четырьмя  бадьями  с  кормом,  спотыкаясь  на
высоких каблуках шевровых сапожек.
   С птицами все прошло благополучно, а вот свиньи причинили  ей  немало
хлопот; ожидая ее в своем хлеву, они хрюкали за  низкой  дверцей.  Диана
попыталась было  наклониться,  чтобы  поставить  им  бадью  с  кормом  -
размоченными в воде отрубями, - но они с такой скоростью ринулись к ней,
что это оказалось невозможным.  Тогда  она  решила  поставить  бадью  на
землю, открыть дверцу и спокойно придвинуть ее ногой.  Но  одна  молодая
свинья -  "поросенок",  вспомнила  она  чисто  случайно,  -  итак,  один
поросенок,  более  резвый,  чем  остальные,  бросился  в  приоткрывшуюся
дверцу, туда, где стояла бадья: казалось, его больше влекла свобода, чем
пища. Две или три его попытки показались Диане весьма забавными,  и  она
даже, как будто сзади нее была публика, бросила поросенку:  "Да  что  же
ты, в самом деле...", "Ах, ты, каналья..." и еще что-то в таком же роде.
Но когда при четвертой попытке Диана,  в  своем  роскошном  комбинезоне,
оказалась буквально опрокинутой этим  животным  на  землю,  а  поросенок
попытался проскочить по головам своих братьев и  сестер,  она  принялась
пронзительно кричать... кричать скорее отчаянно, чем повелительно, но, к
счастью,  крики   напугали   животное   и   заставили   его   быстренько
присоединиться к своим уже насытившимся собратьям.
   Обливаясь потом, на подкашивающихся ногах, в испачканной одежде, но с
гордо поднятой головой Диана отправилась переодеваться в свою комнату. В
конце концов, задавала она себе вопрос, снимая красивый, но  испорченный
комбинезон, повезло ей или нет, когда она оказалась на этой  ферме?  Они
спаслись от обстрела, от нескончаемого исхода, может быть, сейчас они бы
продвинулись всего лишь на пять километров, а может  быть,  все  беженцы
уже прибыли, куда хотели. Может быть, сейчас она и ее друзья были бы уже
в  окрестностях  Лиссабона?  Кто  знает?  Всякая  случайность  -   Божий
промысел, думала  Диана,  каждую  случайность  можно  обратить  себе  на
пользу,  но  история  с  поросенком  заставила  ее   подрастерять   свое
великолепие и, следовательно, оптимизм. На кого могла она  рассчитывать,
выбирая между влюбившимся  в  технику  Лоиком  и  флиртующей  с  молодым
крестьянином Люс? Никто из них особо не торопился уехать. Кроме нее.  Ее
и бедняги Брюно,  которому,  возможно,  и  удалось  избежать  постыдного
изнасилования, но уж никак не страшного солнечного удара.  Долго  ли  он
будет еще оставаться в таком беспомощном состоянии? А пока ей нужно было
гнать эти грустные мысли и идти помогать Арлет с приготовлением обеда на
четырнадцать персон, а это не шутка! И  как  она  поступала  всю  жизнь,
когда нужно было забыть о серьезных заботах, Диана обратилась к светским
обязанностям, что помогало ей  пересилить  саму  себя.  "К  счастью",  -
подумала она.

Глава 8

   Арлет была так занята у духовки, что и не думала накрывать  на  стол.
Но Диана настолько следила за соблюдением всех правил хорошего тона, что
даже  поставила  на  стол  перед  каждым  гостем  картонную  табличку  с
указанием его имени. Во главе стола  должна  была  сидеть  хозяйка  дома
вместе со своим сыном Морисом, по обе стороны от него парижанки, а рядом
с Арлет она поместит Лоика и, может быть, Брюно,  если  тот  почувствует
себя лучше. Но его  заменили  кузеном  Байяром,  а  себе  Диана  выбрала
соседом мощного и волнующего Фердинана. Поскольку женщин  было  пять,  а
мужчин  семь,  она  ничтоже  сумняшеся  посадила  рядом  двух   наименее
разговорчивых и наименее  блестящих  членов  этой  маленькой  ассамблеи:
Никуда-не-пойду и батрака по прозвищу Жожо. Выводя  на  картоне  "Жожо",
Диана засмеялась, но достаточно  сдержанно.  В  великосветском  обществе
Парижа можно было встретить и такие имена, как  Ие-Ие  и  Зузу:  правда,
нужно сказать, эти Ие-Ие и  Зузу  принадлежали  к  самым  влиятельным  и
богатым семьям. В общем, Париж - это Париж.
   Ровно в полдень появились красные, потные, измотанные, еле  волочащие
ноги  жнецы.  Добрых  десять  минут  они  были  вынуждены   пить   вино,
разведенное водой, прежде чем смогли произнести  хоть  слово.  Затем  их
усадили за стол.
   Начало обеда прошло в полном молчании, напомнив Диане одну  недавнюю,
очень невеселую свадьбу.
   Обед  начался  с  громадной  порции  паштета   и   сосисок;   доброму
христианину недолго и лопнуть от такой еды,  подумала  Диана,  но  Арлет
осталась глуха к ее  предложениям  по  поводу  тертой  моркови  и  сырых
артишоков, хотя их так легко было "приготовить". Таким образом, Диане не
оставалось ничего другого, как последовать примеру окружающих  и  щедрой
рукой положить себе на тарелку еды.
   - Блюда из  свинины  просто  восхитительны,  -  сказала  она  высоким
голосом в напряженной тишине, прерываемой лишь звоном  приборов  и,  что
было менее приятно, чавканьем. - Вы сами их готовите?
   - Конечно же, свинину мы готовим сами! - вскричал понемногу оживающий
Фердинан. - Разве можно у вас найти такой паштет, дамочка?
   - Ах нет, конечно, нет! Не правда ли, Лоик? Вы когда-нибудь пробовали
такой восхитительный паштет?
   - Конечно, нет!.. - сказал Лоик. - Это очень вкусно, очень...
   Не  подобрав  определения,  он  проглотил  свою  порцию  с  такой  же
быстротой, если и не с таким же шумом, как  и  его  коллеги  по  полевым
работам. И это Лоик Лермит, который в Париже брюзжал перед любым  блюдом
с соусом!..
   - А  когда  происходит  экзекуция...  в  общем,  смерть  этой  бедной
свиньи?
   - В  октябре.  Обязательно  приезжайте!  -  сказал  Фердинан,  как  и
подобает гостеприимному  босеронцу.  -  Сами  увидите,  свежая  кровяная
колбаса - это нечто! Кровь, выпущенную из свиньи  утром,  вы  сможете  в
полдень отведать жареной!
   Диана мертвенно побледнела.
   - Боже мой, - сказала она,  -  действительно...  действительно,  это,
наверное, успокаивает...
   - А требуха! Ее еще называют потрохами, у вас такого не  найдешь.  Да
уж, это стоит попробовать! Потроха мы берем прямо из...
   Описание свиньи и ее внутренностей чуть не погубило Диану. К счастью,
на стол были поданы куры, и разговор перешел на их прелести  и  потроха,
менее потрясающие, чем у свиней.
   - Если попадутся перья, это не моя вина, - предупредила Диана.
   - А разве не вы их ощипывали?
   - Нет, конечно, не я. Хотя меня приговорила к этому Мем...  Арлет,  я
хотела сказать. Я пришла в ужас! Как же  можно  вырывать  перья  у  этих
несчастных животных! А если бы вам вырывали волос за волосом?
   - Если бы я был мертв,  мне  было  бы  наплевать  на  это,  -  заявил
Фердинан.
   - Кур ведь не ощипывают живьем! Да я готов спорить, что вы не  умеете
и убивать их! Хотите, покажу?
   И Фердинан нагнулся, схватил одну из птиц, бегавших под ногами Дианы,
что больше не изумляло ее, но заставило выкатить от ужаса  глаза,  когда
он положил бьющуюся и визжавшую курицу на стол перед ними.
   - Нужно взять за шею, вот так. И раз...
   - Ах  нет,  нет!  -  закричала  Диана.  -  Нет,  нет...  умоляю  вас!
Несчастное животное! Вы перебьете мне аппетит. Прошу вас, дорогой месье!
   - Тогда зовите меня Фердинан!
   - Прошу же вас, дорогой Фердинан,  -  жеманно  произнесла  Диана,  но
голос ее дрожал.
   - Оставь моих кур в покое, жирный дурень! - закричала Арлет.
   Фердинан подмигнул и  выпустил  чудесным  образом  спасшуюся  курицу,
которая, пробегая, задела лапой пронзительно вскрикнувшую Люс.
   - Ну уж ладно, Бог с вами, будет лучше, если вы приедете после  забоя
свиньи, - сделал вывод Фердинан. - Эта скотина орет что есть мочи. Целые
десять минут на километр вокруг только ее и слышно, а, Морис?
   - Да уж, будь здоров, - подтвердил тот, просунув с мечтательным видом
свою ногу между ногами Люс.
   - Короче говоря, -  сказала  Диана  с  самым  серьезным  видом,  -  в
сельской  жизни  есть...  определенная,  как  бы  это  лучше  сказать...
жестокость, о которой горожане не подозревают...
   - А в городе вы только и делаете, что давите друг друга автомобилями.
   Тут уж не из свиньи льется кровь, а из пешеходов!
   Эту  сентенцию   выдал   по-прежнему   несимпатичный   кузен   Байяр,
изображавший из себя великого путешественника.
   - Вы слишком пессимистично смотрите  на  дорожное  движение,  -  сухо
сказала Диана. - Опасность тут незначительна...
   - Вот уж нет! Я однажды попал в ваш Париж, совсем недавно,  и  четыре
раза меня чуть не раздавили. Собственными глазами  видел,  как  насмерть
задавили одну женщину. Да еще рядом с Эйфелевой башней!
   - Ну, этой женщине просто не повезло,  -  ответила  Диана.  -  Уверяю
вас...
   - Я говорю только о том, что сам видел, - сказал зловредный кузен.  -
К тому же там не только раздавило эту бедную женщину, но  при  этом  еще
столкнулись десятки машин, ни пройти, ни проехать, мне  пришлось  пешком
возвращаться домой. Это  было  путешествие  так  путешествие,  могу  вам
доложить!
   Воцарилась тишина. Лоик готов уже был  встать  на  защиту  достоинств
Парижа, но, увидев налитое кровью лицо Дианы, отказался от этой затеи. А
та продолжала:
   -  Ладно  же,  могу  вас  уверить,  уважаемый  месье,   раз   уж   вы
рассказываете только то, что сами видели, то видели  вы  самоубийство  и
обыкновенную пробку, только и всего. А если в  нашей  столице  вы  могли
разглядеть только это, то остается вас лишь пожалеть!
   Очарованная собственной тирадой, она со  строгим  видом  отвернулась,
казалось, ее заинтересовали намерения блаженного поклонника  Брюно,  уже
пять минут безуспешно дергавшего ее за рукав.
   - Ну что еще? - спросила она с видом победительницы.
   - Раз вы его не хотите, может,  отдадите  его  мне?  -  спросил  этот
дегенерат.
   Парень явно был одержимым!
   - Вы совсем с... вы слишком перегрелись  на  солнце,  -  спохватилась
она, видя суровый взгляд Лоика, напомнивший ей, что никогда  не  следует
говорить с сумасшедшим о сумасшествии: такие советы  обычно  со  строгим
видом шепчут на ухо, чтобы не заговорить о своих  мозолях  с  человеком,
которому ампутировали ногу,  о  своих  легких  -  туберкулезнику  или  о
Франкенштейне - уродцу.
   Но все же нужно признать, что в свое время бедняга Брюно добивался  в
Париже более  блестящих  побед...  Сможет  ли  он  оправиться  от  этого
ужасного ступенчатого солнечного удара? Веселенькое дельце:  приехать  в
Нью-Йорк с безумцем на руках... На руках!.. Да его придется  тащить  под
мышки!.. А как покажешь его матери в  таком  состоянии?  Конечно,  можно
будет придумать, что произошел несчастный случай, что у него  трещина  в
черепе или что его зацепила немецкая пуля, когда он гонялся с ружьем  за
немецким самолетом...  но  полное  отупение  не  спишешь  на  один  лишь
героизм.
   - Раз уж вы не едите ваш паштет, почему бы вам не  отдать  его  этому
парню, - сказал Фердинан, затем прибавил, обращаясь к Арлет:
   - Мадам Диана нашла твой паштет таким вкусным, что не хочет ни с  кем
поделиться.
   Заметьте  себе,  женщины,  ловко  орудующие  вилкой,   мне   завсегда
нравились, - произнес он; с его стороны это было  крайне  легкомысленно,
ибо и его соседка, и его жена своим телосложением напоминали скелеты.
   "А может быть, ему просто нравятся их движения?" - подумал Лоик.
   Оплошность Фердинана заставила Диану покраснеть - в этом ей помогло и
красное вино, - и она  решила  на  время  стать  социологом,  спросив  у
усатого Фердинана, своего соседа, чем же он занимается зимними вечерами,
когда снег и стужа не позволяют выходить в поле.
   - Вы не скучаете вечерами, так, часов  около  шести,  когда  начинает
смеркаться? У вас не бывает этакого небольшого сплина?
   Но нет, сплин, похоже, не докучал Фердинану. Он даже засмеялся, глядя
на Диану:
   - Да знаете, вроде нет... Во-первых, нужно  все  починить.  Все,  что
было сломано летом,  грабли,  другие  инструменты...  а  уж  тому,  кому
повезет заполучить в свою постель горячую дамочку, вроде  вас,  зима  не
кажется длинной... даже слишком короткой, а?
   Диана моргнула, положила на стол нож  и  вилку  и  издала  сдавленный
смешок.  Конечно,  в  жизни  ей  приходилось   слышать   немало   разных
комплиментов.   Объектом   восхвалений    служили    ее    элегантность,
утонченность, ум, иногда даже ее обаяние, но впервые мужчина  говорил  о
ней как о "горячей дамочке". Она была удивлена, но, по правде говоря,  и
очарована.  В  устах  этого  человека,  неотесанного  и   неискушенного,
комплимент звучал  просто  изумительно,  потому  что  эта  любезность  и
сдержанная чувственность были у него в крови. Конечно же,  этот  человек
никогда и ни у кого не учился хорошим манерам! Вышеупомянутый комплимент
страдал только одним недостатком: его  ни  в  коем  случае  нельзя  было
повторить. Диана представила себе, какой вид будет  у  Лоика,  если  она
скажет  о  себе  как  о  горячей  дамочке!  Даже  Лоик,  хотя  он  такой
сдержанный, не откажет себе в удовольствии рассказать об этом. Да к тому
же в Париже!.. Она об этом и думать боялась.
   Тем временем Арлет принесла  пироги.  Из  четырех  пирогов  три  были
восхитительны, а один абсолютно несъедобен, казалось, в него попали  все
сгнившие  яблоки,  рассредоточенные  по  трем  ящикам...  Каким   чудом?
Случайно ли это? Этот вопрос терзал бедную Диану все последующие  дни  и
ночи: ведь в последний момент она бросила все яблоки в кучу, в одну и ту
же кастрюлю!
   Непостижимо. Когда она спросила об этом Лоика, он рассеянно  ответил,
что ему "на все плевать с высокой колокольни". Он выучился  говорить  на
деревенском языке, а в Нью-Йорке или в Париже - один Бог знает, куда  их
забросит жизнь, - это произведет плохое впечатление! Но каким же образом
эти яблоки...
   Под занавес торжественного обеда Арлет, по просьбе  Фердинана,  имела
неосторожность поставить на стол свою знаменитую сливовую  водку.  После
долгих "колебаний" и воспоминаний о губительном действии напитка  на  ее
поведение и разум Диана все же согласилась пригубить капельку.  Настойка
показалась ей менее крепкой, чем в первый  раз,  потому,  наверное,  что
Фердинан подбадривал ее.
   И все же Диана Лессинг немного злоупотребила  этой  сливовой  водкой,
такой чистой и полезной для здоровья, потому что позже  она  обнаружила,
что сидит, положив руки на плечи соседей, и распевает  песенку  "Нини  -
собачья шкура" вместе со своей "крестьянской семьей",  как  она  назвала
своих новых знакомых. Некоторые метрдотели из  ночных  заведений  Парижа
или Монако должны еще помнить, что стоило ей немного подвыпить,  как  ее
голос становился хриплым, но необычайно сильным.  Наверное,  он  так  же
звучал и в тот день, когда она правила лошадьми. Если бы  в  тот  момент
попался случайный прохожий, знаток и любитель Вагнера, он бы  принял  ее
за валькирию, погоняющую своих боевых коней! Такое видение, при всем его
анахронизме, могло бы нагнать страху. В  общем,  она  под  удивленным  и
восхищенным взором  Лоика  и  гораздо  менее  восторженным,  но  все  же
доброжелательным взором Люс (становившейся все более и более рассеянной)
продолжала  петь  "Девки  из  Камаре"  и  другие,  не  менее  фривольные
произведения.
   После этого Арлет, прибрав бутылку  со  сливовой,  принялась  бросать
красноречивые взгляды в сторону Фердинана. Тот встал и вытер рот  рукой,
такая естественность привела Диану в восторг.
   - Вперед! - закричал он. - Раз уж нужно идти, то пошли!
   И  они  наконец  ушли,  причем  Фердинан  не  смог  отказать  себе  в
удовольствии оказать некоторые знаки внимания заду Дианы, похлопав ее по
тому месту, которое всю жизнь заменяло ей ягодицы;  оно  привело  его  в
раздумье, но отнюдь не разочаровало. Диана же,  наполовину  возмущенная,
наполовину покоренная этим жестом, долго следила за удалявшейся  крепкой
фигурой. Ковылявшие следом Люс и Лоик замыкали цепочку.
   Обедающие жнецы своим шумом разбудили Брюно Делора,  пребывавшего  до
сих пор под действием солнечного удара. Какое-то время, закрыв глаза, он
прислушивался к песне "Нини -  собачья  шкура".  В  хоре  вел  резкий  и
сильный  женский  голос,  явно  мужеподобный,   но   временами   немного
напоминавший голос  Дианы  Лессинг.  Бедная  Диана!  Представить  ее  на
сельской пирушке! Он улыбнулся. Затем он увидел свой чемодан, валявшийся
на полу, из него торчали пуловеры и рубашки. Судя по всему, он вернулся.
Но как? Он отправился на поиски каких-либо следов цивилизации  или  хотя
бы телеграфа, но не преуспел. Непостижимо!  Тут  Брюно  снова  заснул  и
проснулся тремя часами позже. Снова его мучил один и тот же сон: никогда
прежде ему не снилось нечто столь близкое ему, столь близкое его памяти,
такое  пережитое.  Он  снова  вспоминал  свой  экзотический   кошмар   -
нескончаемые пески,  затылок  туарега;  потом  его  тащили  по  каким-то
длинным коридорам и, наконец, бросили к ногам жестоких хохочущих  людей,
сидевших за столом.
   Брюно снова, к своему стыду, вспомнил, как рухнул на  пол,  опустился
на колени перед этими эмирами и их гаремом, даже не разглядев их лиц. Он
вздохнул. А еще его преследовал этот запах, запах потного раба,  который
нес его на себе, казалось, этим запахом была пропитана вся комната.
   Действительно, так и было. Брюно выпрямился  и  по-настоящему  открыл
глаза.
   Рядом с кроватью  сидела  совершенно  непонятная  личность  с  такими
пустыми глазами, каких  Брюно  никогда  прежде  не  приходилось  видеть.
Определенно, это был  какой-то  дегенерат,  какой-то  примат,  и  он  не
отрываясь смотрел на Брюно.
   - Твоя выздороветь? Твоя проснуться?
   Ну  ясно,  этот  умственно  отсталый   говорил   по-французски,   как
африканец.
   Зря  Леон  Блюм    так уж хвалился тем,  как
поставлено дело народного образования в  сельской  местности.  И  Брюно,
который никоим образом не причислял себя к социалистам, уже  представлял
себе, как он будет иронизировать над этим в парижских  или  нью-йоркских
салонах.
   - Прошу прощения, - сказал он, - но кто вы?
   - Никуда-не-пойду!
   - Я не  спрашиваю  вас...  -  Брюно  не  стал  продолжать.  Лучше  не
ссориться с этой странной личностью. Может  быть,  он  один  из  сыновей
Анри? Даже армия побрезговала таким экземпляром.
   Сев в кровати, Брюно удовлетворенно констатировал,  что  кальсоны  на
нем, так как что-то во взгляде этого человека  внушало  ему  опасения...
Конечно же не в сексуальном  плане,  ничего  двусмысленного  во  взгляде
этого несчастного и быть не могло, он, наверное, никогда  и  девушку  не
держал за руку. Смутная жалость к этому существу, которого его  уродство
делало почти экзотическим, охватила Брюно, и, ткнув указательным пальцем
себя в грудь, он заявил:
   - Моя - Брюно! Моя -  Брюно!  -  Затем,  показав  пальцем  на  своего
собеседника, он спросил:
   - А твоя? Как твою звать?
   - Никуда-не-пойду, - повторил тот с раздражением. Это уже  переходило
всякие границы.
   Брюно  пожал  плечами  и  снова  прилег  на  кровати.  Он  чувствовал
слабость.
   - Где мои друзья? - спросил он.
   - Твои друзья в поле.
   - В поле? Бедняги!..
   Он на мгновение представил себе Люс с граблями, затем Лоика в  кабине
того сельскохозяйственного агрегата - это было уже лучше -  и,  наконец,
саму  Диану   с   граблями;   эта   мысль   показалась   ему   настолько
апокалипсической, что он сразу же отбросил ее.  Диана  с  граблями,  все
рушится: сама деревня, деревья, люди, собаки, кошки, куры! И он невольно
рассмеялся.
   - Мои друзья довольны?
   - Твои друзья довольна, когда моя принести тебя.
   - Твоя принести меня?
   Вдобавок, это был его спаситель. Ну и дела! Наверное,  он  нашел  его
без сознания и привез в какой-нибудь телеге. В жизни Брюно телеги  стали
приобретать громадное значение.
   - Моя отблагодарить тебя. Моя давать тебе...
   - Фиников надо нет. Моя не хотеть фиников.
   Брюно возмутился:
   - А почему это я должен дать тебе фиников?
   - Фиников и коз.
   Брюно пришел  в  изумление.  А  ведь  этот  придурок  б