предмету из домашней утвари или же устремленном  вдаль,  к
горизонту, на сей раз читались одновременно стыд и властность, что  было
настолько же мимолетно, насколько и противоречиво.
   Повинуясь своему  обычному  рефлексу,  Лоик  попытался  рассеять  это
облачко шуткой.
   - Может быть, гусак глупее гусыни? - спросил он у окружающих. - Вы не
знаете этот сборник, моя милая Диана? Он  очень,  очень  хорош.  Сборник
стихов Поля Элюара... название немного отличается, но зато звучит так же
мелодично.
   - Это что-то мне напоминает, - любезно  сказала  Диана,  потому  что,
даже если она не знала, о чем идет речь, когда дело  касалось  культуры,
это  всегда  "что-то  напоминало"  ей,  и  она  становилась   от   этого
приветливее.
   Лоик продолжал:
   - Это замечательный сборник...
   Он остановился. Если Арлет терзали  душевные  муки,  ее  нельзя  было
отвлечь от них. Но подобное случалось настолько  редко,  что  для  этого
должны были быть очень серьезные причины.
   - Арлет, - сказал он, - у вас озабоченный вид. Что происходит?
   Арлет Анри открыла рот, тут  же  закрыла  его  и  скрестила  руки  на
коленях.
   - Происходит вот что... вот... когда вы приехали сюда, мы спросили  у
хозяина гаража, нет ли у него машины для вас... Раз вы...  мы  думали...
раз вы не хотели оставаться на ферме... даже ненадолго...
   - Действительно, можно было прийти к этой мысли, - сказала, улыбаясь,
Диана. - Мы и вправду думали, что  этот  курорт  не  для  нас...  Но  я,
наверное, удивлю вас, моя дорогая Арлет... - Наклонившись, она  положила
свою руку на запястье хозяйки и несколько раз похлопала по нему. В  этом
жесте было столько же силы, сколько и искренности. - ...Я, наверное, вас
удивлю: мне нигде не было так хорошо...  нигде  я  не  чувствовала  себя
лучше, чем здесь! Ни в Гштааде, ни в Сан-Доминго,  ни  в  Давосе,  ни  в
Туре, нигде!.. Это забавно!
   - Так что по поводу машины?
   Голос Лоика звучал так  же  мирно,  как  и  голос  Дианы,  но  в  нем
слышалось больше напряжения. А  Люс  побледнела  под  своим  деревенским
загаром, так отличающимся от пляжного. "И по правде  говоря,  шедшим  ей
гораздо больше", - подумала Диана.
   - В общем... нашлась одна машина! Я забыла вам сказать  об  этом,  но
здесь такое  творилось.  На  дорогах  сейчас  спокойно,  немцы  убрались
восвояси, и хозяин гаража сказал, что у него есть одна машина. Я послала
Никуда-не-пойду кое-что купить... - сказала она, запинаясь. - А  Сильбер
дал ему это... для вас.
   Протянув Лоику грязный  клочок  бумаги,  она  отвернулась,  чтобы  не
встретиться с ним взглядом. Но он успел заметить, как черты ее  лица  от
волнения  исказились,  что  на  мгновение  неожиданно  превратило  ее  в
застенчивую женщину.
   Он замолчал.
   - Но вы можете не  торопиться,  -  сказала  она.  -  Я  не  собираюсь
выбрасывать вас на улицу, ни в коем случае! Нет! Это было бы,  это  было
бы... уже слишком! - почти простонала она.
   И под изумленным взором своих гостей она подняла край своего фартука,
наклонилась и спрятала в нем лицо, напомнив при  этом  то  ли  греческую
вдову, то ли наказанную школьницу.
   - Что же в конце концов происходит? -  вскочив,  закричала  Диана.  -
Милая Арлет! Что происходит?  Что  с  вами  случилось?  Может  быть,  вы
получили дурные известия? Все ли  в  порядке  с  вашим  мужем,  с  вашим
сыном?
   - О да, у них все  хорошо...  очень  хорошо,  -  ответила  сдавленным
голосом Арлет, уткнувшись в фартук и удивляясь  этому  убежищу,  которое
она - и это было вовсе уж глупо - не осмеливалась покинуть.
   - Вот это - самое главное! Если они живы, они скоро  вернутся!  Скоро
они будут здесь! А, Арлет? А?.. Как я вас понимаю! Я все понимаю!..
   Довольная  и  возбужденная   собственной   проницательностью,   Диана
повернулась к своим друзьям.
   - Ну да! Конечно же! Я все поняла!  Они  должны  приехать,  а  вы  не
знаете, где нас разместить! Так? Ах, моя миленькая Арлет, вы ведете себя
как настоящий ребенок! В самом деле!  В  любом  случае  мы  должны  были
уехать: ведь урожай уже убран, - сказала она с такой логикой, как  будто
Лоик, Люс, Брюно и она  сама  всю  жизнь  работали  поденщиками.  -  Нам
обязательно нужно  возвращаться!  Вот  видите!  Столько  переживаний  на
пустом месте! Дорогая Арлет, мы знаем, что, если бы  это  было  в  вашей
власти, вы никуда не отпустили бы нас!
   "Дорогая Арлет", казалось, была  все  менее  расположена  оставить  в
покое свой фартук.
   - Я уверена, что машина готова и мы можем уехать! Ну-ка, покажите мне
эту записку, Лоик. Что вы думаете по этому поводу?  "Или  берете  -  или
нет"!
   Конечно же, берем! Это ведь сущие гроши, мне кажется, разве не так?
   - Не знаю, - сказал Лоик, -  доедем  ли  мы  до  Парижа  на  "делаже"
выпуска 1927 года, но в конце концов нужно попытаться...
   - Конечно же, это не "ченард"! Но мы вовсе не  снобы  и  появимся  на
Елисейских полях в нашем "делаже", как настоящие туристы...  Эй,  Арлет,
дорогуша, хватит плакать! Мы скоро вернемся обратно, очень скоро.  А  вы
приедете к нам в Париж! Мы вместе пообедаем! В любом ресторане, в  каком
вы захотите! - сказала Диана, несколько остыв. - Или лучше  у  меня!  Но
есть ли у нас время, чтобы заморить червячка? Я думаю, что  они  приедут
не раньше вечера, как обычно бывает.
   - Откуда вы знаете, когда обычно возвращаются воины? -  спросил  Лоик
потухшим голосом.
   - Я точно не  знаю,  но  в  фильмах  или  в  спектаклях  солдаты  или
мушкетеры всегда возвращаются к ночи. Это ведь не  случайно,  не  правда
ли? Значит, у нас есть время вместе пообедать, а, Арлет?
   Арлет энергично закивала головой, наполовину скрытой фартуком.
   - Вот видите, Лоик!
   Диана торжествовала, но - в одиночестве. Лоик встал и побрел к балке.
   Люс же, сидя неподвижно на стуле, плакала, не стыдясь своих слез,  не
обращая внимания на то, что пришли Брюно и Морис.

***

   Инстинктивно Лоик сел на  лугу  на  том  же  месте,  что  и  накануне
вечером.
   Там, где он шутил с Дианой, где он расточал ей комплименты по  поводу
ее внешности. Как это необычно! Нет, все же он был славным парнем, думал
он, вспоминая вчерашнее... Славным и сентиментальным парнем,  ведь  если
задуматься, он единственный  уедет  отсюда  печальным,  да,  это  точное
слово, печальным; конечно, не считая Люс. Любовь сделала лицо Люс  милым
и  спокойным,  каким  оно  и  должно  быть.  Наконец  она  смогла  стать
счастливой и умиротворенной. И даже ее слезы означали, что она научилась
не стесняясь плакать и отдаваться чувствам, которые ей  сулило  будущее.
Он считал, что Люс не способна на такие проявления  чувства,  но  теперь
видел, что она изменилась. Что же до Брюно, то, наверное, у  него  земля
горит под ногами здесь, где его так унизили. Он получил хороший урок  на
этой ферме, что не так  уж  и  плохо.  Кроме  солнечного  удара  и  этой
любовной истории, ему было отчего подрастерять свое великолепие...
   Да и сам Лоик сожалел об этом уголке, где  ему  было  легко  с  самим
собой,  вот  так-то.  Но  после   разочарования,   совершенно   детского
разочарования оттого, что он так мало пробыл на этой ферме, им  овладело
одно желание: уехать, сбежать отсюда; от этой травы, от этого луга,  где
он так глупо, наивно и безвольно цеплялся за жизнь... за свою жизнь.  За
карикатуру на жизнь.
   Вчерашний закат солнца, который так умиротворил его, так приблизил  к
счастью, был всего лишь глупой и жестокой лубочной  картинкой,  из  тех,
какие он любил смотреть, когда был моложе, но уже давно не  заглядывался
на  них...  Подобными  лубочными  картинками  он  сам,  иногда  нарочно,
загораживал свое видение вещей,  такое  ясное  и  честное,  с  привкусом
горечи: ведь от природы он был проницателен. Конечно, иногда он позволял
себе лирические преувеличения, размышляя о собственном существовании. Он
добавлял в  него  света,  свечей,  цветов  и  музыки,  отдавался  потоку
мечтаний.  Но  поступал  так  только  под  влиянием  достаточно   веских
обстоятельств...  или  во  время  длительных  путешествий...   или   для
какой-нибудь незнакомки. Он и представить себе не мог,  что  сможет  так
расслабиться, опуститься до оптимизма, что в  душе  его  воцарится  мир,
даже счастье - и все это на  маленькой,  довольно  запущенной  ферме,  в
двухстах километрах от Парижа. А произошло это совершенно  неожиданно  в
один из неудавшихся уик-эндов.
   Пришла пора надеть на себя костюм, защищающий  его  от  передряг,  от
светских людей, его удобный пуленепробиваемый костюм,  и  этим  костюмом
была его ирония, всего лишь одна из мер предосторожности. Принимая  меры
предосторожности, человек кое-что  разрушал,  кое-что  изменял  в  своей
жизни... но значительно меньше, чем если бы не принимал их вообще.

***

   "Да уж, решительная женщина эта милая Арлет", - думала Диана Лессинг,
которую никогда прежде так не выпроваживали ни из одного замка, будь  то
во Франции или в Наварре. Конечно, это слегка обидело ее,  но,  главное,
удивило. Для начала  Арлет  должна  была  переговорить  с  ней.  Ведь  в
конечном итоге они обе были "капитанами" этой странной команды, отвечали
за нее.
   Конечно, ее люди уедут, но выставлять их за дверь  таким  образом,  в
тот же день!.. Не то чтобы сама Диана хоть на минуту  представила  себе,
что нужно провести еще неделю на этой ферме! Но эта спешка не  могла  ей
понравиться.
   Это, знаете ли!.. Может быть, хозяева сочли  их  присутствие  слишком
обременительным? А может быть, эти крестьяне со своими курами, мухами  и
дико орущим дедушкой нашли слишком скучным и неприятным цвет, да, именно
цвет парижского высшего общества? Это  просто  смехотворно!  Нет,  здесь
должна быть другая причина.  Но  какая  же?  Может  быть,  они  невольно
обидели Арлет, оскорбили ее? Нет, она, Диана, тут же узнала бы об  этом.
Даже с такими собеседниками, как эти крестьяне, отличающимися по  своему
поведению, образованию, чувствам  от  тех  людей,  с  кем  она  привыкла
общаться, интуиция Дианы всегда  была  на  страже,  ее  проницательность
никогда не изменяла ей:  она  знала  все,  что  творится  вокруг.  Любую
малейшую деталь, выбивающуюся из общей картины, она схватывала на  лету.
Эта  открытость  и  повышенная  чувствительность,  за  которые   ее   не
переставали  хвалить,  были  даже  утомительны  для  нее.  Иногда  Диана
предпочитала ничего не видеть и ничего не слышать. Порой она  хотела  бы
превратиться в толстокожее жвачное животное, совершенно невозмутимое,  с
вытаращенными глазами, как и многие, многие другие.
   Ну а пока этот поспешный отъезд можно  было  объяснить,  несмотря  на
странный вид Лоика, только лишь возвращением двух солдат. Возможно,  для
дипломата, уже неделю лишенного  работы,  это  было  слишком  упрощенным
объяснением, но оно было  единственным...  Лоику  придется  смириться  с
этим.

***

   Их возвращение будет менее триумфальным, чем  это  представляла  себе
Диана, думали одновременно про себя Арлет и Морис  Анри.  Они-то  знали,
какой оборот приняла война. Но это не вызывало у Мориса особых угрызений
совести: куда больше его занимала Люс. Люс должна уехать! Его прекрасная
и нежная Люс должна уехать! Мать могла бы подождать еще немного. Или, во
всяком случае, предупредить его. Он бросил на Люс  отчаянный  взгляд  и,
чтобы доказать свою непричастность, закричал:
   - То есть как? Как это, "делаже"  выпуска  1927  года?  Да  можно  ли
доехать на нем хотя бы до Тура? Да и к чему такая  спешка,  разве  я  не
прав?
   При виде  побледневшего  лица  Люс,  этого  испуганного  и  покорного
личика, у него разрывалось сердце. Морис улыбался ей,  но  она  опустила
глаза. Люс не возлагала на него больших надежд, чем  на  других  мужчин,
это было ясно.
   И Морис Анри, несмотря на то что по  природе  был  человеком  мягким,
чувствовал, что сейчас поступает напористо и грубо. Никогда больше он не
найдет женщины, которая так нравилась бы ему,  которой  он  сам  так  бы
понравился! Он представил себе, как блестели глаза Люс, когда она лежала
в сене, как она смотрела на него с  нескрываемым  обожанием,  как  клала
свою руку ему на спину, на бедра, на плечи, на шею, в долгом  и  наивном
экстазе, и ему захотелось расплакаться. Эта женщина  была  предназначена
для него!
   Она была его женщина... Ни одна другая не будет так явно, так плотски
ему принадлежать. Ну уж нет, так дело не пойдет! Подойдя к ней, он  взял
ее за локоть, но она отвернулась, без упреков и без видимых слез.
   - Ничего страшного, - с трудом проговорила она, - я прекрасно  знала,
что... но все произошло так быстро!
   Опустив в свою очередь глаза, он неловко взял ее за руку на глазах  у
всех. Но никто и не пошевелился. Казалось, никто ничего  не  заметил.  И
меньше всех - Брюно.
   - Только война может превратить "ченард-волкер" 1939 года в "делаже"
   1927 года! - заметила Диана.
   - Не могу поклясться, что он довезет нас до Парижа, - сказал Лоик,  -
но, как бы то ни было, мы приблизимся к цели.
   - Да что вы говорите! Этим машинам износа  нет!  Максимум  через  три
часа мы будем в Париже,  ведь  немцы  освободили  все  дороги.  Остались
только беженцы. Еще быстрее мы доберемся окольным путем.
   Брюно буквально дрожал от радости. Он не мог скрыть  своего  счастья,
хотя и  пытался.  Горе  Люс  казалось  всем  более  нравственным,  более
достойным, чем его радость, - и  хотя  обманутым  в  этой  ситуации  был
именно он, - но при этом казался всего лишь ловким и абсолютно  циничным
обманщиком, каких так много в этом мире...
   Все необходимые меры он примет позже, в Париже.  А  сейчас  ничто  не
должно помешать их отъезду. Брюно буквально кипел от радости, поэтому  и
не почувствовал сразу, что Никуда-не-пойду похлопывает его по  плечу,  а
когда обернулся, даже улыбнулся этому придурку.
   - Твоя не беспокоиться, - прошептал Никуда-не-пойду,  касаясь  своими
губами его уха, что  вызвало  у  Брюно  чувство  омерзения.  -  Твоя  не
беспокоиться. Твоя оставаться.
   - Именно  так!..  Поди  остынь!  -  ответил  Брюно  как  школьник.  И
захихикал.
   - С Арлет все улажено, - подтвердил Никуда-не-пойду.
   На мгновение, одно ужасное мгновение,  Брюно  потерял  самообладание.
Они ведь  не  оставят  его  здесь,  привязав  к  стулу,  в  лапах  этого
дегенерата-извращенца! Это им  так  понравилась  деревенская  жизнь,  но
отнюдь не ему! Он метнулся к Арлет, которая, как и все остальные, делала
вид, что чем-то занята: то ли она убирала какую-то утварь, то  ли  рвала
цветы - откуда ему было знать?
   - Что это еще такое плетет ваш батрак, а? Вы  что,  хотите,  чтобы  я
остался?
   - Нет, уж вам это не грозит! - ответила Арлет так твердо,  что  сразу
же успокоила Брюно, при этом все же уколов  его  самолюбие  именно  этой
твердостью. - Вам это не грозит, но пусть так  считает  Никуда-не-пойду,
иначе он тут устроит сцену. Все равно до вашего отъезда я  пошлю  его  к
Фаберам.
   - Хорошо, хорошо! - поспешно ответил Брюно.
   Да уж, веселенький выдастся сегодня вечерок на ферме! Придурок  будет
выть на луну, дедушка орать свое "здатути"!  А  остальная  семейка  Анри
будет наслаждаться этим концертом, дожидаясь, пока на рассвете к нему не
присоединится петух.
   - Ну? Как же? Так как?..
   Никуда-не-пойду плелся за ним по пятам, нахмурив  брови,  если  можно
было назвать бровями горизонтальную волосатую линию, соединяющую оба его
уха.
   - Она тебе сказала?
   - Да, да, она мне сказала, и я согласен, дорогой  товарищ.  Я  только
провожу моих друзей до перекрестка, там брошу их и сразу  же  вернусь  к
тебе, будем вместе орудовать вилами и граблями!
   - Ну уж нет, мы не обязаны это делать! - пробормотал Никуда-не-пойду,
чья лень проявлялась в любых обстоятельствах. - Да  и  потом,  урожай-то
уже собран!..
   - Значит, ты найдешь нам еще какую-нибудь работу, я не беспокоюсь  на
этот счет, - возликовал Брюно.
   Ни один, ни другой и не заметили, как неожиданно  эволюционировал  их
язык, но выражение  превосходства,  презрения,  исказившее  лицо  Брюно,
привлекло внимание Лоика. И на секунду он сконцентрировал на Делоре  все
смутное отвращение и весь тот страх, которые внушало ему  возвращение  в
столицу.
   - Прекратите  издеваться  над  этим  несчастным!  -  закричал  он.  -
Найдется кто-нибудь еще и похуже, кто полюбит вас.

Глава 10

   К  обеду  все  собрались  в  большой  комнате.  Царила   одновременно
торжественная и шутливая атмосфера.
   - Чем нас будут потчевать? - спросила Диана, однажды  выбравшая  себе
роль заводилы и желавшая сыграть ее до конца.
   - Гусаком... гусаком  с  кровью...  -  бросил  Лоик,  не  забывший  о
нанесенном ему оскорблении.
   -   Такой   еды   не   бывает,   -   высказался   робкий   влюбленный
Никуда-не-пойду.
   - И потом... это... как его... гусаков не убивают... из-за гусынь.
   - Что значит "из-за гусынь"?
   - Гусыни хотят своих гусаков по весне. Правда, Морис?
   - Здатути! - заорал дедушка, ответив вместо внука, потому что тот был
занят  совсем  другими  вещами,  расположившись  в  уголке  с   красивой
девушкой.
   - Это... по весне гусыням только подавай гусаков!  -  поспешил  снова
уверить идиот. И, уточняя свою мысль, он добавил:
   - У них это... как его... бывает, как и у нас... а?
   При этом он громко и беззлобно рассмеялся,  но,  как  обычно,  в  его
смехе  послышалось  что-то  похабное,  заставившее  всех  присутствующих
вздрогнуть.
   Раскачиваясь на стуле, Лоик курил сигарету; за эти дни его волосы над
лбом и на затылке немного отросли. Он стал похож  на  художника  или  на
человека свободной профессии, но уж никак не на дипломата, если говорить
по чести.
   Время от времени Диана бросала на  него  встревоженные  взгляды.  Она
сама не знала почему, но уже час или два, после этой истории  с  гусями,
Лоик действительно тревожил ее. Что-то у него не клеилось. Однако, как и
всех остальных, его, наверное, радовало возвращение в Париж. И он  начал
свою последнюю речь.
   - Всегда бывает интересно, - проговорил  он  лениво  и  рассеянно,  -
определить сходства и различия между полами... Обратите внимание  на  ту
параллель, которую провел Никуда-не-пойду: этот огонь, отказ  от  всяких
условностей весной у одних и то же самое состояние - но в течение  всего
года - у других. Какие сексуальные запросы!.. Это забавно, не правда ли?
   Но подобные сравнения не в вашу пользу, мои милые дамы...
   "Дамы" повернулись к нему,  на  одном  лице  читалось  удивление,  на
другом - скепсис, на третьем - рассеянность.
   - О чем вы тут толкуете? - заволновалась Диана.
   - Я говорю о самоотверженности: подумайте  о  бесконечном  количестве
этих гусынь, этих несчастных юных созданий, которых убивают каждый  год,
в каждом поколении... и все это - ради того, чтобы положить их  в  узкую
холодную стальную коробку, оторвать от  семейного  очага...  а  потом  и
съесть их! Есть у вас подруга или знакомая, Диана,  которая  согласилась
бы на это, зная, что гусак, ее  супруг,  оставшись  в  загоне,  в  конце
концов забудет ее в объятиях или в лапках юной гусыни? Наверно, нет!  Да
это и удивило бы меня!
   - Уверяю вас, он потерял остатки разума! - убежденно сказала Диана. -
Да что с вами приключилось? О чем вы толкуете, Лоик?
   - Я продолжаю то сравнение между вами и  гусынями,  которое  с  таким
блеском начал Никуда-не-пойду.
   - Я действительно не понимаю, что  вы  можете  делать  на  набережной
Орсе!
   - Я развязываю войны, - запальчиво сказал Лоик. - Мне  особо  удалась
последняя,  такая  маленькая.  Жил-был  народ,  вооруженный  до   зубов,
воинственный, а перед ним была страна - Франция, в ней  царил  бардак  и
раздоры. Такое  состояние  могло  длиться  годами.  Но  нет!  Я  задаюсь
вопросом: что же произошло? И вот, пожалуйста! В политике никогда нельзя
быть уверенным до конца, даже в самых худших предположениях.
   И глубоко вздохнув, Лоик взялся  за  бутылку  холодного  вина,  щедро
налил своим соседям, не заб