ыл  совершенно
искренним.
   - Да нет же! Моя заплатить тебе! Деньгами!
   - Моя отказаться и от твоих часов, - сказал  парень  с  благочестивым
видом.
   Брюно внезапно ощутил  прилив  уважения  к  этому  человекообразному,
который, вместо того чтобы обчистить, доставил его сюда.
   - Твоя - славный малый! - сказал он.
   И, наклонившись, он похлопал незнакомца по плечу. Тот сразу же  встал
на колени перед кроватью и подставил Брюно свою буйную голову.
   - Твоя поцеловать меня.
   Брюно отшатнулся, но слишком поздно. Дверь распахнулась, и на  пороге
появилась Диана. Она смотрела на них, прислонившись к дверному косяку, в
вызывающей, как у уличной девки, позе,  что  сначала  удивило  Брюно,  а
потом привело его в ярость.
   - Я помешала вам! - сказала она визгливым голосом.
   - Ах, прошу вас, Диана, не будьте смешной! Что со мной произошло?
   Диана расхохоталась:
   - Случилось то,  что  во  время  вашего  побега  вы  заработали  себе
солнечный удар, а этот парень вернул вас  домой.  Учитывая  разнообразие
его увлечений, нельзя с уверенностью утверждать, оказал ли он вам те  же
знаки внимания, что и кое-каким животным  из  своего  стада  и  местному
викарию. Вот так!
   Брюно бросил взгляд, полный недоверия и ужаса, на своего воздыхателя,
слава Богу, поднявшегося с колен, затем посмотрел на Диану.
   - Ну что, Брюно, вижу, что вам начинает нравиться сельская жизнь?
   Так, теперь еще и Лоик; шуточки в его духе.  Появившись  из-за  спины
Дианы, он прислонился  к  косяку  с  другой  стороны.  Он  раскраснелся,
улыбался, вид у него был  очень  мужественный,  и,  честное  слово,  это
раздражало Брюно.
   - Лоик, вы ведь... скажите мне... то, что рассказывает  Диана...  эти
бредни, в общем, по  поводу...  -  Он  указал  подбородком  на  болвана,
который не переставал блаженно улыбаться.
   Голос Лоика звучал успокаивающе:
   - Да что вы, старина, точно ничего не известно! Единственное, что  мы
действительно знаем, так это то, что наклонности Никуда-не-пойду еще  не
совсем определились... Но браться утверждать, что вы уже не  тот,  каким
были, когда покидали эту ферму...
   Диана принялась хохотать, и  Брюно  хотел  сделать  ей  внушение,  но
остановился. Она вдруг звучно икнула, как настоящая пьянчужка. В салонах
подобные выходки встречают каменными лицами и потоками слов.  Но  только
Диана, вместо того чтобы бросить на  присутствующих  осуждающий  взгляд,
как обычно поступают со стыда люди, позволившие  себе  подобный  промах,
сделала совершенно невероятную вещь: она открыла висевшую у нее на  руке
соломенную сумочку, с раздражением заглянула внутрь и тщательно  закрыла
ее. На какое-то мгновение Лоик и Брюно онемели, затем Брюно заметил, что
и  без  того  красные  щеки  Лоика  побагровели  еще  пуще  от   желания
рассмеяться, но это длилось недолго. Он  только  что  вернулся  с  поля,
откуда, опередив его,  раньше  закончив  работу  на  своем  полугектаре,
прибежал на ферму Никуда-не-пойду. Лоик умирал от усталости, из-за  чего
и потерял свойственную ему проницательность. Разговор внезапно показался
ему сюрреалистическим. Словно это он, Лоик  Лермит,  добрый  босеронский
землепашец, приютил у себя двух парижан. Ему в  голову  пришла  забавная
мысль: сегодня вечером только жнецы могут рассчитывать на его уважение.
   Остальные же, кем бы они ни были, пусть  даже  они  прикатят  сюда  в
"роллс-ройсе" из Академии наук,  будут  для  него  всего  лишь  хлыщами,
предающимися абстрактным рассуждениям. По крайней мере  Диана,  несмотря
на свое опьянение, помогала готовить яблочные пироги и отведала свинины,
что делало ее более живой, более  реальной,  чем  Брюно  с  его  тройным
солнечным ударом. Более живой, чем муж Люс с его невидимыми  миллионами,
чем леди Дольфус, парижская законодательница мод  и  элегантности.  Лоик
соприкасался с землей,  выворачивал  ее  пласты,  брал  у  земли  зерно,
которое было предтечей хлеба. Он стал самому себе смешон; он смеялся над
самим собой и над салонами, в которых проводил свою  жизнь,  и  над  той
жизнью, которую ему еще предстоит прожить в  тех  же  салонах.  А  через
несколько дней он будет смеяться над сельской жизнью,  над  полями,  над
урожаем, над зерном, над своей физической  усталостью,  как  и  подобает
смеяться человеку по имени Лоик Лермит, когда ему становится ясно  после
пятидесяти лет прожитой жизни, что сама эта  жизнь  была,  по  существу,
пустой и вовсе не обязательной. Когда  становится  ясно,  что  некоторые
невыносимые   моменты,   пережитые   в   прошлом,   действительно   были
невыносимыми,  а  счастье,  хотя  и   весьма   сомнительного   свойства,
действительно  было  счастьем.  В  общем,  когда  становится  ясно,  что
выражение  "прожигать  жизнь"  встречается  не  только  в  романтических
произведениях.
   - Кажется, он хочет укусить меня! - закричала Диана.
   Она присела с другой  стороны  кровати  лицом  к  Брюно,  и  придурок
действительно весьма свирепо  уставился  на  нее;  он  даже  ощеривался,
показывая зубы, похожие на зубы старого пса. Она повернулась к Лоику.
   (Милая Диана была взаправду пьяна!) - Представьте себе,  этот  парень
считает, что я готова броситься на Брюно, наверное, с  ним  вместе!  Как
будто я могла бы поступить так под этим кровом! - сказала она,  указывая
широким жестом на засиженный мухами потолок. -  Как  будто  я  собираюсь
показать этому невинному  созданию  все  тонкости  и  извращения  греха,
которые он будет помнить всю свою жизнь, а возможно, и обучит  им  своих
животных!
   Лоиком овладел приступ дикого смеха, передавшегося затем и  Диане.  В
нем слились их усталость,  полный  разрыв  с  прежними  привычками,  вся
странность их приключений, полное изменение привычного течения их жизни.
Неизвестно  почему,  они  оба  содрогались  в  конвульсиях,  Диана  даже
вынуждена была встать и, ковыляя, добрести до стены, чтобы  прислониться
к ней. "Странно", - подумал Лоик.  Странно  было  видеть,  как  эти  два
совершенно непохожих человека смеялись совершенно одинаково; было  нечто
таинственное,  нелогичное,  могущественное  в  этом  сумасшедшем  смехе,
нечто, вырывавшееся из глубины подсознания, не  связанное  с  остальными
чертами характера, но  нуждающееся  в  том,  чтобы  быть  разделенным  с
кем-то, как и наслаждение.
   Например, у них с  Дианой  не  было  ничего  общего,  разве  что  они
посещали одни и те же салоны, но иногда их одолевал  абсурдный  и  почти
шутовской смех по одному и тому  же  поводу.  Они  задыхались  от  этого
смеха, он увлекал их за собой и мучил. Если  в  отношениях  двух  людей,
даже страстно влюбленных, никогда  не  было  такого  смеха;  в  решающий
момент его всегда не хватало. Отсутствие этого смеха зачастую  объясняло
внешне ничем не оправданные разрывы отношений, а если он вдруг возникал,
то мог служить причиной  довольно  странного  взаимного  влечения,  как,
например, теперь, когда никто не смог бы встать между Лоиком  и  Дианой.
Наконец они успокоились, присели - она на стул, он -  на  подоконник,  с
такими предосторожностями, как будто были тяжело ранены,  то  есть  вели
себя  так,  как  положено  людям,  ставшим  жертвами  безумного   смеха.
Удостоверившись, что к партнеру возвращается хладнокровие,  что  приступ
прошел, они оба вернулись к взаимному недоверию, раздражению,  перестали
интересовать  друг  друга,  короче  говоря,  вернулись  каждый  в   свое
одиночество. И только тогда они смогли посмотреть на Брюно.
   Выражение  его  лица  было  им  очень  хорошо  знакомо;  он   пытался
изобразить  непонимание  причины  их  смеха:  подчеркнуто  благосклонный
взгляд, вопросительно поднятые брови, нетерпеливое  покусывание  губ,  -
все его лицо выражало снисхождение, с некоторой долей заинтригованности.
К сожалению, обнаружилось, что Никуда-не-пойду в своем обожании  к  нему
решил, подражая Брюно, скорчить такую же мину. Лежа на кровати, Брюно не
мог видеть этого.
   Во всяком  случае,  погрузившись  в  самолюбование,  он  и  не  думал
смотреть на того, кто так хотел походить на него. Никуда-не-пойду поднял
брови до самых корней волос - что было нетрудно сделать при  его  низком
лбе - и так сощурил глаза,  что  они  буквально  исчезли,  свою  толстую
нижнюю губу он не покусывал, а почти что  жевал.  Зрителям  понадобилось
какое-то время, чтобы понять, что означала эта странная мимика. Но в тот
момент, когда они поняли это, продолжавший невозмутимо  взирать  на  них
Брюно протянул руку  и  небрежным  жестом  стряхнул  пепел  сигареты  на
выложенный  плиткой  пол  в  комнате  доброй  Арлет.  В  свою   очередь,
Никуда-не-пойду не глядя вытянул свою толстую  руку,  но  там,  куда  он
стряхнул пепел, оказались, к несчастью, пуловеры Брюно.
   - Могу ли я узнать, что происходит? - надменно спросил Брюно.
   И как будто желая  подчеркнуть  свою  усталость,  он  снова  небрежно
протянул руку и спокойно  погасил  окурок  о  пол.  Так  же  поступил  и
Никуда-не-пойду, полузакрыв глаза,  и  только  тогда,  когда  он  прожег
третий пуловер, он понял, что что-то не в порядке. Бросив беглый  взгляд
на незнакомые ему вещи, он  поспешно  убрал  руку  и  спрятал  ее  между
коленями, что снова вызвало приступ истерического смеха у Лоика и Дианы.
Толкаясь, они выбежали из комнаты, причем Лоик еще  нашел  в  себе  силы
пробормотать неразборчивые извинения.
   Когда его друзья вышли, Брюно повернулся к  Никуда-не-пойду,  который
сидел  со  странным  выражением  лица,  закрыв   глаза,   как   человек,
проглотивший жгучий перец, а теперь молчал, словно язык проглотил.
   - Принеси мне воды, - сказал ему Брюно.
   В конце концов, если уж ему  суждено  терпеть  рядом  с  собой  этого
странного обожателя, то лучше сделать из него лакея. Ведь было же немало
умных людей, лакеи которых были идиотами. Например, у Дон  Жуана,  разве
не так? И у кого-то там еще, в пьесе Мольера? У кого точно  -  Брюно  не
мог вспомнить. (Нужно сказать, что его познания были весьма  скудными  и
ограничивались периодом между 1900-м и 1930 годами.) Он собирался надеть
один из своих пуловеров и  брюки  в  полоску,  как  у  яхтсмена,  а  что
поделать, если в его гардеробе не было предусмотрено одежды,  подходящей
для фермы.
   Слегка  усмехнувшись,  он  посмотрел  в  зеркало,  жалкое  зеркальце,
висевшее на вбитом в стену гвозде. Для жертвы солнечного удара он был не
такой уж и красный! Он посмотрел на свои зубы, втянул в себя щеки и тихо
сказал сам себе:  "Отлично!"  В  этот  момент  и  появился  запыхавшийся
Никуда-не-пойду с кувшином воды, который он проворно  поставил  к  ногам
Брюно. Тот невольно отшатнулся: этот  тип  был  действительно  чокнутым.
Всем известно, что выражение восхищения им  никогда  не  заставляло  его
смягчаться, но обожание со  стороны  этого  монголоида  или  как  его...
гидро... в общем, что-то в этом духе, казалось ему  уж  слишком  бурным.
Вот так!..
   - Ты можешь оставить меня в покое? - сказал он. - Я сейчас  умоюсь  и
присоединюсь к остальным. Надеюсь, мы сядем за стол?
   - Да, - быстро ответил Никуда-не-пойду.  -  Да.  Мадам  Люс  как  раз
сейчас готовит суп. Я подожду там.
   И он исчез, ни о чем не попросив, к большому удивлению Брюно, который
уже привык к этому поклонению.

***

   Все сидели за столом, кроме Люс, медленно помешивавшей суп деревянной
ложкой, под сладострастным взором Мориса и одобрительным Арлет. Время от
времени Лоик и Диана вяло перебрасывались фразами, чувствуя усталость от
смеха и от работы. Никуда-не-пойду сидел, не шевелясь, в своем  углу,  в
общем, в воздухе витал этакий дух семейного мира.
   Тем временем Арлет подводила итоги: Люс нравится  ее  малышу,  и  это
удерживает его дома  лучше,  чем  ранение  (рана-то  заживет  через  две
недели).
   Она славная, эта Люс... ходит по струнке... всему  прочему  ее  можно
быстро обучить, если б знать, кто был раньше ее  ухажером...  Во  всяком
случае, не Лоик, да и не тот хитрюга, который хочет всех обдурить.  Так,
теперь Диана: от нее проку мало, она только беспорядок  может  устроить,
но Арлет чувствовала какую-то жалость к этой дылде. А вот посмеяться эта
Диана мастер! Даже больше, чем иные молодые! Да  и  Лоик  тоже  неплохой
парень. И все же вся эта компания пила, ела... а урожай-то  уже  собран!
Они больше не были нужны. Как же признаться им, что немцы дошли  уже  до
Тура, не встретив ни  малейшего  сопротивления,  что  можно  ехать  куда
угодно, при условии, что  будешь  вести  себя  тихо?  Да  и  вчера  было
подписано перемирие, значит, Рене и Эдуар, ее муж и младший  сын,  скоро
вернутся домой. Где же прикажете  разместить  их  всех?  Нет,  нет,  она
должна действовать. И все же что-то смутно огорчало Арлет, - может быть,
жалость, - но у нее не  было  привычки  испытывать  какие-либо  чувства,
поэтому ей и в голову не могло прийти поддаться им.
   Значит, нужно, чтобы вся эта компания быстренько уехала.  Завтра  она
пошлет Никуда-не-пойду к хозяину гаража, пусть он подыщет им  машину.  А
покинув ферму, они своими глазами увидят, что война окончена, а  Франция
оккупирована... Ей не придется раскрывать им все свои уловки... Вчера за
обедом этот дурень Фердинан чуть все не испортил,  расхваставшись  перед
своей соседкой. Да... все-таки какая неугомонная  эта  Диана,  настоящая
сумасбродка!..
   - Здатути! - раздался сзади крик ее свекра.
   Она с уважением посмотрела на него: что бы  там  ни  говорили,  таких
вежливых людей не часто встретишь. Кое-кто мог бы и  поучиться  у  него,
например тот же Брюно... Как же отправить  завтра  Никуда-не-пойду?  Как
отправить его за машиной, чтобы выпроводить с фермы  всех  гостей,  а  с
ними вместе  и  Брюно?  Если  уж  что-то  втемяшится  в  башку  Менингу,
размышляла она, то заставить его думать о чем-то еще - напрасное дело. А
может быть, сказать ему, что его дружок в любом случае останется  здесь,
так все и уладится: он ведь ревновал Брюно к его спутникам и успокоится,
когда узнает, что им нужно уезжать... И все-таки жаль... Этот Лоик такой
приличный человек, и на  вид,  и  по  характеру.  Только  с  такими  вот
настоящими мужчинами и чувствуешь себя спокойной... Ах, где же теперь ее
бедные Рере и Дуду?..   Вся  прежняя
жизнь Арлет  была  расписана  и  подчинялась  давно  заведенному  ритму:
ежедневно, утром и вечером, нужно кормить кур, ухаживать за  поросятами,
вовремя сеять и убирать хлеб, собирать виноград.  И  вот  теперь  Арлет,
которая так четко представляла себе всю свою  дальнейшую  судьбу,  вдруг
почувствовала  некоторую  усталость  от   образовавшегося   вокруг   нее
водоворота. На мгновение она прикрыла глаза.
   Появление Брюно, вне себя от бешенства,  пунцово-красного,  на  одних
произвело впечатление разорвавшейся бомбы, особенно на Люс,  для  других
явилось причиной головной боли.
   - Мой пуловер! Мои пуловеры! - кричал он. - Мои кашемировые пуловеры!
   Этому болвану взбрело в голову тушить о них окурки! Три пуловера  уже
ни на что не годятся! Да что же это такое, -  сказал  он,  наклоняясь  к
явно сконфуженному Никуда-не-пойду. - Да что же это такое?..  Он  совсем
сошел с ума или сделал это нарочно?
   - Это - их первая маленькая ссора, - не замедлила  отозваться  Диана,
правда, довольно миролюбиво. - Все молодожены должны пройти через это...
а  потом  все  успокаивается,  они  мирятся...  в  постели...  или   еще
каким-нибудь образом...
   - Ах, прошу вас, Диана! Нет! Нет  и  еще  раз  нет!  Если  бы  вы  не
взвалили мне на плечи этого идиота...
   - Ну-ка, ну-ка, ну-ка, - сказала Диана.
   Но Брюно и не слушал ее:
   - Да еще к тому же... к тому же...
   От бешенства он начал заикаться. Только тогда он увидел Люс.
   - Ах, моя дорогая Люс, вы прекрасно выглядите! Вы загорели в полях!
   Очень приятно видеть вас! Должен признаться, что  рад  вас  видеть  в
такой близости от себя, моя дорогая, мне не хватало вас.
   - Мне тоже, Брюно, мне тоже не хватало вас, - сказала бедная  Люс;  в
волосах у нее были соломинки, а ноги подкашивались. - Мне  тоже,  Брюно.
Вы знаете, вы очень напугали нас всех!
   - Да уж! - добавил Морис, недобро усмехнувшись.
   - Из-за ваших  прогулок  вас  и  хватил  солнечный  удар,  -  сказала
злопамятная Арлет. - Я впервые в жизни вижу такой солнечный удар...  как
там вы его назвали, мадам Диана?
   - Да что же вы, Арлет! - вскричала та таким  тоном,  который  был  бы
более уместен в каком-нибудь баре на Ривьере. - Да что же  вы,  в  самом
деле...
   Называйте меня просто Диана! Вы ведь только что обещали мне  это.  Не
надо этого "мадам"! Или тогда я вас буду звать мадам Арлет!
   В ее голосе сквозила угроза, но Арлет одним движением плеч  показала,
что это сущая мелочь по сравнению с другими ее заботами...
   - Ладно, - пробормотала она, - о чем это я говорила?
   И она повернулась к Люс, которая, вцепившись в ложку, яростно  мешала
суп.
   - Милая Люс, ведь суп, наверное, уже сварился? Вы нам что готовите  -
суп или майонез?
   - Плохая вам досталась ученица? - спросил с иронией Брюно, подходя  к
огню.
   - Здатути! Здатути! - закричал старик,  который  сначала  не  заметил
прихода Брюно и теперь энергично извинялся за это.
   Нужно сказать, что несчастный надорвал себе глотку  из-за  того,  что
целый день вежливо приветствовал каждого жнеца, и совсем выбился из сил.
   Но Брюно, красный, растрепанный, в своем  раздражении  не  замечавший
ничего, не отозвался.
   - Вы, кажется, могли бы ему ответить! - сухо сказала Арлет.
   - Ах да, ну да... здатути, здатути! - рассеянно произнес  Брюно,  но,
неизвестно почему, Арлет заразилась его раздражением.
   - Да вы что, в самом деле! Почему вы смеетесь над ним? - сказала она.
-  Нужно  сказать  ему  "здравствуйте"!  Вы-то  в  состоянии   вымолвить
"здравствуйте", а? Ведь папаша не нарочно говорит вам "здатути"! Что  вы
себе думаете? Ну-ка, садитесь! - сухо бросила она.
   Неловко усевшись, Брюно осмотрелся. С  другой  стороны  стола,  прямо
напротив  него,  сидел  пресловутый  местный  донжуан,  он   же   Морис,
обожженный солнцем, его старая  полотняная  рубаха  была  расстегнута  и
открывала постороннему взору загорелое мускулистое тело, левый глаз  был
прикрыт прядью волос, а правый смеялся, щеки  слегка  заросли  сизоватой
щетиной: точная копия лесничего леди Чаттерлей. Морис был плохо выбрит и
напоминал скорее пирата, чем парижского бродягу-клошара.  "Этот  увалень
мог бы понравиться определенным женщинам", - мелькнула  у  Брюно  мысль.
Тем женщинам, которые не подошли бы самому Брюно: женщинам для шпаны.
   - Все правда!  Мадам  Анри  права,  -  заявил  Лоик  самым  серьезным
образом.
   - Представьте себе, что вы  потеряли  способность  выговаривать  "р",
"п", "л", "к", "з", "т", "м", которыми вы пользуетесь сегодня, не имея к
тому особых знаний. Каких букв вам будет  особенно  не  хватать,  именно
вам? Самые большие сложности возникнут с буквой "к".  Представьте  себе,
мой бедный Брюно, представьте себе, что вы говорите своей любовнице в...
самый... ответственный момент... "Ты 'ончила? Ты 'ончила? Я у'е  'ончил!
А ты, моя 'асавица, ты 'ончила?"  В  этом  случае  вашему  положению  не
позавидуешь!
   - Не делайте меня персонажем ваших недостойных комедий, Лоик!  Я  все
равно в них ничего не понимаю и горжусь этим. Они не смешны.
   - Ладно! А что может вам  показаться  смешным,  скажите  на  милость!
Знаете что, Брюно, вы ведь и  сами  не  слишком  забавны!  Посмотрите-ка
хорошенько: перед вами  женщина,  которая  лучше  справляется  со  своей
женской ролью, чем вы с мужской, к тому же  она  кормит  вас,  содержит,
дает кров, одевает вас, даже принимает вас в своей  постели!  А  вы  еще
дуетесь! Ненавижу альфонсов, которые еще и ворчат!
   - Моя частная жизнь касается только меня, Лоик! Да и потом,  спросите
лучше у Люс, почему она принимает меня в своей постели,  как  вы  только
что выразились! Она ответит вам! - И Брюно захихикал.
   -  О!  Только  не  говорите  мне,  что  это  -  из-за  ваших  мужс