оплакивая поражение, бросила взгляд на землю, затем неподвижно  застыла,
слилась с горизонтом и исчезла. Птицы смолкли, на землю навалился вечер;
и вся земля открылась Лоику  Лермиту,  лежащему  на  боку  после  честно
отработанного дня, как в стихотворении Виктора Гюго. Он учил это длинное
стихотворение  в  школе,  однажды  даже  рассказал  его  целиком   своей
потрясенной семье, но это было так давно.  А  сейчас,  в  начале  второй
войны, когда ему уже стукнуло пятьдесят,  Лоик  Лермит  вспомнил  только
первые строчки: "Лег Вооз  в  изнеможении
от усталости..."
   Когда он вернулся в дом, помедлив минут десять - потому что не хотел,
чтобы любовники пришли  последними,  -  то  увидел,  что  все  семейство
собралось за столом, посередине которого стояла дымящаяся  супница,  над
ней возвышалась Мемлинг с половником в руках, а Люс,  Диана  и  Морис  с
трепетом смотрели на нее: все умирали от голода, включая и Лоика. Тем не
менее он не спеша уселся рядом  с  Дианой  и  с  внутренним  облегчением
увидел рядом со своей тарелкой большой кусок хлеба.
   - Кому налить первым - работникам или  больному?  -  спросила  Арлет,
опуская  в  суп  половник.  Она  зачерпнула  изрядное  количество  лука,
картофеля, моркови, затем громадный кусок сала и осторожно положила  все
это в тарелку Лоика, который испытал чувство удовлетворения  и  удивился
этому чувству. Затем с той же щедростью она налила своему  сыну,  Люс  и
Диане, затем самой себе; каждый воспринял  свою  порцию  как  похвальный
лист за работу: опущенные долу глаза, румянец смущения на щеках, заметил
про себя Лоик (без сомнения, он был единственным из  своей  группы,  кто
сохранил некоторую свободу). Голод и восторг при виде  еды  на  какое-то
время лишили его способности замечать что-либо, и, только  расправившись
с содержимым своей тарелки, он обратил внимание, что сидящие рядом  друг
с другом Люс и Морис выглядели по-новому. Счастье внезапно смягчило  их,
подернуло патиной, озарило изнутри, и они  беспрестанно  делали  усилия,
чтобы не  коснуться  друг  друга,  -  и  эти  усилия,  в  глазах  Лоика,
свидетельствовали о  большем,  чем  любая  фамильярность  или  вольности
любовников, афиширующих свои отношения.

***

   Морис шутил, сощурив глаза от смеха и от недавнего удовольствия.  Люс
ничего не говорила, но улыбалась сказанному им, не глядя  на  него,  при
этом у нее было снисходительное и достойное выражение лица, а  ведь  еще
недавно  она  была  неловкой  взволнованной  женщиной.   Она   настолько
изменилась, что Диана время от времени  бросала  на  нее  подозрительные
взгляды. Но конечно, она и не представляла себе  всей  правды.  Визит  к
больному оставил ее несолоно хлебавши, и это злило ее. Диана наклонилась
к Лоику, затем, передумав, обратилась прямо к хозяйке дома:
   - А есть ли в здешних местах форты, Арлет?
   - Форты?  А  что  вы  называете  фортами?  -  Впервые  у  Мориса  был
озадаченный вид, хотя казалось, что его ничем нельзя удивить. -  Что  вы
имеете в виду?
   Укрепления, большие такие?
   - Ну да, именно их.
   - Да нет тут таких! - сказал Морис. - Откуда им  здесь  взяться?  Это
ведь все-таки Бос.
   - Мы не на линии Мажино, моя дорогая Диана,  -  начал  заинтригованно
Лоик.
   Но его вмешательство раздосадовало ее, и она разнервничалась:
   - Кто вам говорит о линии Мажино, Лоик? Я только хотела  узнать...  я
просто спросила, есть ли в этих местах форты, вот и все! Их нет.  Ладно,
я беру это себе на заметку.
   - Однако странная мысль забрела вам  в  голову,  -  сказала  Арлет  с
подозрительным видом.
   Лоик почувствовал, что Диана колеблется и даже отступает, прежде  чем
снова броситься в атаку, ее голос  стал  еще  более  пронзительным,  чем
прежде.
   - А нет ли поблизости семинарии или резиденции епископа?
   При этих словах удивление достигло наивысшей точки. Арлет,  вонзившая
было нож в каравай,  так  и  застыла,  вызвав  всеобщую  тревогу.  Морис
расхохотался:
   - Нет, нам здесь не нужен  ни  епископ,  ни  кюре...  У  нас  столько
работы,  что  на  молитвы  не  хватает  времени!  По  воскресеньям  сюда
приезжает кюре из Виньяля, чтобы отслужить  мессу.  Когда-то  здесь  был
викарий... - Он замолчал, затем, смеясь, продолжил:
   - Но тот маленький викарий смылся отсюда галопом! А, мамаша?  Он  был
совсем малышом,  этот  викарий,  которого  прислали  сюда!  Он  не  мог,
бедняга, всякий раз звать на помощь Господа Бога!
   -  Замолчишь  ли  ты  наконец,   Морис,   -   сказала   Арлет-Мемлинг
снисходительно.
   И Морис замолчал, продолжая посмеиваться. Лоик смотрел то на него, то
на Диану, как будто следил за теннисным мячом.  Это  монотонное  занятие
прервал шум в коридоре. За шумом последовало слово, сказанное на местном
диалекте  грубым  голосом,  а  затем  появился   Брюно,   поддерживаемый
Никуда-не-пойду, Брюно, согнувшийся пополам, с горячечным взором;  входя
в комнату, он ударился  о  дверь.  Никуда-не-пойду  усадил  больного  на
первый подвернувшийся стул и придвинул к нему другой стул, чтобы не дать
Брюно упасть, потому что он все время соскальзывал, отяжелевшие  руки  и
ноги тянули его вниз. Ошеломленная компания сразу встрепенулась.
   - Что ты делаешь? - строго закричала Мемлинг.
   Обвиняемый поднял глаза:
   - Я хотим есть, а я не могу оставить его совсем одного!
   - А почему бы и  нет?  Никто  не  украдет  его  у  вас!  -  закричала
пришедшая в себя Диана. - Вы ведь не будете таскать этого несчастного по
коридору всякий раз, как вы проголодаетесь, его асе  терзает  лихорадка!
Это бесчеловечно!
   "Видно, что суп пошел ей на пользу, нашей Диане!" - подумал прагматик
Лоик. Но все же она была права. И он добавил:
   - Именно так. Уложите его обратно в постель,  пожалуйста.  Тем  более
что в таком состоянии ему нельзя есть, можно только пить.
   - Но я-та ничо не емши! - повторил  Никуда-не-пойду,  его  искаженное
лицо свидетельствовало о том, что он  переживал  трагедию  в  духе  пьес
Корнеля: его раздирали два чувства - страсть и голод.
   - Ну ладно, пойду уложу нашего друга! И вы не сможете  помешать  мне!
Не правда ли, Лоик? - твердым голосом сказала Диана.
   Она встала, обогнула стул Лоика, бросив ему на ходу:  "Возьмите  сыра
на мою долю!"
   - Не хочу отпускать его! - простонал Никуда-не-пойду.
   И обняв своими обезьяньими руками Брюно за плечи и колени, он плотнее
усадил его на стул.
   - Да что вы себе позволяете! - закричала Диана. - Оставьте его! Месье
- жених мадам  ,  представьте  себе!  -
сказала она, указывая на Люс.
   Красная от злости, она ощущала себя исполненной  достоинства.  Только
повернувшись к Люс, она поняла, что та витает где-то  далеко,  глаза  ее
блуждали. Диана отметила это и, как и всякий раз, когда она не  находила
всеобщей поддержки,  вывернулась,  сделав  поворот  на  сто  восемьдесят
градусов:
   - А впрочем, ерунда! Каждый человек имеет право на личную  жизнь!  Но
что касается меня, раз уж мы все здесь, мой дорогой Лоик,  заявляю  вам,
что, если меня хватит солнечный удар и Здатути захочет  утащить  меня  в
свое кресло, я буду протестовать, что бы  он  там  ни  говорил.  Я  могу
рассчитывать на вас?
   Казалось, это  простое  предположение  возвратило  старика  к  жизни,
потому что  он  с  энтузиазмом  принялся  кричать:  "Здатути!  Здатути!"
Мемлинг повернулась к Никуда-не-пойду и вырвала у него стул, который  он
занимал на правах сиделки и фаворита.
   - Ты его отпустишь наконец? - сухо спросила она. - Возвращайся в свою
комнату! Супа ты все равно не получишь! Ну уж нет...  Супа?  А  за  что?
Если завтра примешься за работу, получишь суп! Ты считаешь, что я должна
кормить тебя за то, что ты таскаешься по моему дому за больными? Нет уж!
   Давайка! Отведи месье в его комнату, Менингу,  или  я  выставлю  тебя
вон!
   Менингу поднял глаза на суповую миску,  захныкал  и  отпустил  Брюно,
который не преминул воспользоваться этим и соскользнул со стула на  пол;
дурачок поднял его, взвалил на  плечи,  как  мешок,  и  под  негодующими
взорами парижан вышел, не попрощавшись. Ужинающие  молчали,  пока  Арлет
оделяла каждого кусочком  прекрасного  душистого  сыра  бри.  Она  же  и
нарушила молчание.
   - Ну уж нет! Может, ему еще и сыра подавай? - возмущенно бросила она.
   Эта безумная мысль заставила всех присутствующих расхохотаться.
   - Может быть, вы считаете, что я все же слишком сурова! -  продолжала
она, внезапно задумавшись.  -  Отказать  человеку  в  куске  хлеба!..  В
полдень вашему другу...
   Всеобщее  возмущение  прервало   эти   угрызения   совести   в   духе
Достоевского.
   Из уст ее гостей вырвался целый поток весьма  оригинальных  сентенций
типа "чтобы получить, нужно заработать",  "кто  рано  встает,  тому  Бог
подает", "ничего не получает тот, кто этого не заслуживает" и так  далее
и так далее, вперемежку с многочисленными "стоит только...", "надо  было
лишь...".  Забыв  о  своих  тревогах  благодаря  чисто  физиологическому
чувству  голода,  парижане  предались  радостям  пищеварения  и  поэтому
старались изо всех сил успокоить трогательные нравственные  терзания  их
подруги. Тем более что хотя они и старались не смотреть на стол, но  все
равно чувствовали, что посередине его лежит лишний  кусок  бри.  Поэтому
каждый из них старался отвлечь мысли  Арлет  от  бесплодных  терзаний  и
вернуть их к более простым и приятным вещам.
   Тем не менее за прошедший день горожане усвоили  вполне  определенную
мораль: "Лень должна быть наказана". И Диана пустилась в рассказ о  том,
как Джон Рокфеллер потерял три четверти своей империи из-за того, что не
вовремя приехал на биржу. Люс пожаловалась  на  то,  как  от  нее  уплыл
великолепный бело-голубой бриллиант,  потому  что  ее  муж  час  ждал  у
Картье, когда она решится на покупку,  и  в  конце  концов  отказал  ей.
Разговор затухал, а Лоик так и не мог вспомнить никакого  отрицательного
примера  праздности.  Чувствовалось,  что  Мемлинг  уже  готова  бросить
фатальное:
   "Ладно! Давайте! По постелям!" - и это положит конец всяким мечтаниям
о бри, но вдруг Лоик неловко выступил с инициативой. Он встал:
   - Мадам Анри... извините, Арлет! Хотите, я спущусь в подвал и принесу
немного вина из бочки? Морис днем показал мне...
   - Правда, очень пить  хочется!  -  сказал  вышеупомянутый  Морис:  он
устало развалился на стуле, с трудом поднимая томный взгляд.
   - Это очень любезно с вашей стороны, месье  Лоик!  Возьмите  литровую
бутылку! Только подождите, пока малышка отмоет ее!..
   И Люс Адер, жена банкира, бросилась со всех ног к  раковине,  схватив
ерш для мытья бутылок.
   Немного позже, когда Лоик разливал по стаканам прохладное вино, Диана
начала:
   - Вы знаете, Арлет, это  вино  восхитительно!  Оно  прекрасно!  Какая
свежесть! А букет! Это вино услаждает небо, а  не  горло!  Такое  бывает
нечасто...
   - Неплохое вино, - согласилась Арлет, - тридцать девятый  год  вообще
был неплохим...
   - Особенно с этим сыром! Он придает  вину  непостижимый  букет!  Одно
оттеняет другое!
   Арлет одобрительно кивнула головой, не делая,  однако,  ни  малейшего
движения,  чтобы  проверить  истинность  суждений  о  сыре.  Душу  Дианы
охватило отчаяние. Что же случилось с ней в этом  доме?  Она  не  только
была постоянно голодна, и все,  что  она  ела,  казалось  ей  потрясающе
вкусным, но она также чувствовала, что эта болезненная мания охватила  и
всех ее друзей. (Она понимала, что и Люс, и Лоик готовы вступить в бой с
вилками наперевес за кусок  сыра,  если  она  предпримет  хоть  малейшее
поползновение, чтобы овладеть им.) И все же она никогда не  смирялась  с
обстоятельствами.
   - Какие пироги вы будете завтра готовить, Дорогая Арлет? Песочные или
слоеные? И подумать только, что уже  через  три  месяца,  а  возможно  и
раньше, я отведаю в Вене знаменитый торт Захера!  Ах  уж  эти  немцы,  а
особенно этот их Гитлер, этот клоун,  который  уже  представлял  себя  в
Елисейском дворце!
   Ах нет, есть еще над чем посмеяться в этой жизни, ха, ха, ха!
   Откинув назад голову с растрепанными рыжеватыми волосами -  следствие
того, что за сутки, проведенные в деревне, к ним не прикасался  гребень,
-  она  разразилась  резким,  отрывистым  смехом,  так  могла   смеяться
Елизавета Английская в день казни Марии  Стюарт  (однако  этот  смех  не
слишком соответствовал размышлениям о шоколадном торте,  пусть  даже  от
Захера). На глазах своих встревоженных  друзей  Диана  внезапно  уронила
голову на согнутую левую руку и, разразившись истерическим  хохотом,  не
глядя протянула правую руку к  сыру,  придвинув  его  к  своей  тарелке.
Оттого, что сыр оказался так близко, она  расхохоталась  еще  громче,  а
потом стыдливо закрыла лицо руками, выглянув лишь на  мгновение,  что  и
позволило ей на ощупь отрезать большой кусок сыра и небрежно бросить его
к себе на тарелку. Держась за бока и все еще  изображая  беспамятство  и
веселое  изумление  перед  странностями  судьбы,  она  снова   подвинула
уменьшенный кусок сыра к центру стола. Чтобы пуще подчеркнуть невинность
своего  жеста,  внезапное  ослепление,  которое  и  заставило   ее   так
поступить, Диана в течение двух минут постукивала по своей добыче ножом,
за это время ее переливчатый смех понемногу стих, и она предстала  перед
своими друзьями с ненакрашенным лицом, задыхающаяся, но торжествующая.
   -  Ах,  извините,  -  сказала  она,  обращаясь  к  сотрапезникам  под
председательством Арлет-Мемлинг, - извините!  Я  умираю!  Не  знаю,  что
говорю, что делаю! Ах, Боже мой, как же  полезно  бывает  посмеяться!  -
цинично добавила она, серьезно и спокойно  принимаясь  за  бри,  положив
добрый кусок на внушительный ломоть хлеба, который, судя по размеру, был
приготовлен заранее.
   Кто успокоился,  кто  пришел  в  бешенство,  но  каждый  счел  нужным
спросить у Дианы, в чем причина ее веселья, на что она жеманно ответила:
"Ни в чем!" Только  Лоик  позволил  себе  высказать  единственно  верный
комментарий, лестный, хотя весьма краткий.
   - Снимаю шляпу! - сказал он с таким восхищением, что на  щеках  Дианы
запылал румянец, вызванный то ли удовольствием от вкушаемого сыра, то ли
от одержанной победы.
   Мемлинг встала, как будто ничего и не  произошло,  во  всяком  случае
ничего, достойного ее внимания.  Каждый  торопился  ускользнуть  в  свою
спальню, кроме случайно задержавшейся Дианы, которая  принялась  по  три
раза пожимать руку Морису, Люс, Лоику, Мемлинг, как будто ее только  что
возвели в сан епископа и она  принимала  заслуженные  поздравления.  Она
продолжала смеяться, обещая хозяйке дома помочь ей завтра в ее  светских
обязанностях.
   - А сколько нас может быть завтра на этом обеде, дорогая Арлет?
   Это "может" раздосадовало  Арлет,  и  она  расставила  все  по  своим
местам:
   - Будем все мы плюс соседи Фаберы со своим сыном,  то  есть  еще  три
человека, плюс кузены Анри, еще двое, может, трое, если они  притащат  с
собой своего батрака. С нами вместе получается  четырнадцать!  Если  нас
окажется тринадцать, посадим за стол папашу. Кое-кто боится этого числа,
- прибавила Мемлинг, грубо рассмеявшись неизвестно почему.
   От этого смеха заледенела кровь у всей  маленькой  компании,  которую
привела в веселое расположение духа перспектива  идти  спать.  Но  Диана
быстро встряхнулась. Движимая сладостью успеха и признания, она,  словно
тощий воздушный шар-монгольфьер, доплыла до своей комнаты,  где  рухнула
на кровать и захрапела, не успев даже  пожелать  спокойной  ночи  бедной
Люс. А та,  безмерно  утомленная  всевозможными  бесконечными  заботами,
должна была еще снимать с нее костюм винно-красного цвета,  который  был
утыкан кнопками и напоминал минное поле. Чтобы выполнить  эту  последнюю
за день работу, молодой женщине  пришлось  призвать  на  помощь  всю  ее
доброту или долготерпение, потому что во время знаменитого налета на сыр
ее охватил порыв ярости. Отдавая должное изобретательности  и  храбрости
Дианы, Люс не согласилась с таким разделом добычи,  ведь  весь  день  ее
терзало незнакомое доселе неотвязное чувство голода.  Этим  вечером  она
превратилась в волчицу, наблюдавшую, как бри скрывается в  пасти  Дианы.
Как бы то ни было, надо было дожидаться завтрашнего обеда.
   Голодная,  разбитая  усталостью  Люс  скользнула  в  кровать,   заняв
крошечное,  неудобное  место,  оставленное  ей  Дианой,  и   моментально
заснула.
   Ведь несмотря на то что  настоящее  представлялось  ей  лучезарным  и
восхитительным, она не строила никаких планов на будущее,  впрочем,  она
никогда  их  не  строила,  даже  если  настоящее  было  неприятным.  Люс
принадлежала к тому редкому типу женщин, которые  живут  одним  днем,  а
такое нечасто встречается и среди мужчин.
   Что касается Лоика, то он не смирился с  перспективой  провести  ночь
рядом с этой странной парочкой на одной  подушке  или  матрасе,  поэтому
отправился спать на сеновал.  Совсем  в  духе  романов  для  бойскаутов,
которые он, должно быть, читал в нежном возрасте и абсолютно  ничего  из
них не запомнил.

Глава 7

   На следующее утро, закукарекав лишь немногим ранее часа, назначенного
для завтрака, петух семейства Анри проявил, по мысли Лоика,  сострадание
и здравый смысл, что редко встречается у представителей отряда  куриных.
Все собрались в  большой  комнате:  со  стороны  Анри  присутствовали  -
Мемлинг, как всегда в черном фартуке, и ее  сын  Морис,  опирающийся  на
узловатую  палку,  в  новой  нижней  рубашке,  его  раненая  нога   была
забинтована чистым бинтом;
   Париж представляли - Диана Лессинг в брюках в черно-белую  клетку  на
бретельках поверх строгой блузки из черного шелка, такой  наряд  мог  бы
утяжелить фигуру любой сборщицы урожая.  Люс  снова  выбрала  молодежную
блузку в цветочек, заправив ее в юбку, состоящую из трех частей, которую
было так же легко расстегнуть, как и застегнуть.  Лоик  же  нарядился  в
великолепную рубашку от Лакоста в бело-голубую полоску и брюки  голубого
цвета, в таком наряде не стыдно было  бы  показаться  и  на  капитанском
мостике.
   Едва они уселись, как появились первые гости - семейство Фаберов.
   Фердинан Фабер был грузным мужчиной; характер у него был открытый,  в
деревне поговаривали, даже резкий, но, по словам Мориса, он за всю жизнь
и мухи не обидел. То ли такая репутация определяла его внешность, то  ли
внешность определяла такую  репутацию,  но,  несомненно,  он  производил
впечатление человека дикого и свирепого,  и  оно  усиливалось  тем,  что
Жозефа Фабер имела вид побитой собаки.
   - Доброго всем здоровья! - вместе произнесли они, как слаженный дуэт;
   Лоику хотелось рассмеяться, но он ограничился лишь тем, что ответил:
   "Доброго здоровья!"  -  и  так  же  энергично  кивнул,  как  и  вновь
пришедшие.
   - Садитесь! Присаживайтесь же! - сказала Арлет. - В эту  пору  глоток
кофе не повредит, а?
   - Да уж! - сказала Диана, хлопая глазами, как молодая актриса-инженю,
уставившись на Фердинана Фабера, который, не  моргая,  устремил  на  нее
свой взгляд хищного зверя. - Да уж, хороший глоток кофе  нам  совсем  не
помешает!
   Имея в виду жару, она обвела все вокруг широким жестом,  но  ее  жест
пропал втуне, так как открытым оставалось лишь слуховое  окно,  а  дверь
была закрыта. Все посмотрели в  направлении,  указанном  ее  рукой,  как
будто хотели обнаружить какую-то досадную неприятность,  но,  ничего  не
увидев, отвели взоры.
   - Пока мы добрались до вас, рубашка Фердинана стала хоть  выжимай!  -
подтвердила женская половина семейства Фаберов.
   - Конечно, рубашка стала хоть выжимай, -  сказал  свое  веское  слово
Морис. - Не забывайте  про  груз,  который  вынужден  таскать  за  собой
бедняга Фердинан!
   Четверо крестьян осклабились, а  парижане  глуповато  улыбнулись,  не
понимая, в чем дело. Умерив свою веселость, Морис просветил их.
   - У Фаберов есть велосипед и к нему прицеп! Фердинан жмет на  педали,
а его толстая жена садится сзади! - сказал он, ук