- Тогда лучше не пейте много коньяку. Если есть трещина,  может  начаться
воспаление, а это ни к чему. Что, вот здесь - больно?
   Меня бросило в пот.
   - О, господи! - сказал я.
   - По-видимому, все-таки есть трещина. Я сейчас забинтую, а вы не  вертите
головой.
   Он начал перевязывать. Руки  его  двигались  очень  быстро,  и  перевязка
выходила тугая и крепкая.
   - Ну вот, счастливый путь, и Vive la France! (1)
   - Он американец, - сказал другой врач.
   - А мне показалось, вы сказали:  француз.  Он  говорит  по-французски,  -
сказал врач. - Я его знал раньше. Я всегда думал, что он француз. - Он выпил
полстопки коньяку. - Ну, давайте что-нибудь посерьезнее. И  приготовьте  еще
противостолбнячной сыворотки.  -  Он  помахал  мне  рукой.  Меня  подняли  и
понесли;   одеяло,   служившее   занавеской,   мазнуло   меня    по    лицу.
Фельдшер-ассистент стал возле меня на колени, когда меня уложили.
   - Фамилия? - спросил он вполголоса. - Имя? Возраст? Чин? Место  рождения?
Какой части? Какого корпуса? - И так далее. - Неприятно, что у вас и  голова
задета, tenente. Ho сейчас вам,  вероятно,  уже  лучше.  Я  вас  отправлю  с
английской санитарной машиной.
   - Мне хорошо, - сказал я. - Очень вам благодарен.
   Боль, о которой говорил врач, уже началась,  и  все  происходящее  вокруг
потеряло смысл и значение. Немного погодя подъехала английская машина,  меня
положили на носилки, потом носилки подняли  на  уровень  кузова  и  вдвинули
внутрь. Рядом были еще носилки, и на них лежал человек,  все  лицо  которого
было забинтовано, только нос, совсем восковой, торчал из бинтов.  Он  тяжело
дышал. Еще двое носилок  подняли  и  просунули  в  ременные  лямки  наверху.
Высокий шофер-англичанин подошел и заглянул в дверцу.
   - Я поеду потихоньку, - сказал он. - Постараюсь не беспокоить  вас.  -  Я
чувствовал, как завели мотор, чувствовал, как шофер  взобрался  на  переднее
сиденье, ---------------------------------------(1) Да здравствует  Франция!
(франц.) [62] чувствовал, как он выключил тормоз и дал  скорость.  Потом  мы
тронулись. Я лежал неподвижно и не сопротивлялся боли.
   Когда начался подъем, машина сбавила скорость, порой она останавливалась,
порой давала задний ход на повороте, наконец довольно быстро поехала в гору.
Я почувствовал, как что-то стекает  сверху.  Сначала  падали  размеренные  и
редкие капли, потом полилось  струйкой.  Я  окликнул  шофера.  Он  остановил
машину и обернулся к окошку.
   - Что случилось?
   - У раненого надо мной кровотечение.
   - До перевала осталось совсем немного. Одному мне не вытащить носилок.
   Машина  тронулась  снова.  Струйка  все  лилась.  В  темноте  я  не   мог
разглядеть, в каком месте она  просачивалась  сквозь  брезент.  Я  попытался
отодвинуться в сторону, чтобы на меня не попадало. Там, где мне  натекло  за
рубашку, было тепло и липко. Я озяб, и нога  болела  так  сильно,  что  меня
тошнило. Немного погодя струйка полилась  медленнее,  и  потом  снова  стали
стекать капли, и я услышал и почувствовал, как брезент  носилок  задвигался,
словно человек там старался улечься удобнее.
   - Ну, как там? - спросил англичанин, оглянувшись. - Мы уже почти доехали.
   - Мне кажется, он умер, - сказал я.
   Капли падали очень медленно, как стекает вода  с  сосульки  после  захода
солнца. Было холодно ночью в машине, подымавшейся в гору. На посту  санитары
вытащили носилки и заменили другими, и мы поехали дальше.
 
 
 
Глава десятая 
 
В палате полевого госпиталя мне сказали, что после обеда ко мне придет посетитель. День был жаркий, и в комнате было много мух. Мой вестовой нарезал бумажных полос и, привязав их к палке в виде метелки, махал, отгоняя мух. Я смотрел, как они садились на потолок. Когда он перестал махать и заснул, они 
[63] 
все слетели вниз, и я сдувал их и в конце концов закрыл лицо руками и тоже заснул. Было очень жарко, и когда я проснулся, у меня зудило в ногах. Я разбудил вестового, и он полил мне на повязки минеральной воды. От этого постель стала сырой и прохладной. Те из нас, кто не спал, переговаривались через всю палату. Время после обеда было самое спокойное. Утром три санитара и врач подходили к каждой койке по очереди, поднимали лежавшего на ней и уносили в перевязочную, чтобы можно было оправить постель, пока ему делали перевязку. Путешествие в перевязочную было не особенно приятно, но я тогда не знал, что можно оправить постель, не поднимая человека. Мой вестовой вылил всю воду, и постель стала прохладная и приятная, и я как раз говорил ему, в каком месте почесать мне подошвы, чтобы унять зуд, когда один из врачей привел в палату Ринальди. Он вошел очень быстро и наклонился над койкой и поцеловал меня. Я заметил, что он в перчатках. 
   - Ну, как дела, бэби? Как вы себя чувствуете? Вот вам... -  Он  держал  в
руках бутылку коньяку. Вестовой принес ему стул, и он сел. - И еще  приятная
новость. Вы представлены к награде. Рассчитывайте на серебряную медаль,  но,
может быть, выйдет только бронзовая.
   - За что?
   - Ведь вы серьезно ранены. Говорят так: если вы докажете,  что  совершили
подвиг, получите  серебряную.  А  не  то  будет  бронзовая.  Расскажите  мне
подробно, как было дело. Совершили подвиг?
   - Нет, - сказал я. - Когда разорвалась мина, я ел сыр.
   - Не дурите. Не может быть, чтоб вы не  совершили  какого-нибудь  подвига
или до того, или после. Припомните хорошенько.
   - Ничего не совершал.
   - Никого не переносили на плечах, уже будучи раненным?  Гордини  говорит,
что вы перенесли на плечах несколько человек, но главный врач первого  поста
заявил, что это невозможно. А подписать представление к награде должен он.
   - Никого я не носил. Я не мог шевельнуться.
   - Это не важно, - сказал Ринальди. [64]
   Он снял перчатки.
   - Все-таки мы, пожалуй, добьемся серебряной. Может  быть,  вы  отказались
принять медицинскую помощь раньше других?
   - Не слишком решительно.
   - Это не важно. А ваше ранение? А мужество, которое вы проявили,  -  ведь
вы же все время просились на передний край. К тому же  операция  закончилась
успешно.
   - Значит, реку удалось форсировать?
   - Еще как удалось! Захвачено около тысячи пленных. Так сказано в  сводке.
Вы ее не видели?
   - Нет.
   - Я вам принесу. Это блестящий coup de main (1).
   - Ну, а как там у вас?
   - Великолепно. Все обстоит великолепно. Все гордятся вами. Расскажите  же
мне, как было дело? Я уверен, что  вы  получите  серебряную.  Ну,  говорите.
Рассказывайте все по порядку. - Он помолчал, раздумывая. -  Может  быть,  вы
еще и английскую медаль получите. Там был один англичанин.  Я  его  повидаю,
спрошу, не согласится ли он поговорить о вас. Что-нибудь он, наверно, сумеет
сделать. Болит сильно? Выпейте. Вестовой, сходите за штопором. Посмотрели бы
вы, как я удалил одному пациенту три  метра  тонких  кишок.  Об  этом  стоит
написать  в  "Ланцет".  Вы  мне  переведете,  и  я  пошлю  в   "Ланцет".   Я
совершенствуюсь с каждым днем. Бедный мой бэби, а как ваше самочувствие? Где
же этот чертов штопор? Вы такой терпеливый и тихий, что я  забываю  о  вашей
ране. - Он хлопнул перчатками по краю кровати.
   - Вот штопор, signor tenente, - сказал вестовой.
   - Откупорьте бутылку. Принесите стакан. Выпейте, бэби. Как ваша голова? Я
смотрел историю  болезни.  Трещины  нет.  Этот  врач  первого  поста  просто
коновал. Я бы сделал все так, что вы бы и  боли  не  почувствовали.  У  меня
никто не чувствует боли. Уж так я работаю. С каждым днем я работаю все легче
и лучше. Вы меня простите, бэби, что я так много болтаю. Я очень  расстроен,
что ваша рана серьезна. Ну, пейте. Хороший коньяк. Пятнадцать  лир  бутылка.
---------------------------------------(1) Выпад, удар (франц.) [65]
   Должен быть хороший.  Пять  звездочек.  Прямо  отсюда  я  пойду  к  этому
англичанину, и он вам выхлопочет английскую медаль.
   - Ее не так легко получить.
   - Вы слишком скромны. Я пошлю офицера связи.
   Он умеет обращаться с англичанами.
   - Вы не видели мисс Баркли?
   - Я ее приведу сюда. Я сейчас же пойду и приведу ее сюда.
   - Не уходите, - сказал я. - Расскажите мне о Гориции. Как девочки?
   - Нет девочек. Уже две недели их не сменяли.
   Я больше туда и не хожу. Просто  безобразие!  Это  уже  не  девочки,  это
старые боевые товарищи.
   - Совсем не ходите?
   - Только заглядываю иногда узнать, что нового.
   Так, мимоходом! Они все спрашивают про вас. Просто безобразие! Держат  их
так долго, что мы становимся друзьями.
   - Может быть, нет больше желающих ехать на фронт?
   - Не может быть. Девочек сколько  угодно.  Просто  скверная  организация.
Придерживают их для тыловых героев.
   - Бедный Ринальди! - сказал я. - Один-одинешенек на войне, и нет ему даже
новых девочек.
   Ринальди налил и себе коньяку.
   - Это вам не повредит, бэби. Пейте.
   Я выпил коньяк и почувствовал,  как  по  всему  телу  разливается  тепло.
Ринальди налил еще стакан. Он немного успокоился. Он поднял свой стакан.
   - За ваши доблестные раны! За серебряную медаль!  Скажите-ка,  бэби,  все
время лежать в такую жару - это вам не действует на нервы?
   - Иногда.
   - Я такого даже представить не могу. Я б с ума сошел.
   - Вы и так сумасшедший.
   - Хоть бы вы поскорее приехали. Не с кем возвращаться домой после  ночных
похождений. Некого дразнить. Не у кого занять денег. Нет  моего  сожителя  и
названного брата. И зачем вам понадобилась эта рана? [66]
   - Вы можете дразнить священника.
   - Уж этот священник! Вовсе не я его дразню. Дразнит  капитан.  А  мне  он
нравится. Если вам  понадобится  священник,  берите  нашего.  Он  собирается
навестить вас. Готовится к этому заблаговременно.
   - Я его очень люблю.
   - Это я знаю. Мне даже кажется иногда, что вы с ним  немножко  то  самое.
Ну, вы знаете.
   - Ничего вам не кажется.
   - Нет, иногда кажется.
   - Да ну вас к черту!
   Он встал и надел перчатки.
   - До чего ж я люблю вас  изводить,  бэби.  А  ведь,  несмотря  на  вашего
священника и вашу англичанку, вы такой же, как и я, в душе.
   - Ничего подобного.
   - Конечно, такой же. Вы настоящий итальянец. Весь - огонь и дым, а внутри
ничего нет. Вы только прикидываетесь американцем. Мы с вами братья  и  любим
друг друга.
   - Ну, будьте паинькой, пока меня нет, - сказал я.
   - Я к вам пришлю мисс Баркли. Без меня вам с ней лучше. Вы чище и нежнее.
   - Ну вас к черту!
   - Я ее  пришлю.  Вашу  прекрасную  холодную  богиню.  Английскую  богиню.
Господи, да что еще делать с такой женщиной, если не поклоняться ей? На  что
еще может годиться англичанка?
   - Вы просто невежественный брехливый даго.
   - Кто?
   - Невежественный макаронник.
   - Макаронник. Сами вы макаронник... с мороженой рожей.
   - Невежественный. Тупой. -  Я  видел,  что  это  слово  кольнуло  его,  и
продолжал: - Некультурный. Безграмотный. Безграмотный тупица.
   - Ах, так? Я вот вам кое-что скажу о ваших  невинных  девушках.  О  ваших
богинях. Между невинной девушкой  и  женщиной  разница  только  одна.  Когда
берешь девушку, ей больно. Вот и все. - Он хлопнул перчаткой по кровати. - И
еще с девушкой никогда не знаешь, как это ей понравится. [67]
   - Не злитесь.
   - Я не злюсь. Я просто говорю вам это, бэби, для вашей же  пользы.  Чтобы
избавить вас от лишних хлопот.
   - В этом вся разница?
   - Да. Но миллионы таких дураков, как вы, этого не знают.
   - Очень мило с вашей стороны, что вы мне сказали.
   - Не стоит ссориться, бэби. Я вас слишком люблю. Но не будьте дураком.
   - Нет. Я буду таким умным, как вы.
   - Не злитесь, бэби. Засмейтесь. Выпейте еще. Мне пора идти.
   - Вы все-таки славный малый.
   - Вот видите. В душе вы такой же, как я. Мы - братья по войне.  Поцелуйте
меня на прощанье.
   - Вы слюнтяй.
   - Нет. Просто во мне больше крепости.
   Я почувствовал его дыхание у своего лица.
   - До свидания. Я скоро к вам еще приду. - Его дыхание отодвинулось. -  Не
хотите целоваться, не надо. Я к вам пришлю  вашу  англичанку.  До  свидания,
бэби. Коньяк под кроватью. Поправляйтесь скорее.
   Он исчез.
 
 
 
Глава одиннадцатая 
 
Уже смеркалось, когда вошел священник. Приносили суп, потом убрали тарелки, и я лежал, глядя на ряды коек и на верхушку дерева за окном, слегка качающуюся от легкого вечернего ветра. Ветер проникал в окно, и с приближением ночи стало прохладнее. Мухи облепили теперь потолок и висевшие на шнурах электрические лампочки. Свет зажигали, только если ночью приносили раненого или когда что-нибудь делали в палате. Оттого что после сумерек сразу наступала темнота и уже до утра было темно, мне казалось, что я опять стал маленьким. Похоже было, как будто сейчас же после ужина тебя укладывают спать. Вестовой прошел между койками и остановился. С ним 
[68] 
был еще кто-то. Это был священник. Он стоял передо мной, смуглый, невысокий и смущенный. 
   - Как вы себя чувствуете? - спросил он. На  полу  у  постели  он  положил
какие-то свертки.
   - Хорошо, отец мой.
   Он сел на стул, принесенный для Ринальди, и смущенно поглядел в  окно.  Я
заметил, что у него очень усталый вид.
   - Я только на минутку, - сказал он, - Уже поздно.
   - Еще не поздно. Как там у нас?
   Он улыбнулся.
   - Потешаются надо мной по-прежнему. - Голос у него тоже звучал устало.  -
Все, слава богу, здоровы. Я так рад, что у вас все обошлось, - сказал он.  -
Вам не очень больно?
   Он казался очень усталым, а я не привык видеть его усталым.
   - Теперь уже нет.
   - Мне очень скучно без вас за столом.
   - Я и сам хотел бы вернуться поскорее. Мне всегда приятно было беседовать
с вами.
   - Я вам тут кое-что принес, - сказал он. Он поднял с пола свертки. -  Вот
сетка от москитов. Вот бутылка вермута. Вы  любите  вермут?  Вот  английские
газеты.
   - Пожалуйста, разверните их.
   Он обрадовался и стал  вскрывать  бандероли.  Я  взял  в  руки  сетку  от
москитов. Вермут он приподнял, чтобы показать мне, а потом поставил опять на
стол у  постели.  Я  взял  одну  газету  из  пачки.  Мне  удалось  прочитать
заголовок, повернув газету так, чтобы на нее падал слабый свет из окна.  Это
была "Ньюс оф уорлд".
   - Остальное - иллюстрированные листки, - сказал он.
   - С большим удовольствием прочитаю их. Откуда они у вас?
   - Я посылал за ними в Местре. Я достану еще.
   - Вы очень добры, что навестили меня, отец мой. Выпьете стакан вермута?
   - Спасибо, не стоит. Это вам.
   - Нет, выпейте стаканчик. [69]
   - Ну, хорошо. В следующий раз я вам принесу еще.
   Вестовой принес стаканы  и  откупорил  бутылку.  Пробка  раскрошилась,  и
пришлось  протолкнуть  кусочек  в  бутылку.  Я  видел,  что  священника  это
огорчило, но он сказал:
   - Ну, ничего. Не важно.
   - За ваше здоровье, отец мой.
   - За ваше здоровье.
   Потом он держал стакан в руке, и мы  глядели  друг  на  друга.  Время  от
времени мы пытались завести дружеский разговор, но  это  сегодня  как-то  не
удавалось.
   - Что с вами, отец мой? У вас очень усталый вид.
   - Я устал, но я не имею на это права.
   - Это от жары.
   - Нет. Ведь еще только весна. На душе у меня тяжело.
   - Вам опротивела война?
   - Нет. Но я ненавижу войну.
   - Я тоже не нахожу в ней удовольствия, - сказал я.
   Он покачал головой и посмотрел в окно.
   - Вам она не мешает. Вам она не видна. Простите. Я знаю, вы ранены.
   - Это случайность.
   - И все-таки, даже раненный, вы не видите ее. Я убежден в этом. Я сам  не
вижу ее. но я ее чувствую немного.
   - Когда меня ранило, мы как раз говорили о войне. Пассини говорил.
   Священник поставил стакан. Он думал о чем-то другом.
   - Я их понимаю, потому что я сам такой, как они, - сказал он.
   - Но вы совсем другой.
   - А на самом деле я такой же, как они.
   - Офицеры ничего не видят.
   - Не все. Есть очень чуткие, им еще хуже, чем нам.
   - Таких немного.
   - Здесь дело не в образовании и не в деньгах. Здесь что-то другое.  Такие
люди, как Пассини, даже имея образование  и  деньги,  не  захотели  бы  быть
офицерами. Я бы не хотел быть офицером. [70]
   - По чину вы все равно что офицер. И я офицер.
   - Нет, это  не  все  равно.  А  вы  даже  не  итальянец.  Вы  иностранный
подданный. Но вы ближе к офицерам, чем к рядовым.
   - В чем же разница?
   - Мне трудно объяснить. Есть люди, которые хотят воевать. В нашей  стране
много таких. Есть другие люди, которые не хотят воевать.
   - Но первые заставляют их.
   - Да.
   - А я помогаю этому.
   - Вы иностранец. Вы патриот.
   - А те, что не хотят воевать? Могут они помешать войне?
   - Не знаю.
   Он снова посмотрел в окно. Я следил за выражением его лица.
   - Разве они когда-нибудь могли помешать?
   - Они не организованы и поэтому не могут помешать  ничему,  а  когда  они
организуются, их вожди предают их.
   - Значит, это безнадежно?
   - Нет ничего безнадежного. Но бывает, что я не могу надеяться.  Я  всегда
стараюсь надеяться, но бывает, что не могу.
   - Но война кончится же когда-нибудь?
   - Надеюсь.
   - Что вы тогда будете делать?
   - Если можно будет, вернусь в Абруццы.
   Его смуглое лицо вдруг осветилось радостью.
   - Вы любите Абруццы?
   - Да, очень люблю.
   - Вот и поезжайте туда.
   - Это было бы большое счастье. Жить там и любить бога и служить ему.
   - И пользоваться уважением, - сказал я.
   - Да, и пользоваться уважением. А что?
   - Ничего. У вас для этого есть все основания.
   - Не в том дело. Там, на моей родине, считается естественным, что человек
может любить бога. Это не гнусная комедия.
   - Понимаю.
   Он посмотрел на меня и улыбнулся. [71]
   - Вы понимаете, но вы не любите бога.
   - Нет.
   - Совсем не любите? - спросил он.
   - Иногда по ночам я боюсь его.
   - Лучше бы вы любили его.
   - Я мало кого люблю.
   - Нет, - сказал он. - Неправда. Те ночи, о которых вы  мне  рассказывали.
Это не любовь. Это только похоть и страсть.  Когда  любишь,  хочется  что-то
делать во имя любви. Хочется жертвовать собой. Хочется служить.
   - Я никого не люблю.
   - Вы полюбите. Я знаю, что полюбите. И тогда вы будете счастливы.
   - Я и так счастлив. Всегда счастлив.
   - Это совсем другое. Вы не можете понять, что это, пока не испытаете.
   - Хорошо, - сказал я, - если когда-нибудь я пойму, я скажу вам.
   - Я слишком долго сижу с вами и  слишком  много  болтаю.  -  Он  искренне
забеспокоился.
   - Нет. Не уходите. А любовь к женщине? Если б  я  в  самом  деле  полюбил
женщину, тоже было бы так?
   - Этого я не знаю. Я не любил ни одной женщины.
   - А свою мать?
   - Да, мать я, вероятно, любил.
   - Вы всегда любили бога?
   - С самого детства.
   - Так, - сказал я. Я не знал, что сказать. - Вы совсем еще молоды.
   - Я молод, - сказал он. - Но вы зовете меня отцом.
   - Это из вежливости.
   Он улыбнулся.
   - Правда, мне пора идти, - сказал он. - Вам от меня ничего  не  нужно?  -
спросил он с надеждой.
   - Нет. Только разговаривать с вами.
   - Я передам от вас привет всем нашим.
   - Спасибо за подарки.
   - Не стоит.
   - Приходите еще навестить меня.
   - Приду. До свидания. - Он потрепал меня по руке. [72]
   - Прощайте, - сказал я на диалекте.
   - Ciao, - повторил он.
   В комнате было темно,  и  вестовой,  который  все  время  сидел  в  ногах
постели, встал и пошел его проводить. Священник  мне  очень  нравился,  и  я
желал ему когда-нибудь возвратиться в Абруццы.  В  офицерской  столовой  ему
отравляли жизнь, и он очень мило сносил это, но я думал о том,  какой  он  у
себя на родине. В Капракотта, рассказывал он,  в  речке  под  самым  городом
водится форель. Запрещено играть на  флейте  по  ночам.  Молодые  люди  поют
серенады, и только играть на флейте запрещено. Я спросил  -  почему.  Потому
что девушкам вредно слушать флейту по ночам. Крестьяне  зовут  вас  "дон"  и
снимают при встрече шляпу. Его отец каждый день охотится и заходит поесть  в
крестьянские хижины. Там это за честь считают.  Иностранцу,  чтобы  получить
разрешение на охоту, на