  мне мою записную книжку, и мы
разговорились.
     - Фантастика!
     - Покамест с такими, как он,  отношения у меня  складываются, - говорит
Табата. - И даже очень.
     - Интересно, что было бы, если б они не сложились?
     - Он очень общителен. Его друзья постоянно бывают у меня дома.
     Меня убирают в сейф, который Роза недавно приобрела.
     Сейф  старый,  уродливый,  не  очень  большой,  но  зато  необыкновенно
тяжелый,  отчего  кража  становится  делом если и  не безнадежным, то крайне
хлопотным.  В  сейф меня запирают  вместе  с Горгонской вазой, и я испытываю
одновременно унижение  и  искушение,  я бы даже  сказала, двойное унижение и
двойное искушение, ибо меня переворачивают  вверх дном да  еще кладут поверх
Горгоны. Следовало бы заявить протест. Всему же есть предел.
     В этом положении я нахожусь  два часа. Приходит Никки, с  ней несколько
человек.  Пустая болтовня.  Роза  возвращается, ложится  в  постель, меня же
оставляет  в  сейфе, в  объятиях  Горгоны.  По  всей  видимости,  встреча  с
очередным  претендентом  принесла  ей удовлетворение  -  на  этот  раз  моим
воспоминаниям она предпочитает свои собственные.
     На следующее утро  она - даже не попрощавшись - отбывает  в Амстердам в
связи  с  каким-то фризом и какими-то фигурками  из Мали и  Заира. Вернуться
собирается через три дня. У Никки посетители - пустая болтовня.
     Появляется Мариус.
     Никки  советует  ему  проверить огнетушитель  - в  самый  ответственный
момент  огнетушители  нередко выходят  из строя. Мариус вне себя от  ярости.
Хочет знать, где прячут меня и  Горгону.  Никки говорит, что Роза  уехала за
границу  и вроде  бы собирается вазу  продать. У Мариуса перебои с дыханием.
Странно все  же, замечает Никки,  что Роза ни словом не  обмолвилась о  цели
своего  путешествия.  Водителя  срочно отправляют  в  аптеку  за кислородной
подушкой.   Когда  Мариус   с  жадностью  приникает  к  подушке,  Никки  его
обнадеживает:  за  пятьсот  фунтов  она  готова  кое-что  о  проделках  Розы
сообщить.
     Бумажник в действии.
     - Ты ничего не понимаешь в людях, Мариус.
     После ухода Мариуса Никки пытается  взломать сейф. Безуспешно. В это же
время я разрабатываю двести один способ уничтожения Горгонской вазы.
     Роза  возвращается  - сразу же  хватает телефонную трубку. Многочасовой
разговор.  Сильный  запах духов. Уходит. Под вечер  возвращается - не  одна.
Пустая болтовня.
     Сейф открывается.
     - Вот чем я занимаюсь, - говорит Роза. Курчавый (под номером три тысячи
четыреста  семьдесят  пять)  стоит  у  Розы  за  спиной  и  смотрит  на  нас
исключительно из вежливости, сам же готовится схватить Розу сзади  за грудь.
Решение  разумное:  на  таких,  как  Роза,  это  действует. Не вижу  никакой
необходимости   демонстрировать   Курчавому   содержимое   сейфа,   который,
разумеется, находится в комнате Розы.
     Курчавый  ласкает ей грудь с таким  рвением,  что уже через шестнадцать
секунд не остается никаких сомнений в том, где он сегодня проведет ночь.
     -  Надеюсь,  ты  ничего  не имеешь  против,  -  говорит он, расстегивая
рубашку  и  обнажая   мускулистую  грудь   и   правый  бицепс,   на  котором
вытатуирована  роза  и  имя  Роза.  -  Может,  с  моей  стороны  это  звучит
самоуверенно, но у меня  такое чувство,  что все у нас получится  очень даже
неплохо. Люблю играть, но не люблю проигрывать.
     Повидав  на  своем  веку  четыреста тысяч  девятьсот  восемьдесят  одно
совращение,  я  не  могу  не признать, что  Курчавый свое  дело  знает.  Его
союзники  - грубость  и  нежность,  грубая нежность  и нежная грубость. Роза
падает  на кровать - причем без  всякого  сопротивления. Она  снимает серьги
(символизирующие одинокого  пловца  в  лазурном  бассейне;  пловец осторожно
плывет вдоль  бортика,  потому  что  держит на  весу, на правом указательном
пальце, промокшего шмеля, которого он вызволил из бездны вод) и кладет их на
столик у кровати.
     Они тушат свет - как будто в темноте я хуже вижу.
     Курчавый проводит пальцем по ее  лицу - кажется, что он осторожно бреет
ей  щеку. Оба  молчат. Слышится только  тяжелое  дыхание и шуршание падающей
одежды. Издали Розины соски напоминают бейсбольные биты; он свирепо скалится
- вот-вот их откусит.
     У Розы побелели глаза, сейчас  она  вряд  ли  помнит, как ее зовут. Она
предлагает  ему  свою   шею  -  свою  нежную  шейку.   Незаметно,  неслышно,
непроницаемо  входят в спальню слоны, они утратили всю свою слоноподобность,
кроме чудовищной силы; входят и прижимают одно тело к другому.
     Он снимает  с Розы последний предмет туалета. Помогая  ему, Роза слегка
выгибается и падает на спину, прикрыв глаза локтем правой руки. Этот жест на
всех языках означает одно и то же: я - твоя.
     Прибор у Курчавого на зависть - толстый, как морской угорь с серьгой; о
таком, скажу  не  таясь, мечтают все женщины  до одной. Курчавый ныряет Розе
между ног и извлекает  оттуда максимум удовольствия. Но решающей атаки  пока
нет.  Сначала  он переворачивает  ее на  живот, и его  язык плавно  скользит
взад-вперед между лопатками. Но вот язык спускается все ниже  и  ниже, и он,
раздвинув  большим пальцем  ее ягодицы с такой  легкостью, словно раскрывает
книгу, начинает медленно,  но уверенно  проникать внутрь,  вызывая  истошные
крики Розы и лишний раз свидетельствуя о том,  каким расточительным чувством
юмора отличается природа  (не менее расточительным, чем змея,  у которой яда
достаточно,  чтобы  отправить  в  иной  мир  целую  деревню): ведь  источник
неземных утех - не самый чистый на свете.
     Запускает в заветное  отверстие  два пальца,  которыми перебирает,  как
пловец -  ногами. Роза  -  сама готовность,  Курчавый  вздымается над  ней -
сейчас он вдует ей так, что она заговорит по-шумерски.
     Но он медлит, на лице - невыразимая тоска.
     Непередаваемая.  Он  застывает,  тоска  охватывает  все  его  естество.
Встает. Роза поворачивается. Ей  кажется,  что он что-то ищет в карманах или
же задумал еще  какой-то сюрприз - на закуску. Она призывно урчит - Курчавый
же быстро и как-то незаметно одевается и уходит.
     Роза  издает  целую  серию  сначала  недоумевающих,  а  затем  фальшиво
жалобных  звуков.  Через  несколько  минут  она  встает   и  идет  на  кухню
посмотреть,  не  спрятался  ли  он  там.  Какую-то  долю секунды  борется  с
подступившим  отчаянием, но затем  не  выдерживает и начинает вновь издавать
жалобные звуки - на этот раз самые настоящие.
     Должна признаться,  что  ничего более игуанистого  мне  еще  видеть  не
приходилось.  Ситуация,  прямо скажем,  не  ахти,  и  Роза  будет мучительно
пытаться  найти  закономерность,  тогда как никакой  закономерности  нет и в
помине. Не  везет Розе с мужчинами:  чем теснее  она к  ним прижимается, тем
меньше у нее шансов.
     - Не хочу быть такой. Не хочу отличаться от остальных. Я хочу работать,
я хочу сражаться. Я  всю жизнь  работаю, я  всю жизнь  сражаюсь, и  я готова
работать и сражаться дальше - знать бы, ради чего. Есть только два варианта:
либо ты настаиваешь на своем и тогда начинаешь  ненавидеть всех  остальных и
остаешься один,  либо поддаешься и тогда начинаешь  ненавидеть себя  самого.
Вот уж действительно, «мы живем в сложное время».
     Подходит к окну. В  темноте дома похожи на светлячков  -  горящие  угли
большого города.
     -  Я знаю, что ты  где-то  там.  Я  не  настолько  самонадеянна,  чтобы
возомнить себя ни на кого не похожей. Но как мне найти тебя?


     Чаепитие.
     Тридцать первое

     - Ничего  не  понимаю.  Пытаюсь  сообразить,  что  я такое сказала  или
сделала. Лежала себе и благодарно мычала, только и всего.
     - Может, мычала не так, как следует, - предположила Морковка,  извлекая
пакетик   с  изюмом  в  шоколаде  из-под  пачки   журналов,  куда  Роза  его
предусмотрительно припрятала. Ясно, что эта дружба обходится Розе дорого, но
ведь многие  дружбы,  несмотря на неутешительные прогнозы, обладают поистине
тараканьей живучестью.
     - А как следует?
     -  Не знаю. Я совершенно не хотела тебя обидеть. Со мной такого никогда
не было. И  ни с кем  из моих знакомых тоже. Ты уверена, что он  не женат? А
вдруг  он  испытал  угрызения совести?  Бывает ведь и  такое. От этого изюма
толстеешь, да?
     - Нет, он не женат.  И подруги у  него нет. Он  только  что вернулся из
Антарктиды,  где полгода прыгал с айсберга на айсберг. Рассказывал  мне, как
тяжело  пережил разлуку со  своей  девушкой. В такой ситуации  любому бы  не
терпелось. К тому же у него на руке вытатуировано мое имя. Мы говорили с ним
о будущем - ты ведь знаешь, как мужчины мечтательны.
     Роза не учла  одного: татуировка была далеко не свежей. По моей оценке,
ей было никак не меньше семи лет.
     - Мало ли... Может, женщины...
     - Его пенисом можно было дрова рубить. Он лез на стену от страсти.
     - А что, если он просто не имел этого в виду?
     - Глубокая мысль. Нет, тут  что-то не то. Вот только что? Мы  прекрасно
ладили, меня не покидало ощущение, что мы знакомы много  лет. Нам  нравились
одни и те же книги.  Одни и те же фильмы.  Одна  и та же музыка. Его любимый
ресторан - китайский. Я  даже подумала, что Табата его подкупила. Иногда мне
казалось, что он играет роль - так он был хорош.
     - А вдруг он динамист?
     -  В  смысле? - вступает в  разговор Никки, выходя из ванной в чем мать
родила и пристально изучая Морковку.
     - В том смысле, что голову морочит.
     - А,  ты  вот про что.  Тут не угадаешь. - Никки со  вкусом чешет левую
ягодицу  и продолжает:  - У  меня  был случай  похуже. Этот  грек, повар  из
ресторана,  приклеился ко  мне еще в  супермаркете и домой за мной увязался.
Идет и  хвастается: «Вздрючу  так,  что  мозги наружу вылезут, а потом
приготовлю тебе такую  вкуснятину -  пальчики  оближешь». Собой он был
нехорош, это правда, зато настойчив, да и по телевизору в тот вечер смотреть
особенно  было нечего, вот я и подумала: «Почему бы и нет?  Один раз с
любым  можно». Ложусь, ноги до потолка задираю,  смотрю, а  он замер и
странно так на меня пялится. «Что-то, видать, не то, - думаю. - Может,
я подмышки  давно не  подбривала?» И тут он, представляешь, достает...
пистолет.  Оба мы голые, а он в одной руке член  держит, а в другой - пушку.
Сама знаешь,  девушка я без предрассудков, но и  мне  не по себе - уж больно
вид у него  чудной. «Спирос, - говорю, - зачем тебе пистолет? Я тебе и
без  пистолета все,  что хочешь, сделаю». А  он смотрит  на меня,  как
будто первый  раз видит. Подымает пистолет,  подносит ко рту и, не успела  я
опомниться, - спускает курок.
     - Зачем же он это сделал? - недоумевает Морковка.
     - Понятия не имею. Я бы с удовольствием задала этот  вопрос ему самому,
если  б  он череп  себе не  разнес. Ты не  можешь  себе представить,  как  я
пожалела, что  не  сказала  ему «нет» и не  пошла  вместо  этого
голову мыть. Думаешь,  если кто-то вышиб себе мозги у тебя в  квартире, тебе
дадут страховку  на ремонт? Черта с два.  Впрочем,  у  меня  и  страховки-то
никакой сроду не было. Я тоже хороша: всю квартиру облевала, снизу греческие
мозги, сверху  блевотина  -  красота,  а? Потом еще  с полицией  разбираться
пришлось. «Нет, - говорю, - понятия не имею,  кто он такой, где живет,
кем работает. Познакомились мы час назад, пришли ко  мне, хотели трахнуться,
а он возьми да вышиби себе мозги». Классная история.