ы гардероба и увидела пустые бутылки. Я  только  что  послал
швейцара вынести целую охапку  бутылок,  и,  наверно,  она  видела,  как  он
выходил с ними, и пришла посмотреть, нет ли еще. Больше всего  было  бутылок
из-под вермута, бутылок из-под марсалы, бутылок из-под  капри,  пустых  фляг
из-под кьянти и несколько бутылок было из-под коньяка.  Швейцар  унес  самые
[129] большие бутылки, те, в которых был вермут, и оплетенные соломой  фляги
из-под кьянти, а бутылки из-под коньяка он оставил напоследок.  Те  бутылки,
которые нашла мисс Ван-Кампен, были из-под коньяка, и одна бутылка,  в  виде
медведя, была из-под кюммеля.  Бутылка-медведь  привела  мисс  Ван-Кампен  в
особенную ярость. Она взяла ее в руки. Медведь сидел на задних лапах, подняв
передние, в его стеклянной голове была пробка, а ко дну  пристало  несколько
липких кристалликов. Я засмеялся.
   - Тут был кюммель, - сказал я. - Самый лучший  кюммель  продают  в  таких
бутылках-медведях. Его привозят из России.
   - Это все бутылки из-под коньяка,  если  не  ошибаюсь?  -  спросила  мисс
Ван-Кампен.
   - Мне отсюда не видно, - сказал я. - Но по всей вероятности - да.
   - Сколько времени это продолжается?
   - Я сам покупал их и приносил сюда, - сказал я.  -  Меня  часто  навещали
итальянские офицеры, и я держал коньяк, чтоб угощать их.
   - Но сами вы не пили?
   - Сам тоже пил.
   - Коньяк! - сказала она. - Одиннадцать пустых бутылок  из-под  коньяка  и
эта медвежья жидкость.
   - Кюммель.
   - Сейчас я пришлю кого-нибудь, чтобы их убрали. Больше у вас  нет  пустых
бутылок?
   - Пока - нет.
   - А я еще жалела вас, когда вы заболели желтухой. Жалость к вам - это зря
потраченная жалость.
   - Благодарю вас.
   - Я готова понять, что вам не хочется возвращаться на фронт. Но вы  могли
бы изобрести  что-нибудь  более  остроумное,  чем  вызвать  у  себя  желтуху
потреблением алкоголя.
   - Чем?
   - Потреблением алкоголя. Вы очень хорошо слышали,  что  я  сказала.  -  Я
молчал. - Боюсь, что, если вы не придумаете чего-нибудь  еще,  вам  придется
отправиться на фронт, как только пройдет ваша желтуха. Не думаю, чтобы после
умышленно вызванной желтухи  полагался  отпуск  для  поправления  здоровья..
[130]
   - Вы не думаете?
   - Не думаю.
   - Вы когда-нибудь болели желтухой, мисс Ван-Кампен?
   - Нет, но я не раз наблюдала эту болезнь.
   - Вы заметили, какое удовольствие она доставляет больным?
   - Вероятно, это все же лучше, чем фронт.
   - Мисс Ван-Кампен,  -  сказал  я,  -  вы  когда-нибудь  видели  человека,
который, чтобы избавиться от воинской повинности, лягнул бы  самого  себя  в
мошонку?
   Мисс  Ван-Кампен  пропустила  вопрос  мимо  ушей.  Она  должна  была  или
пропустить его мимо ушей, или уйти из моей комнаты. Уходить ей не  хотелось,
потому что она невзлюбила меня уже давно и теперь готовилась свести со  мной
счеты.
   -  Я  видела  много  людей,  которые  спасались  от   фронта   умышленным
членовредительством.
   - Вопрос не в  том.  Умышленное  членовредительство  я  и  сам  видел.  Я
спросил, видели ли вы когда-нибудь человека, который,  чтобы  избавиться  от
воинской повинности, лягнул бы себя ногой в мошонку? Потому что это ощущение
ближе всего к желтухе, и я думаю, что не многим женщинам оно знакомо. Вот  я
и спросил, была ли у  вас  когда-нибудь  желтуха,  мисс  Ван-Кампен,  потому
что...
   Мисс Ван-Кампен вышла из комнаты. Немного спустя вошла мисс Гэйдж.
   - Что вы такое сказали Ван-Кампен? Она взбешена.
   - Мы сравнивали различные ощущения.  Я  высказал  предположение,  что  ей
никогда не случалось рожать...
   - Вы сумасшедший, - сказала Гэйдж.  -  Она  готова  содрать  с  вас  кожу
живьем.
   - Она уже ее содрала, - сказал я. - Она провалила мой отпуск,  а  теперь,
пожалуй, захочет подвести меня под полевой суд. С нее станется.
   - Она всегда вас недолюбливала, - сказала Гэйдж. -  А  из-за  чего  вышел
разговор?
   - Она говорит, что я нарочно допился до желтухи, чтобы не возвращаться на
фронт. [131]
   - Пфф, - сказала Гэйдж. - Да я присягну, что вы никогда капли  в  рот  не
брали. Все присягнут, что вы никогда капли в рот не брали.
   - Она нашла бутылки.
   - Сто раз я вам говорила: нужно убирать эти бутылки. Где они?
   - В гардеробе.
   - У вас есть чемодан?
   - Нет. Суньте в этот рюкзак.
   Мисс Гэйдж упаковала бутылки в рюкзак.
   - Я их отдам швейцару, - сказала она, направляясь к двери.
   - Одну минуту, - сказала мисс Ван-Кампен. - Эти бутылки я  захвачу.  -  С
ней был швейцар. - Возьмите  это,  пожалуйста,  -  сказала  она.  -  Я  хочу
показать их доктору, когда буду докладывать ему.
   Она пошла по коридору. Швейцар понес рюкзак. Он знал, что в нем.
   Ничего не случилось, только мой отпуск пропал.
 
 
 
Глава двадцать третья 
 
В тот вечер, когда я должен был ехать на фронт, я послал швейцара на вокзал занять для меня место в вагоне, как только поезд придет из Турина. Поезд уходил в полночь. Состав формировался в Турине и около половины одиннадцатого прибывал в Милан и стоял у перрона до самого отправления. Чтоб получить место, нужно было попасть на вокзал раньше, чем придет поезд. Швейцар взял с собой приятеля, пулеметчика в отпуску, работавшего в портняжной мастерской, и был уверен, что вдвоем им удастся занять для меня место. Я дал им денег на перронные билеты и велел захватить мой багаж. У меня был большой рюкзак и две походные сумки. 
   Около пяти часов я распрощался в госпитале и вышел. Швейцар уже снес  мой
багаж к себе в швейцарскую, и я сказал, что буду  на  вокзале  незадолго  до
полуночи. Его жена назвала  меня  "signorino"  и  заплакала.  Потом  вытерла
глаза, потрясла мою руку и заплакала снова. Я потрепал ее по  плечу,  и  она
[132] заплакала еще раз. Это была низенькая, пухлая, седая женщина с  добрым
лицом. Она всегда штопала мне носки. Когда она плакала, у нее все лицо точно
расползалось. Я пошел в бар на углу и там стал дожидаться, глядя в окно.  На
улице было темно, и холодно, и туманно. Я уплатил за стакан кофе с граппой и
смотрел, как люди идут мимо в полосе  света  от  окна.  Я  увидел  Кэтрин  и
постучал в окно. Она глянула, увидела  меня  и  улыбнулась,  и  я  вышел  ей
навстречу. На ней был темно-синий плащ и мягкая фетровая  шляпа.  Мы  вместе
пошли по тротуару мимо винных погребков,  потом  через  рыночную  площадь  и
дальше по  улице  и,  пройдя  под  аркой,  вышли  на  соборную  площадь.  Ее
пересекали трамвайные рельсы, а за ними был собор. Он был белый и  мокрый  в
тумане. Мы  перешли  рельсы.  Слева  от  нас  были  магазины  с  освещенными
витринами и вход в Galleria. Над площадью туман сгущался, и собор вблизи был
очень большой, а камень стен мокрый.
   - Хочешь, войдем?
   - Нет, - сказала Кэтрин.
   Мы пошли дальше. В тени одного из каменных  контрфорсов  стоял  солдат  с
девушкой, и мы прошли мимо них. Они стояли, вплотную прижавшись к  стене,  и
он укрыл ее своим плащом.
   - Они похожи на нас, - сказал я.
   - Никто не похож на нас, - сказала Кэтрин. Она думала не о радостном.
   - Им даже пойти некуда.
   - Может быть, так для них лучше.
   - Не знаю. Все-таки нужно, чтоб у каждого было куда пойти.
   - У них есть собор, - сказала Кэтрин.
   Мы уже миновали его. Мы перешли на другую сторону и оглянулись на  собор.
Он был красивый в тумане. Мы  стояли  перед  магазином  кожаных  изделий.  В
витрине были сапоги для  верховой  езды,  рюкзак  и  пьексы.  Все  это  было
разложено отдельно: рюкзак посредине, сапоги с одной  стороны,  пьексы  -  с
другой. Кожа была темная, гладкая и  лоснилась,  точно  на  потертом  седле.
Электрический свет бросал длинные блики на тускло лоснившуюся кожу.
   - Когда-нибудь мы с тобой походим на лыжах. [133]
   - Через два месяца начинается лыжный сезон в Мюррене, - сказала Кэтрин.
   - Давай поедем туда.
   - Давай, - сказала она. Мы  прошли  вдоль  других  витрин  и  свернули  в
переулок.
   - Я здесь ни разу не была.
   - Этой дорогой я всегда ходил в Ospedale Maggiore, - сказал я.
   Переулок был узкий, и  мы  держались  правой  стороны.  В  густом  тумане
встречалось много прохожих. Во всех лавках, мимо которых мы проходили,  были
освещены окна. Мы загляделись на пирамиду сыра в одном окне. Перед оружейной
лавкой я остановился.
   - Зайдем на минутку. Мне нужно кое-что купить.
   - А что?
   - Пистолет.
   Мы вошли, и я отстегнул свой пояс и вместе с пустой кобурой  положил  его
на прилавок. За прилавком стояли две женщины.  Они  показали  мне  несколько
пистолетов.
   - Мне нужно, чтоб он пришелся по размеру, - сказал  я,  открывая  кобуру.
Кобура была серая, кожаная, я купил ее по случаю, чтобы носить в городе.
   - А это хорошие пистолеты? - спросила Кэтрин.
   - Все они примерно одинаковы. Можно испытать вот  этот?  -  спросил  я  у
женщины.
   - Здесь у нас теперь негде  стрелять,  -  сказала  она.  -  Но  он  очень
хороший. Вы не пожалеете.
   Я спустил курок  и  оттянул  затвор.  Пружина  была  довольно  тугая,  но
действовала исправно. Я прицелился и снова спустил курок.
   - Он не новый, -  сказала  женщина.  -  Он  принадлежал  одному  офицеру,
первоклассному стрелку.
   - А куплен был у вас?
   - Да.
   - Как он попал к вам опять?
   - Через вестового этого офицера.
   - Может быть, и мой у вас, - сказал я. - Сколько?
   - Пятьдесят лир. Это очень дешево.
   - Хорошо. Дайте мне еще две запасных обоймы и коробку патронов.
   Она достала обоймы и патроны из-под прилавка. [134]
   - Может быть, вам  нужна  сабля?  -  спросила  женщина.  -  У  меня  есть
подержанные сабли, очень дешево.
   - Я еду на фронт.
   - А, ну тогда вам не нужна сабля, - сказала она. Я заплатил за патроны  и
пистолет, зарядил обойму и вставил ее на место,  вложил  пистолет  в  пустую
кобуру, набил патронами обе запасные обоймы и спрятал их в кожаные  кармашки
кобуры, потом надел пояс и застегнул его. Тяжесть пистолета оттягивала пояс.
Все-таки, подумал я, оружие форменного образца лучше. Всегда  можно  достать
патроны.
   - Теперь мы в полном вооружении, - сказал я. - Это единственное, что  мне
нужно было сделать до отъезда. Кто-то взял мой старый, когда меня отправляли
в госпиталь.
   - Только бы он был хороший, - сказала Кэтрин.
   - Может быть, вам еще что-нибудь угодно? - спросила женщина.
   - Как будто нет.
   - Пистолет со шнуром, - сказала она.
   - Да, я заметил.
   Женщине хотелось продать еще что-нибудь.
   - Может, вам нужен свисток?
   - Как будто нет.
   Женщина сказала "до свидания", и мы вышли на улицу. Кэтрин  посмотрела  в
окно. Женщина выглянула и поклонилась нам.
   - Что это за зеркальце в деревянной оправе?
   - Это  чтобы  приманивать  птиц.  С  таким  зеркальцем  выходят  в  поле,
жаворонки летят на блеск, тут их и убивают.
   - Изобретательный народ итальянцы, - сказала Кэтрин. - У вас, в  Америке,
жаворонков не стреляют, милый, правда?
   - Разве что случайно.
   Мы пересекли улицу и пошли по другой стороне.
   - Мне теперь лучше, - сказала Кэтрин. - Мне было очень скверно, когда  мы
вышли.
   - Нам всегда хорошо, когда мы вместе.
   - Мы всегда будем вместе.
   - Да, если не считать, что сегодня в полночь я уезжаю. [135]
   - Не думай об этом, милый.
   Мы шли по улице. В тумане огни были желтыми.
   - Ты не устал? - спросила Кэтрин.
   - А ты?
   - Нет. Приятно бродить так.
   - Но только не нужно очень долго.
   - Хорошо.
   Мы дошли  до  угла  и  свернули  в  переулок,  где  не  было  фонарей.  Я
остановился и поцеловал Кэтрин. Целуя ее, я  чувствовал  ее  руку  на  своем
плече. Она натянула на себя мой плащ так, что мы  оба  были  укрыты  им.  Мы
стояли на тротуаре у высокой стены.
   - Пойдем куда-нибудь, - сказал я.
   - Хорошо, - сказала Кэтрин. Мы шли по переулку, пока не  дошли  до  более
широкой улицы, выходившей на канал. На другой стороне были  кирпичные  дома.
Впереди, в конце улицы, я увидел трамвай, который въезжал на мост.
   - У моста мы найдем экипаж, - сказал я. Мы  стояли  на  мосту  в  тумане,
дожидаясь экипажа. Мимо прошло несколько трамваев, набитых  людьми,  которые
торопились домой.  Потом  проехал  экипаж,  но  в  нем  кто-то  сидел.  Стал
накрапывать дождь.
   - Пойдем пешком или сядем в трамвай? - сказала Кэтрин.
   - Сейчас найдем экипаж, - сказал я. - Здесь их много.
   - Вот как раз подъезжает, - сказала она.
   Кучер остановил лошадь и опустил металлический значок у своего  счетчика.
Верх был поднят, и на плаще у кучера  были  капли  дождя.  Его  лакированный
цилиндр блестел от воды. Мы уселись вместе на заднем сиденье,  от  поднятого
верха там было темно.
   - Куда ты велел ему ехать?
   - К вокзалу. Напротив вокзала есть отель, туда мы и зайдем.
   - А в отель разве можно так? Без багажа.
   - Можно, - сказал я.
   Мы долго ехали к вокзалу переулками под дождем.
   - А обедать мы не будем? - спросила Кэтрин. - Я что-то уже проголодалась.
   - Мы пообедаем у себя в номере. [136]
   - Мне не во что переодеться. У меня нет даже ночной сорочки.
   - А мы купим, - сказал я и окликнул кучера: -
   Поезжайте по Виа-Манцони.
   Он кивнул и на следующем углу свернул налево. На Виа-Манцони Кэтрин стала
искать магазин.
   - Вот здесь, - сказала она. Я остановил кучера, и Кэтрин слезла,  перешла
тротуар и скрылась внутри. Я сидел, откинувшись, в экипаже и  ждал  ее.  Шел
дождь, и я чувствовал запах  мокрой  улицы  и  дымящихся  боков  лошади  под
дождем. Кэтрин вышла со свертком, села, и мы поехали дальше.
   - Я ужасная транжирка, милый, - сказала она, - но сорочка такая красивая.
   У отеля я попросил Кэтрин подождать в экипаже, а сам вошел и  переговорил
с управляющим. Номеров было сколько угодно. Я вернулся к  экипажу,  заплатил
кучеру, и мы с Кэтрин вместе вошли в отель. Мальчик с блестящими  пуговицами
понес сверток, Управляющий поклоном пригласил нас в лифт. Кругом было  много
красного плюша и бронзы. Управляющий поднялся вместе с нами.
   - Monsieur и madame угодно обедать у себя в номере?
   - Да. Пришлите, пожалуйста, карточку, - сказал я.
   - Угодно что-нибудь по особому заказу? Дичь или суфле?
   Лифт  миновал  три  этажа,  позвякивая  у  каждого,   потом   звякнул   и
остановился.
   - Какая у вас есть дичь?
   - Можно приготовить фазана или вальдшнепа.
   - Вальдшнепа, - сказал я. Мы  пошли  по  коридору.  Ковер  был  потертый.
Справа и слева было много дверей. Управляющий  остановился,  отпер  одну  из
дверей и распахнул ее.
   - Вот, прошу вас. Прелестная комната.  Мальчик  с  блестящими  пуговицами
положил сверток на  стол  посреди  комнаты.  Управляющий  раздвинул  оконные
портьеры.
   - Туманно сегодня, - сказал он. Комната была обставлена красной  плюшевой
мебелью. Было много [137] зеркал, два кресла и широкая  кровать  с  атласным
одеялом. Вторая дверь вела в ванную.
   - Я сейчас пришлю карточку, - сказал управляющий. Он поклонился и вышел.
   Я подошел к окну и посмотрел на улицу, потом потянул за шнур,  и  толстые
плюшевые портьеры  сдвинулись.  Кэтрин  сидела  на  постели  и  смотрела  на
хрустальный подсвечник. Она сняла шляпу, и ее волосы блестели при свете. Она
увидела себя в одном из зеркал и поднесла руки к волосам. Я увидел ее в трех
других зеркалах. Она казалась невеселой. Она сбросила свой плащ на постель.
   - Что с тобой, дорогая?
   - Я никогда еще не чувствовала себя девкой, - сказала она.  Я  подошел  к
окну и раздвинул портьеры и посмотрел на улицу. Я не думал, что так будет.
   - Ты не девка.
   - Я знаю, милый. Но неприятно чувствовать, будто это так. - Голос ее  был
сухой и тусклый.
   - Это самый лучший отель, где мы могли устроиться, - сказал я.
   Я смотрел в окно. На другой стороне площади светились огни вокзала.  Мимо
ехали экипажи, и мне были видны деревья в парке.  Огни  отеля  отражались  в
мокрой мостовой. "О, черт, - думал я, - неужели сейчас время спорить?"
   - Иди сюда, - сказала Кэтрин. Сухость исчезла из ее голоса. - Иди сюда. Я
уже пай-девочка.
   Я повернулся к постели. Кэтрин улыбалась.
   Я подошел и сел на постель рядом с ней и поцеловал ее.
   - Ты моя пай-девочка.
   - Конечно, твоя, - сказала она.
   После обеда нам стало легче, а потом сделалось совсем хорошо, и вскоре мы
почувствовали, что эта комната наш дом. Раньше моя комната в госпитале  была
нашим домом, и точно так же этот номер отеля стал нашим домом.
   Кэтрин села, накинув на плечи мой френч. Мы сильно проголодались, а  обед
был хороший, и мы выпили бутылку капри и бутылку сент-эстефа. Большую  часть
выпил я, но и Кэтрин выпила немного, и ей стало совсем  хорошо.  Нам  подали
вальдшнепа с [138] картофелем, суфле, пюре из каштанов, салат и  сабайон  на
сладкое.
   - Хорошая комната, - сказала Кэтрин. - Чудесная комната. Как жаль, что мы
раньше не догадались здесь поселиться.
   - Смешная комната. Но славная.
   - Замечательная вещь разврат,  -  сказала  Кэтрин.  -  Люди,  которые  им
занимаются, по-видимому, делают это со  вкусом.  Этот  красный  плюш  просто
бесподобен. Именно то, что надо. А зеркала, разве не прелесть?
   - Ты милая.
   - Не знаю, каково проснуться  в  такой  комнате  наутро.  Но  вообще  это
прекрасная комната. Я налил еще стакан сент-эстефа.
   - Мне бы хотелось согрешить по-настоящему, - сказала Кэтрин. -  Все,  что
мы делаем, так невинно и просто. Я не верю, что мы делаем что-то дурное.
   - Ты изумительная.
   - Только я голодна. Я ужасно голодна.
   - Ты простая, ты замечательная.
   - Я простая. Никто не понимал этого до тебя.
   - Как-то, когда мы только что познакомились, я целый день  думал  о  том,
как мы с тобой поедем вместе в отель "Кавур" и как все будет.
   - Это было нахальство с твоей стороны. Но ведь это не "Кавур", правда?
   - Нет. Туда бы нас не пустили.
   - Когда-нибудь пустят. Но вот видишь, милый, в этом разница между нами. Я
никогда ни о чем не думала.
   - Совсем никогда?
   - Ну, немножко, - сказала она.
   - Ах ты, милая!
   Я налил еще стакан вина.
   - Я совсем простая, - сказала Кэтрин.
   - Сначала я думал иначе. Мне показалось, что ты сумасшедшая.
   -  Я  и  была  немножко  сумасшедшая.  Но  не  как-нибудь   по-особенному
сумасшедшая. Я тебя не смутила тогда, милый?
   - Изумительная вещь вино, - сказал я. - Забываешь все плохое. [139]
   - Чудесная вещь, - сказала Кэтрин. - Но у моего отца  от  него  сделалась
очень сильная подагра.
   - У тебя есть отец?
   - Да, - сказала Кэтрин. - У него подагра. Но тебе совсем не нужно будет с
ним встречаться. А у тебя разве нет отца?
   - Нет, - сказал я. - У меня отчим.
   - А он мне понравится?
   - Тебе не нужно будет с ним встречаться.
   - Нам с тобой так хорошо, - сказала  Кэтрин.  -  Меня  больше  ничего  не
интересует. Я такая счастливая жена.
   Пришел официант и убрал  посуду.  Немного  погодя  мы  притихли,  и  было
слышно, как идет дождь. Внизу, на площади, прогудел автомобиль.
 
Но слышу мчащих все быстрей 
   Крылатых времени коней, -
 
сказал я. 
   - Я знаю эти стихи, - сказала Кэтрин. - Это Марвелл. Только  ведь  это  о
девушке, которая не хотела жить с мужчиной.
   Голова у меня была очень ясная  и  свежая,  и  мне  хотелось  говорить  о
житейском.
   - Где ты будешь рожать?
   - Не знаю. В самом лучшем месте.
   - Как ты все устроишь?
   - Самым лучшим образом. Не беспокойся, милый. До окончания  войны  у  нас
может быть еще много детей.
   - Нам скоро пора.
   - Я знаю. Если хочешь, считай, что уже пора.
   - Нет.
   - Тогда не нервничай, милый. Ты был совсем хороший все время, а теперь ты
начинаешь нервничать.
   - Не буду. Ты мне будешь часто писать?
   - Каждый день. Ваши письма просматривают?
   - Там так плохо знают английский язык, что это не имеет значения.
   - Я буду писать очень путано, - сказала Кэтрин.
   - Но не слишком уж путано.
   - Нет, только чуть-чуть путано. [140]
   - Пожалуй, нужно идти.
   - Хорошо, милый.
   - Мне не хочется уходить из нашего милого домика.
   - И мне тоже.
   - Но нужно идти.