оме плодородных и пустынных земель, ничего не было. Ничего!
   Кнут указывал в никуда.
   - Но я ничего не вижу! - честно заявила Диана, а  безответственная  и
трусливая Люс, зажатая на сиденье, втянув голову в плечи, издала  слабый
стон, в котором звучало лишь тоскливое сомнение. Сидящие  сзади  мужчины
перестали любоваться следом, оставляемым колесами телеги,  и  беспокойно
уставились в горизонт, который оставался для них так же пуст, как и  для
их спутниц.
   В то время как все  четверо  украдкой  встревоженно  переглядывались,
крестьянин коротко хохотнул:
   - Ее отсюда не видно. Ферму отсюда не увидишь, но там, за  деревьями,
- балка.
   Явно раздраженный их недоверчивыми взглядами, он снова указал  кнутом
вдаль, и  его  жест  как  будто  произвел  какой-то  оптический  эффект,
благодаря которому последний "юнкерс", до этого невидимый и  неслышимый,
бесчувственный к их мирному сельскому виду, спикировал на них.
   - Ах нет! - сказала Диана, видя  быстро  увеличивающийся  в  размерах
самолет. - Ах нет! Это не правда! Это несправедливо!
   Ярость победила в ней страх, и она погрозила небу кулаком.  А  вокруг
них звучали тот же гул и то же тарахтение, которые  они  слышали  совсем
недавно.
   С тех пор как они съехали с дороги и пробирались сквозь поля,  Диану,
взгромоздившуюся на сиденье,  охватило  ощущение,  конечно,  далекое  от
счастья, но все же близкое  к  умиротворению.  С  ужасом  и  обидой  она
почувствовала, как какая-то сила вырывает ее из мягкой  качки  телеги  и
яростно бросает в стороны, справа налево и наоборот.
   Но человек - единственное животное, которое  привыкает  ко  всему.  И
Диана, пока земля  и  небо  менялись  местами,  а  барабанные  перепонки
лопались, в шуме и всеобщем ужасе  смогла  различить  новые  звуки.  Она
услышала мужской крик, это кричал крестьянин, потом визг Люс, а сразу же
за ним, посреди этого апокалипсиса,  отчаянное,  безумное  и  удивленное
ржание лошадей, которые до этого,  видимо,  никогда  не  слышали  звуков
войны.
   И едва этот ад отдалился от  них,  разум  Дианы,  судя  по  всему  не
получивший повреждений, принялся анализировать все  звуки  и  подтвердил
своей хозяйке,  что  крестьянина  ранило,  а  лишившиеся  кучера  лошади
пустились вскачь. Сначала Диану бешено швырнуло вправо, к остальным,  то
есть на истекающего кровью завалившегося на Люс крестьянина, затем с  не
меньшей силой ее отбросило назад и влево, но, поскольку там не оказалось
никаких  препятствий,  она  устремилась  в   пустоту,   что   доказывало
правильность сделанных ею выводов. А также всю опасность, вытекающую  из
этой ситуации, потому что она сразу же почувствовала,  что  вылетает  из
телеги, а у самых ее вытаращенных глаз с непостижимой скоростью  неслась
земля. Скорость  была  поразительна  даже  для  нее,  а  ведь  ей  часто
приходилось ездить на спортивном автомобиле "бугатти". Диана решила, что
ей пришел конец.
   Но благодаря двум случайностям ей удалось избежать такой,  безусловно
оригинальной, но недостойной женщины ее положения, смерти  в  результате
падения с телеги. Во-первых, благодаря  высоким  каблукам  ее  туфель  -
попав в плохо пригнанные доски днища и  застряв  там,  они  помешали  ее
ногам последовать за остальными  частями  тела.  Кроме  того,  долгие  и
утомительные сеансы массажа и не менее нудные гимнастические  упражнения
- обычное занятие тысяч женщин - одарили ее, хотя она и не стремилась  к
этому, некими выпуклостями, выступающими из ее дряблого тела; отныне  их
без всякого хвастовства можно было называть  мускулами.  Именно  мускулы
позволили ей отчаянно дернуться вверх, она, судорожно напрягая пальцы  и
все свое перекошенное тело, уцепилась  за  рукоятку  скрипучего  ручного
тормоза из кованого железа. Мало нашлось бы  женщин,  мало  акробаток  и
спортсменов, которым удалось бы в тот день совершить то,  что  совершила
под палящим солнцем, без подготовки и к тому же  при  полном  отсутствии
зрителей  Диана  Лессинг.  В  тот  момент  ее  предполагаемую   публику,
сбившуюся в кучу, мотало и швыряло во все стороны, так что  никто  и  не
бросил взгляда на героического возничего - Диану.
   Вернувшись в мир живых, то есть на дно  телеги,  стоя  на  коленях  и
продолжая дрожать, Диана подумала лишь об одном: "Я живу! Я снова  живу!
И этим я обязана себе!" Эта идея раньше и не приходила ей в голову.  Как
и большинство богатых людей, Диана рассматривала свою жизнь с пассивной,
так сказать, физиологической точки  зрения:  несчастные  случаи  и  риск
имели причиной внешние неурядицы, здоровье было  ее  собственностью,  на
которую судьба постоянно покушалась, а ее возможности могли  воплотиться
в спортивный подвиг. Ее  тело  всегда  было  для  нее  скорее  возможным
источником боли и страдания, чем наслаждений.
   И вдруг оказалось, что спасением своей жизни она обязана самой  себе,
и, повинуясь инстинкту  благодарности,  она  решила  отныне  следить  за
здоровьем.
   "Я еще и не на такое способна!" - подумала она с тайной гордостью. И,
быстро шаря рукой, которую продолжало трясти, как дерево  на  ветру,  но
крепко вцепившись в поручень, она в конце концов нащупала  в  бессильных
руках  крестьянина  болтающиеся  вожжи.   Схватив   их,   она   медленно
выпрямилась.
   Уже много лет парижский высший свет  говорил  -  с  сарказмом  или  с
испугом, - что Диана Лессинг способна на все. А тут, если что и  удивило
бы весь Париж, так только обстановка самого действа; ее ноги были зажаты
между досками днища телеги, лицо с точеным, словно на камее, профилем  -
впрочем, так считала только она сама -  было  запрокинуто  назад;  Диана
управляла двумя обезумевшими першеронами, издавая при этом дикие  крики,
недоступные человеческому пониманию. Впрочем, они  были  непонятны,  без
сомнения, и животным, потому что, когда лошади наконец остановились, они
дрожали, лоснились от пота, бешено вращали глазами, а  на  губах  у  них
была иена. Все это свидетельствовало о сильном испуге,  но  все  же  они
навострили уши, что было явным признаком любопытства. Как бы то ни было,
лошади остановились, и Диана победоносно обернулась к  своим  спутникам,
ослепшим, прижатым  друг  к  другу  на  дне  телеги,  и  спросила,  куда
подевалась ее сумочка.
   Пуля попала крестьянину в лодыжку; Диана  собиралась  перевязать  ему
рану собственным шарфом, но,  поскольку  рана  сильно  кровоточила,  она
предпочла шарф Люс: ведь его больше  нельзя  будет  носить.  Так  она  и
сделала. Лежа на груди Люс,  омываемый  ее  слезами,  крестьянин  быстро
пришел в себя, но при первом  же  толчке  тронувшейся  телеги  он  снова
откинулся назад, потеряв сознание. Впрочем,  парень  не  соврал:  пройдя
несколько километров, лошади  привезли  их  к  краю  балки,  не  видимой
невооруженным глазом и проходящей  за  полем.  В  глубине  ее  стояла  в
окружении деревьев ферма:  большой  дом  в  форме  буквы  "Г",  типичная
деревенская ферма, как они и предполагали.

Глава 3

   Оглядев с унылым видом  эти  незатейливые  постройки,  Диана  тронула
повозку. Для этого она развела с профессиональным видом вожжи,  щелкнула
языком и закричала: "У-ла!.. У-ла!.. У-ла!.." Неизвестно почему,  вместо
того чтобы позабавить Лоика, перебравшегося к ней на капитанский мостик,
это раздосадовало его.
   - "У-ла! У-ла-ла!" - это не то! - пробормотал он против своей воли.
   Диана, чью уверенность в себе еще больше укрепляли послушные  лошади,
повернула к нему раздраженное лицо:
   - Что "не то"?
   - Лошадям не говорят "У-ла-ла! У-ла-ла!"... Но  в  общем,  по  правде
говоря, все это не имеет никакого  значения,  Диана.  Лучше  следите  за
дорогой.
   Увы, он затронул новую, но безусловно чувствительную струну самолюбия
Дианы.
   - Ах вот как! Значит, не "У-ла-ла!" - ответила она тоном,  в  котором
слышались удивление  и  сарказм,  что  напомнило  Люс  некоторые  из  ее
филиппик, и молодая дама бросила испуганный взгляд  на  Лоика.  -  Тогда
скажите на милость, друг мой, как же нужно говорить?
   Лоик, который уже сожалел о своем замечании, пытался защищаться:
   - Я не знаю... Я точно не знаю! Я бы скорее сказал: "Уэ! Уэ! Уэ-диа!"
- Он улыбнулся тем более смущенно, что здесь, в  глубине  балки,  каждый
звук слышался гораздо сильнее, чем в полях.
   - Уэ? Уэ-диа?.. - повторила Диана, обводя взором окрестные кусты, как
будто она хотела задать этот же вопрос прятавшемуся  там  местному  богу
плодородия. - Уэ-диа? - повторила она недоверчиво. - Вы в этом  уверены,
мой дорогой Лоик? Это ваше собственное воспоминание или вы  вычитали  об
этом в книгах?
   - Ах, ну не будем об этом!  -  сказал  он,  отворачиваясь  и  пытаясь
пробраться на свое спокойное место на задке телеги, рядом  с  Брюно,  но
ухаб на дороге заставил его вцепиться в сиденье.
   - Может быть, вы хотите взять вожжи? Вам, наверно, следовало  бы  так
поступить, когда лошади, закусив удила, несли нас галопом к катастрофе!
   Несомненно, ваше "Уэ-диа!" их бы  остановило!  Ужасно  глупо,  что  в
своем невежестве я раньше не  знала  этого  термина,  тогда  мне  бы  не
пришлось сражаться с этими штуками! - Диана показала на  вожжи  в  своих
руках. - И я бы  не  сломала  себе  два  ногтя,  выкрикивая  "У-ла-ла!".
Заметьте, что эти воспитанные животные сделали  вид,  что  понимают  мой
язык... Вот доказательство: посмотрите на них, они совершенно  спокойны!
Но я хочу попробовать ваше "Уэ-диа!", Лоик, может  быть,  действительно,
это их настоящий диалект!..
   - Полно, Диана, -  устало  сказал  Лоик,  в  его  голосе  послышалось
раздражение:  он  видел,  что  Брюно  слушает  их   разговор   с   явным
злорадством.
   - Действительно, сейчас не время выяснять отношения.
   - Учиться - всегда ко времени! Не так ли, эй,  вы?  -  закричала  она
своим верным першеронам. - Сейчас попробуем, смотрите!  Уэ-диа!  Уэ-диа!
Уэдиа! - насмешливо, но зычно закричала она.
   Животные ускорили шаг, возможно, они были полиглотами, а может  быть,
они почувствовали близость конюшни, и это удвоило их силы.  Но  Лоик  не
рад был своей победе, он нервничал. В общем, во двор фермы  они  въехали
мелким галопом.
   - О!.. О-ла!.. О-ла! О!
   Должно   быть,   души    их    давно    умерших    предков,    бывших
джентльменами-фермерами,  подсказали  им  одно  и  то  же  слово,  чтобы
остановить лошадей, те встали, в тот же миг прекратился и их спор.
   Итак, постройки образовывали букву "Г", одна  часть  которой  служила
жилищем, а другая была самой фермой, где царило веселое оживление.  Там,
немного завалившись  в  сторону,  стояла  уборочная  машина  причудливой
формы, напоминающая доисторическое животное. Гуси,  столпившиеся  вокруг
нее, что-то угрожающе лопотали,  меся  грязь  своими  большими  плоскими
лапами,  а  ржание  и  мычание  будили  в  их  душах  какие-то   детские
воспоминания. Такое оживление животных рядом с молчащим  мрачным  домом,
сквозь полуприкрытые ставни которого не проникали  ни  голоса,  ни  шум,
вселяло тревогу, как и большая деревянная дверь со сломанной щеколдой  и
окна с дырявыми занавесками.
   - Это харчевня семьи Адре! - сказал  Лоик,  глядя  на  здание  своими
китайскими глазами, еще больше прищуренными от веселого  любопытства.  В
подобных ситуациях он всегда щурился.
   "Значит, именно это  место,  -  подумала  Диана,  -  и  станет  нашим
странным  убежищем  в  этом  отсталом  и  смущающем  душу  мире".  Брюно
ограничился тем,  что  достал  из  чемодана  бежевый  свитер  с  высоким
воротником и надел его, ни на кого не глядя. Действительно,  становилось
все более прохладно. Солнце село так низко, что касалось серых  потухших
полей, нескончаемых полей, там, в вышине.
   - Харчевня семьи  Адре?  -  спросила  Люс.  -  Но  где  же  она,  эта
харчевня?
   Мне обязательно нужно подкраситься.
   - Скоро, Люс, вам представится такая  возможность,  но  только  не  у
Адре.
   Это была знаменитая харчевня, где после ужина убивали посетителей.
   - Только этого еще не хватало! - закричала Диана, выходя из  себя.  -
Вы не находите, что нам сполна хватило впечатлений за сегодняшний  день?
А чтобы еще какие-то крестьяне перерезали нам ночью глотки! Спасибо! Вот
уж спасибо!
   - Вы разве рассчитываете здесь переночевать?
   Всем своим видом повернувшийся к ним Брюно выражал отвращение.
   - А где  же  вы  хотите  переночевать?  -  спросил  Лоик.  Он  стоял,
прислонившись к телеге, руки в карманах, его полотняная куртка помялась,
узел галстука ослабился. Этот мужественный вид явно был ему к лицу.
   Последовала  секунда  замешательства,  все  переглянулись  и  наконец
заметили парня, который буквально лежал на Люс, его рана кровоточила,  и
ее шарф был пропитан кровью. "Его уже никогда  не  надеть!"  -  подумала
Диана, гордясь своей предусмотрительностью.
   - Но в конце концов, этого не может быть! - сказала она.  -  Разве  у
этого молодого человека нет никого, кто бы ему готовил еду, с кем он мог
бы поговорить? А что же станет с нами? У нас и так уже на руках мертвец,
а теперь еще - и раненый!..
   И  она  пустилась  в  тягостные  и  злобные  рассуждения,  прерванные
приходом худой женщины, одетой в  черное,  с  суровым  застывшим  лицом.
Бросив на них взгляд, в котором не было удивления, она вскарабкалась  на
подножку,  взяла  в  охапку  бесчувственное  тело  крестьянина  и  стала
вытаскивать его из телеги. Лоик и Диана машинально  бросились  к  ней  и
помогли спустить потерявшего сознание парня. Они даже взяли его  -  Лоик
за плечи, а Диана за ноги, - чтобы отнести его в дом, повинуясь властным
жестам женщины в  черном.  Но,  сделав  два  шага,  Диана  зашаталась  и
остановилась.
   - Я не могу! Я действительно больше не могу, Лоик!  Я  сейчас  рухну!
Этот парень для меня слишком тяжел, я больше не могу! Что вы  хотите,  я
измучена!.. В жизни бывают такие моменты...
   И, хладнокровно бросив ноги  парня  на  землю,  она  в  свою  очередь
уселась на подножку, чтобы выложить, что у нее на сердце.
   - Не знаю, отдаете ли вы себе отчет, Лоик, но с  самого  сегодняшнего
утра в нас три или четыре раза  стреляли  из  пулеметов,  нашего  шофера
убили  на  наших  глазах,  нашу  машину  сожгли,  нашему  хозяину   пуля
прострелила ногу, его  лошади  понесли,  и  только  чудом  я  смогла  их
укротить... наконец мы добрались до деревенского дома, просим пристанища
у женщины, которая не может вымолвить и слова по-французски! Хотя у меня
и стальные нервы,  должна  вам  сознаться,  Лоик,  что  и  они  начинают
сдавать...
   - Вы абсолютно правы, Диана, но нельзя  же  оставить  этого  молодого
человека на земле! Нужно что-то делать.
   Диана с быстротой  змеи  повернулась  к  Брюно,  который  бесстрастно
продолжал примерять свитеры, в двух шагах от бедняги Жана.
   - Брюно! - пронзительно закричала она. - Брюно! Да  помогите  же  нам
наконец!
   - Я уже предупредил вас, что ради этой деревенщины я  не  пошевелю  и
пальцем!
   Затянувшееся молчание таило в себе бурю,  о  чем  и  возвестил  голос
Дианы,  прозвучавший  как  труба,  как  горн,  во  всяком  случае,   как
музыкальный инструмент из военного оркестра:
   - Предупреждаю вас, мой милый Брюно, если вы сию секунду не  поможете
Лоику, то, приехав в Париж - или в Нью-Йорк,  -  я  всем  расскажу  вашу
историю с чеком: ваш знаменитый чек... чек этой американки, вы знаете, о
чем я говорю...
   Брюно сделал два шага вперед и побледнел. Его  голос  дрогнул,  и  он
пустил петуха, как подросток:
   - Вы ведь не сделаете этого, правда, Диана? Иначе вы сами попадете  в
смешное положение!
   - В моем возрасте смех не убивает, мой друг... он  лишь  задевает.  А
вот в вашем он убивает. Вы погибнете! Все общество отвернется от вас!  Я
сама этим займусь... лично! Поверьте мне!
   Прекратив спор, Брюно подошел, взял крестьянина за ноги, поднял его и
вместе с Лоиком отнес в дом. Они оказались в большой темной комнате, где
сначала ничего не разглядели, кроме женщины, нетерпеливо указавшей им на
альков, где стояла постель, покрытая старыми одеялами, на которой они  и
разместили раненого, прежде чем выйти. Они успели разглядеть  в  комнате
только отблеск большого огня, ярко горевшего, несмотря на то что  стояло
лето.  Комната  была  явно  тем  местом,  которое   Диана   назвала   бы
"ливинг-рум", если можно хоть один раз, не  рискуя  показаться  смешным,
употребить это модное английское словечко. В конечном счете ни  один  из
мужчин не обратил внимания на обстановку: Брюно - сознательно, а Лоик  -
по рассеянности, настолько  его  уже  успела  захватить  эта  история  с
американским чеком. В нем опять проснулся светский  человек:  он  понял,
что не успокоится до тех пор, пока Диана не расскажет ему обо всем.
   Меж тем  Диана,  собравшись  с  силами,  вошла  решительным  шагом  в
комнату.
   Остановившись на пороге, она вытянула шею, как цапля,  смешно  вращая
глазами.  В  измятом  костюме,  с  растерянным  лицом  и  взлохмаченными
волосами она напоминала антиквара, забредшего сюда вечером в безуспешных
поисках  старой  мебели,  или  даму  из   благотворительного   общества,
заглянувшую  на  огонек  в  не  менее  безуспешных   поисках   бедняков.
"Утонченная, элегантная Диана Лессинг вдруг стала похожа на  брюзгливого
торговца", - подумал Лоик.
   И внезапно, как по мановению волшебной  палочки,  она  наконец  нашла
смысл  в  их  путешествии.  Распетушившись,  с  глазами,   горящими   от
возбуждения, которое не смогли приглушить даже сегодняшние  приключения,
она вцепилась  Лоику  в  руку  и  сказала  властным  и  в  то  же  время
заискивающим голосом:
   - Посмотрите, Лоик, на этот стол! Именно  такой  я  искала  для  Зизи
Мапль!
   А эта хлебница! Шикарно! А эти часы просто вос-хи-ти-тель-ны! Как  вы
думаете, они продадут их нам? Как  жаль,  что  этой  прекрасной  мебелью
никто не пользуется! Ах, что за часы, я без ума от них!
   - Вы ведь не сможете увезти их в Соединенные Штаты,  -  сказал  Лоик,
впервые  показав  свою  практичность.  -  Может  быть,  лучше  дождаться
окончания войны...
   - Как же здесь спокойно! Я нахожу, что здесь очень хорошо, -  сказала
Люс. - А ведь совсем недавно я так боялась! Вообще сегодня на меня напал
такой страх!
   - Как и на лошадей, - заметила Диана. - Даже не знаю, как мне удалось
остановить их... если честно признаться!
   -  О  Диана!  Вы  были  великолепны!  -  сказала  Люс   с   подлинным
энтузиазмом, что заставило Диану горделиво распушить перья.
   Лоик улыбнулся ей:
   - Я, увы, ничего не видел!  Вцепился  в  какую-то  перекладину,  меня
почти выбросило из телеги, и я болтался как  кретин,  пытаясь  забраться
обратно.
   Совсем как Брюно. Не так ли, Брюно?
   Но Брюно, с презрением разглядывавший комнату, только пожал плечами и
ничего не ответил.
   - Что это за история с американским чеком? -  прошептал  Лоик  Диане,
которая прошептала ему в свою очередь:
   - На днях расскажу вам...  если  будете  паинькой!  Займемся  сначала
нашими хозяевами.
   И она направилась  прямо  в  сторону  алькова,  где  сидела  женщина,
накладывая на  ногу  своему  сыну  какой-то  странный  компресс,  основу
которого, казалось, составляли земля и черноватая марля.
   - Ему лучше? Какая  ужасная  рана!  Вы  знаете,  этот  милый  молодой
человек спас нас!
   Затем, поскольку фермерша не двигалась и не смотрела  на  нее,  Диана
решила пустить в ход тяжелую артиллерию.
   - Меня зовут Диана Лессинг, - сказала она, протягивая руку прямо  под
нос хозяйке, которая от удивления пожала ее.
   - А это Лоик Лермит, Люс Адер и Брюно Делор. Мы очень сожалеем о том,
что ворвались сюда, дорогая мадам! Мы очень сожалеем! Но, - она  указала
на Мориса, - без него мы бы погибли! Как и  бедняга  Жан...  -  добавила
она. - Боже мой! - вскрикнула она, поднимаясь на  цыпочки  и  размахивая
руками. - Боже мой! Мы забыли о нем! Он по-прежнему в телеге?
   - Мне кажется, с ним уже ничего не случится, -  заметил  сухо  Брюно,
через силу пожимая руку женщины, потому что все  пожима