ва приносят в этот мир, мир должен убить их, чтобы сломить, и поэтому он их и убивает. Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе. Но тех, кто не хочет сломиться, он убивает. Он убивает 
[217] 
самых добрых, и самых нежных, и самых храбрых без разбора. А если ты ни то, ни другое, ни третье, можешь быть уверен, что и тебя убьют, только без особой спешки. 
 
 
 
Я помню пробуждение утром. Кэтрин еще спала, и солнечный свет проникал в окно. Дождя уже не было, и я встал с постели и подошел к окну. Внизу тянулись сады, голые теперь, но прекрасные в своей правильности, дорожки, усыпанные гравием, деревья, каменный парапет у озера и озеро в солнечном свете, а за ним горы. Я стоял и смотрел в окно, и когда я обернулся, то увидел, что Кэтрин проснулась и глядит на меня. 
   - Ты уже встал, милый? - сказала она. - Какой чудесный день!
   - Как ты себя чувствуешь?
   - Чудесно. Как хорошо было ночью.
   - Хочешь есть?
   Она хотела есть. Я тоже хотел, и  мы  поели  в  кровати,  при  ноябрьском
солнце, светившем в окно, поставив поднос с тарелками к себе на колени.
   - А ты не хочешь прочесть газету? Ты всегда читал газету в госпитале.
   - Нет, - сказал я. - Теперь я не хочу.
   - Так скверно было, что ты не хочешь даже читать об этом?
   - Я не хочу читать об этом.
   - Как жаль, что я не была с тобой, я бы, тоже все это знала.
   - Я расскажу тебе, если когда-нибудь это уляжется у меня в голове.
   - А тебя не арестуют, если встретят не в военной форме?
   - Меня, вероятно, расстреляют.
   - Тогда мы не должны здесь оставаться. Мы уедем за границу.
   - Я уже об этом подумывал.
   - Мы уедем. Милый, ты не должен рисковать зря. Скажи мне, как ты попал из
Местре в Милан?
   - Я приехал поездом. Я тогда еще был в военной форме. [218]
   - А это не было опасно?
   - Не очень. У меня был старый литер. В Местре я исправил на лези число.
   - Милый, тебя тут каждую минуту могут арестовать. Я не  хочу.  Как  можно
делать такие глупости. Что будет с нами, если тебя заберут?
   - Не будем думать об этом. Я устал думать об этою.
   - Что ты сделаешь, если придут тебя арестовать?
   - Буду стрелять.
   - Вот видишь, какой ты глупый. Я тебя не выпущу  из  отеля,  пока  мы  не
уедем отсюда.
   - Куда вам ехать?
   - Пожалуйста, не будь таким, милый. Поедем туда,  куда  ты  захочешь.  Но
только придумай такое место, чтоб можно было ехать сейчас же.
   - В том конце озера - Швейцария, можно поехать туда.
   - Вот и чудесно.
   Снова собрались тучи, и озеро потемнело.
   - Если б не нужно было всегда жить преступником, - сказал я.
   - Милый, не будь таким. Давно ли ты живешь преступником? И  мы  не  будем
жить преступниками. У нас будет чудесная жизнь.
   - Я чувствую себя преступником. Я дезертировал из армии.
   - Милый, ну пожалуйста, будь благоразумен. Ты вовсе  не  дезертировал  из
армии. Это ведь только итальянская армия.
   Я засмеялся.
   - Ты умница. Полежим еще немного. Когда я в постели, все замечательно.
 
 
 
Немного погодя Кэтрин сказала: 
   - Ты уже не чувствуешь себя преступником, правда?
   - Нет, - сказал я. - Когда я с тобой, - нет.
   - Ты очень  глупый  мальчишка,  -  сказала  она.  -  Но  я  не  дам  тебе
распускаться. Подумай, милый, как хорошо, что меня не тошнит по утрам.
   - Великолепно. [219]
   - Ты даже не ценишь, какая у тебя чудесная жена. Но мне все равно. Я тебя
увезу куда-нибудь, где тебя не могут арестовать, и мы будем чудесно жить.
   - Едем сейчас же.
   - Непременно, милый. Когда хочешь и куда хочешь.
   - Давай не будем ни о чем думать.
   - Давай.
 
 
 
Глава тридцать пятая 
 
Кэтрин пошла берегом к маленькому отелю проведать Фергюсон, а я сидел в баре и читал газеты. В баре были удобные кожаные кресла, и я сидел в одном из них и читал, пока не пришел бармен. Армия не остановилась на Тальяменто. Она отступила дальше, к Пьяве. Я помнил Пьяве. Железная дорога пересекала ее близ Сан-Дона, по пути к фронту. Река в этом месте была глубокая и медленная и совсем узкая. Ниже по течению были болотные топи и каналы. Было несколько красивых вилл. Однажды до войны, направляясь в Кортина-д'Ампеццо, я несколько часов ехал горной дорогой над Пьяве. Сверху она была похожа на богатый форелью ручей с узкими отмелями и заводями под тенью екал. У Кадоре дорога сворачивала в сторону. Я думал о том, что армии не легко будет спуститься оттуда. Вошел бармен. 
   - Граф Греффи спрашивал о вас, - сказал он.
   - Кто?
   - Граф Греффи. Помните, тот старик, который был здесь, когда вы приезжали
прошлый раз.
   - Он здесь?
   - Да, он здесь с племянницей. Я сказал ему, что  вы  приехали.  Он  хочет
сыграть с вами на бильярде.
   - Где он?
   - Пошел погулять.
   - Как он?
   - Все молодеет. Вчера перед обедом он выпил три коктейля с шампанским.
   - Как его успехи на бильярде? [220]
   - Хороши. Он меня бьет. Когда я  ему  сказал,  что  вы  здесь,  он  очень
обрадовался. Ему не с кем играть.
   Графу Греффи было девяносто четыре года. Он был современником Меттерниха,
этот старик с седой головой и седыми  усами  и  превосходными  манерами.  Он
побывал и на австрийской и на итальянской дипломатической службе, и день его
рождения был событием в светской жизни Милана. Он собирался  дожить  до  ста
лет и играл на бильярде с уверенной свободой, неожиданной в  этом  сухоньком
девяносточетырехлетнем теле. Я встретился с ним,  приехав  как-то  в  Стрезу
после конца сезона, и мы пили шампанское во время игры на бильярде. Я нашел,
что это великолепный обычай, и он дал мне пятнадцать очков  форы  и  обыграл
меня.
   - Почему вы не сказали мне, что он здесь?
   - Я забыл.
   - Кто здесь есть еще?
   - Других вы не знаете. Во всем отеле только шесть человек.
   - Чем вы сейчас заняты?
   - Ничем.
   - Поедем ловить рыбу.
   - На часок, пожалуй, можно.
   - Поедем. Берите дорожку.
   Бармен надел пальто, и мы отправились. Мы спустились  к  берегу  и  взяли
лодку, и я греб, а бармен сидел на  корме  и  держал  дорожку,  какой  ловят
озерную форель, со спиннером и тяжелым грузилом на  конце.  Мы  ехали  вдоль
берега, бармен держал лесу в руках и время от времени  дергал  ее.  С  озера
Отреза выглядела очень пустынной. Видны были длинные  ряды  голых  деревьев,
большие отели и заколоченные виллы. Я повернул к Изола-Велла и  повел  лодку
вдоль самого берега, где сразу глубоко  и  видно,  как  стена  скал  отвесно
уходит в прозрачную воду, а потом отъехал и  свернул  к  рыбачьему  острову.
Солнце зашло за тучи, и вода была темная и гладкая и очень холодная.  У  нас
ни разу  не  клюнуло,  хотя  несколько  раз  мы  видели  на  воде  круги  от
подплывающей рыбы.
   Я выгреб к рыбачьему острову, где стояли вытащенные на берег лодки и люди
чинили сети.
   - Пойдем выпьем чего-нибудь? [221]
   - Пойдем.
   Я подогнал лодку к каменному причалу, и бармен втянул лесу, свернул ее на
дне лодки и зацепил спиннер за край борта. Я  вылез  и  привязал  лодку.  Мы
вошли в маленькое кафе, сели за деревянный столик и заказали вермуту.
   - Устали грести?
   - Нет.
   - Обратно грести буду я, - сказал он.
   - Я люблю грести.
   - Может быть, если вы возьмете удочку, счастье переменится.
   - Хорошо.
   - Скажите, как дела на войне?
   - Отвратительно.
   - Я не должен идти. Я слишком стар, как граф Греффи.
   - Может быть, вам еще придется пойти.
   - В будущем году мой разряд призывают. Но я не пойду.
   - Что же вы будете делать?
   - Уеду за границу. Я не хочу идти на войну. Я уже был  на  войне  раз,  в
Абиссинии. Хватит. Зачем вы пошли?
   - Не знаю. По глупости.
   - Еще вермуту?
   - Давайте.
   На обратном пути греб бармен. Мы проехали озером за Стрезу и потом назад,
все время  в  виду  берега.  Держа  тугую  лесу  и  чувствуя  слабое  биение
вращающегося спиннера, я глядел на темную ноябрьскую воду озера и  пустынный
берег. Бармен греб длинными взмахами, и когда лодку  выносило  вперед,  леса
дрожала. Один раз у меня клюнуло: леса вдруг натянулась и дернулась назад, я
стал тащить и почувствовал живую тяжесть  форели,  и  потом  леса  задрожала
снова. Форель сорвалась.
   - Тяжелая была?
   - Да, довольно тяжелая.
   - Раз я тут ездил один и держал лесу в зубах, так одна дернула, чуть  всю
челюсть у меня не вырвала.
   - Лучше всего привязывать к ноге, - сказал я. - Тогда и лесу  чувствуешь,
и зубы останутся-целы. [222]
   Я опустил руку в воду. Она была очень  холодная.  Мы  были  теперь  почти
напротив отеля.
   - Мне пора, - сказал бармен, - я  должен  поспеть  к  одиннадцати  часам.
L'heure du cocktail (1).
   - Хорошо.
   Я втащил лесу и навернул ее на  палочку  с  зарубками  на  обоих  концах.
Бармен поставил лодку в маленькую нишу каменной стены и прикрепил ее цепью с
замком.
   - Когда захотите покататься, - сказал он, - я дам вам ключ.
   - Спасибо.
   Мы поднялись к отелю и вошли в бар. Мне не хотелось больше пить так рано,
и я поднялся в нашу комнату. Горничная только что кончила убирать, и  Кэтрин
еще не вернулась. Я лег на постель и старался не думать.
   Когда Кэтрин вернулась, все опять стало хорошо. Фергюсон  внизу,  сказала
она. Она будет завтракать с нами.
   - Я знала, что ты ничего не будешь иметь против, - сказала Кэтрин.
   - Ничего, - сказал я.
   - Что с тобой, милый?
   - Не знаю.
   - Я знаю. Тебе нечего делать. У тебя есть только я, а я ушла.
   - Ты права.
   - Прости меня, милый. Я знаю, это, наверно, ужасное чувство, когда  вдруг
совсем ничего не остается.
   - У меня всегда жизнь была такой наполненной, - сказал я. - Теперь,  если
только тебя нет со мной, все пусто.
   - Но я ведь буду с тобой. Я уходила только на  два  часа.  Ты  не  можешь
придумать, себе какое-нибудь занятие?
   - Я ездил с барменом ловить рыбу.
   - Хорошо было?
   - Да.
   -      Не      думай      обо      мне,       когда       меня       нет.
---------------------------------------(1) Час коктейлей (франц.). [223]
   - Так я всегда старался на фронте. Но там мне было что делать.
   - Отелло в отставке, - поддразнила она.
   - Отелло был негр, - сказал я. - А кроме того, я не ревнив. Я просто  так
люблю тебя, что для меня больше ничего не существует.
   - А теперь будь паинькой и будь любезен с Фергюсон.
   - Я всегда любезен с Фергюсон, пока она не начинает меня клясть.
   - Будь любезен с ней. Подумай, ведь у нас есть так много, а у нее  ничего
нет.
   - Не думаю, чтобы ей хотелось того, что есть у нас.
   - Ничего ты не знаешь, милый, а еще умница.
   - Я буду любезен с ней.
   - Я в этом не сомневаюсь. Ты у меня хороший.
   - Но она потом не останется?
   - Нет. Я ее сплавлю.
   - И мы вернемся сюда?
   - Конечно. А как же иначе?
   Мы спустились вниз, позавтракать с Фергюсон. На нее  сильное  впечатление
произвел отель и великолепие ресторана. Мы хорошо позавтракали и выпили  две
бутылки капри. В ресторан вошел граф Греффи и поклонился нам. С ним была его
племянница, которая немного напоминала мою бабушку. Я рассказал о нем Кэтрин
и Фергюсон, и на Фергюсон мой рассказ произвел  сильное  впечатление.  Отель
был очень большой, и пышный, и пустой,  но  еда  была  вкусная,  вино  очень
приятное, и  в  конце  концов  от  вина  всем  стало  очень  хорошо.  Кэтрин
чувствовала себя как нельзя  лучше.  Она  была  счастлива.  Фергюсон  совсем
развеселилась.  Мне  самому  было  очень  хорошо.  После  завтрака  Фергюсон
вернулась в свой отель. Она хочет немного полежать после  завтрака,  сказала
она.
   К концу дня кто-то постучался к нам в дверь.
   - Кто там?
   - Граф Греффи спрашивает, не сыграете ли вы с ним на бильярде.
   Я посмотрел на часы; я их снял, и они лежали под подушкой.
   - Это нужно, милый? - шепнула Кэтрин. [224]
   - Пожалуй, придется пойти. - Часы показывали четверть  пятого.  Я  сказал
громко: - Передайте графу Греффи, что я буду в бильярдной в пять часов.
   Без четверти пять я  поцеловал  на  прощанье  Кэтрин  и  пошел  в  ванную
одеваться. Когда я завязывал галстук и смотрелся в зеркало, мне странно было
видеть себя в штатском. Я подумал, что нужно  будет  купить  еще  сорочек  и
носков.
   - Ты надолго уходишь?  -  спросила  Кэтрин.  Она  была  очень  красива  в
постели. - Дай мне, пожалуйста, щетку.
   Я смотрел, как она расчесывала волосы, наклонив  голову  так,  чтобы  вся
масса волос свесилась на одну сторону. За окном уже было темно, и свет лампы
над изголовьем постели ложился на ее волосы, и шею, и  плечи.  Я  подошел  и
поцеловал ее, отведя ее руку со щеткой, и ее голова откинулась на подушку. Я
поцеловал ее шею и плечи. У меня кружилась голова, так сильно я ее любил.
   - Я не хочу уходить.
   - И я не хочу, чтоб ты уходил.
   - Ну, так я не пойду.
   - Нет. Иди. Это ведь ненадолго, а потом ты вернешься.
   - Мы пообедаем здесь, наверху.
   - Иди и скорее возвращайся.
   Я застал графа Греффи в бильярдной. Он упражнялся в  различных  ударах  и
казался  очень  хрупким  в  свете  лампы,  спускавшейся  над  бильярдом.  На
ломберном столике немного поодаль, в  тени,  стояло  серебряное  ведерко  со
льдом, откуда торчали горлышки  и  пробки  двух  бутылок  шампанского.  Граф
Греффи выпрямился, когда я вошел в бильярдную, и  пошел  мне  навстречу.  Он
протянул мне руку.
   - Я очень рад видеть вас здесь. Вы  так  добры,  что  согласились  прийти
поиграть со мной.
   - С вашей стороны очень любезно было меня пригласить.
   - Как ваше здоровье? Я слыхал, вы были  ранены  на  Изонцо.  Надеюсь,  вы
теперь вполне оправились.
   - Я совершенно здоров. Как ваше здоровье?
   - О, я всегда здоров. Но я старею. Начинаю  замечать  признаки  старости.
[225]
   - Этому трудно поверить.
   - Да. Вот вам пример. Мне теперь легче  говорить  по-итальянски,  чем  на
другом языке. Я заставляю  себя,  но  когда  я  устаю,  мне  все-таки  легче
говорить по-итальянски. Так что, по-видимому, я старею.
   - Будем говорить по-итальянски. Я тоже немного устал.
   - О, но ведь если вы устали, вам должно быть легче говорить по-английски"
   - По-американски.
   - Да. По-американски.  Пожалуйста,  говорите  по-американски.  Это  такой
очаровательный язык.
   - Я почти не встречаюсь теперь с американцами.
   - Вы, вероятно,  очень  скучаете  без  их  общества.  Всегда  скучно  без
соотечественников, а в особенности без соотечественниц. Я это знаю по опыту.
Что ж, сыграем, или вы слишком устали?
   - Я не устал. Я сказал это так, в шутку. Какую вы мне дадите фору?
   - Вы много играли это время?
   - Совсем не играл.
   - Вы играете очень хорошо. Десять очков?
   - Вы мне льстите.
   - Пятнадцать?
   - Это было бы прекрасно, но вы меня все равно обыграете.
   - Будем играть на деньги? Вы всегда предпочитали играть на деньги.
   - Давайте.
   - Отлично. Я даю вам восемнадцать очков, и мы играем по франку очко.
   Он очень красиво разыграл партию, и, несмотря на фору, я только на четыре
очка обогнал его к середине игры. Граф Греффи нажал кнопку  звонка,  вызывая
бармена.
   - Будьте добры откупорить одну бутылку, - сказал  он.  Затем  мне:  -  По
стакану для настроения.
   Вино было холодное, как лед, и очень сухое и хорошее.
   -  Будем  говорить  по-итальянски.  Вы  не  возражаете?  Это  теперь  моя
слабость.
   Мы   продолжали   играть,   потягивая   вино   между   ударами,   беседуя
по-итальянски, но вообще разговаривали [226] мало,  сосредоточась  на  игре.
Граф Греффи выбил сотое очко, а я, несмотря на фору, имел  только  девяносто
четыре. Он улыбнулся и потрепал меня по плечу.
   - Теперь мы разопьем вторую бутылку, и вы расскажете мне о  войне.  -  Он
ждал, когда я сяду.
   - О чем-нибудь другом, - сказал я.
   - Вы не хотите говорить об этом?  Хорошо.  Что  вы  читали  за  последнее
время?
   - Ничего, - сказал я. - Боюсь, что я очень отупел.
   - Нет. Но читать вам нужно.
   - Что написано за время войны?
   - Есть "Le feu" (1) одного француза, Барбюса. Есть "Мистер Бритлинг видит
все насквозь".
   - Это неправда.
   - Что неправда?
   - Он не видит все насквозь. Эти книги были у нас в госпитале.
   - Значит, вы кое-что читали?
   - Да, но хорошего ничего.
   - Мне кажется, что в  "Мистере  Бритлинге"  очень  хорошо  показана  душа
английской буржуазии.
   - Я не знаю, что такое душа.
   - Бедняжка. Никто не знает, что такое душа. Вы - croyant? (2)
   - Только ночью.
   Граф Греффи улыбнулся и повертел стакан в пальцах.
   - Я предполагал, что с возрастом стану набожнее, но  почему-то  этого  не
случилось, - сказал он. - Очень сожалею.
   - Вы хотели бы жить после смерти? - сказал я и сейчас же спохватился, что
глупо было упоминать о смерти. Но его не смутило это слово.
   - Смотря как жить. Эта жизнь очень приятна. Я хотел бы жить вечно.  -  Он
улыбнулся. - Мне это почти удалось.
   Мы сидели в глубоких кожаных креслах, разделенные столиком с  бокалами  и
шампанским в серебряном ведерке.  ---------------------------------------(1)
Огонь (франц.). (2) Верующий (франц.). [227]
   - Если вы доживете до моего возраста, многое вам будет казаться странным.
   - Вы не похожи на старика.
   - Тело стареет. Иногда мне кажется, что у меня  палец  может  отломиться,
как кончик мелка. А дух не стареет, и мудрости не прибавляется.
   - Вы мудры.
   - Нет, это великое заблуждение - о мудрости стариков. Старики  не  мудры.
Они только осторожны.
   - Быть может, это и есть мудрость.
   - Это очень непривлекательная мудрость. Что вы цените выше всего?
   - Любимую женщину.
   - Вот и я также. Это не мудрость. Жизнь вы цените?
   - Да.
   - Я тоже. Потому что это все, что у меня есть.  И  еще  дни  рождения,  -
засмеялся он. - Видимо, вы более мудры, чем я. Вы не празднуете день  своего
рождения.
   Мы оба потягивали вино.
   - Что вы в самом деле думаете о войне? - спросил я.
   - Я думаю, что она нелепа.
   - Кто выиграет ее?
   - Итальянцы.
   - Почему?
   - Они более молодая нация.
   - Разве молодые нации всегда выигрывают войну?
   - Они способны на это в известном периоде.
   - А потом что?
   - Они становятся старыми нациями.
   - А вы еще говорите, что не мудры.
   - Дорогой мой мальчик, это не мудрость. Это цинизм.
   - Мне это кажется величайшей мудростью.
   - Это не совсем так. Я  мог  бы  вам  привести  примеры  в  подтверждение
противоположного. Но это неплохо сказано. Мы выпили все шампанское?
   - Почти.
   - Может быть, выпьем еще? Потом я пойду переодеться.
   - Пожалуй, не стоит больше. [228]
   - Вам в самом деле не хочется?
   - Да.
   Он встал.
   - Желаю вам много удачи, и много счастья, и много, много здоровья.
   - Благодарю вас. А я желаю вам жить вечно.
   - Благодарю вас. Я так и делаю. А если вы когда-нибудь станете  набожным,
помолитесь за меня, когда я умру. Я уже нескольких друзей просил об этом.  Я
надеялся сам стать набожным, но этого не случилось.
   Мне казалось, что он улыбнулся с грустью, но я  не  был  уверен.  Он  был
очень стар, и на его лице было очень много морщин, и  в  улыбке  участвовало
столько черточек, что оттенки терялись в них.
   - Я, может быть, стану очень набожным, - сказал я. - Во всяком случае,  я
буду молиться за вас.
   - Я всегда ожидал, что стану набожным. В моей  семье  все  умирали  очень
набожными. Но почему-то этого не случилось.
   - Еще слишком рано.
   - Может быть, уже слишком поздно. Может быть, я пережил свое  религиозное
чувство.
   - У меня оно появляется только ночью.
   - Но ведь вы еще  и  любите.  Не  забывайте,  что  это  тоже  религиозное
чувство.
   - Вы думаете?
   - Конечно. - Он сделал шаг к бильярду. - Вы очень добры, что  сыграли  со
мной.
   - Это было большим удовольствием для меня.
   - Пойдемте наверх вместе.
 
 
 
Глава тридцать шестая 
 
Ночью была гроза, и, проснувшись, я услышал, как дождь хлещет по оконным стеклам. В открытое окно заливала вода. Кто-то стучался в дверь. Я подошел к двери очень тихо, чтобы не разбудить Кэтрин, и отворил. Это был бармен. Он был в пальто и держал в руках мок