ся чудесная.
   - Нет, нет. Вот у тебя температура  чудесная.  Я  страшно  горжусь  твоей
температурой.
   - Наверно, у всех наших детей будет замечательная температура.
   - Боюсь, что у наших детей будет отвратительная температура.
   - А что нужно сделать, чтобы приготовить меня для Валентини?
   - Пустяки, только это не очень приятно.
   - Мне жаль, что тебе приходится с этим возиться.
   -  А  мне  нисколько.  Я  не  хочу,  чтобы  кто-нибудь  другой  до   тебя
дотрагивался. Я глупая. Я взбешусь, если кто-нибудь до тебя дотронется.
   - Даже Фергюсон?
   - Особенно Фергюсон, и Гэйдж, и эта, как ее?
   - Уокер?
   - Вот-вот. Слишком много здесь сестер. Если не прибудут еще раненые,  нас
переведут отсюда. Здесь теперь четыре сестры.
   - Наверное, прибудут еще.  Четыре  сестры  не  так  уж  много.  Госпиталь
большой.
   - Надеюсь, что прибудут. Что мне  делать,  если  меня  захотят  перевести
отсюда? А ведь так и будет, если не прибавится раненых.
   - Я тогда тоже уеду.
   - Не говори глупостей. Ты еще не можешь  никуда  ехать.  Но  ты  поскорее
поправляйся, милый, и тогда мы с тобой куда-нибудь поедем.
   - А потом что?
   - Может быть, война кончится. Не вечно же будут воевать?
   - Я поправлюсь, - сказал я. - Валентини меня вылечит.
   - Еще бы, с такими-то усами! Только знаешь, милый, когда тебе дадут эфир,
думай о чем-нибудь другом - только не о нас с тобой. А то ведь под  наркозом
многие болтают.
   - О чем же мне думать?
   - О чем хочешь. О чем хочешь, только не о нас  с  тобой.  Думай  о  своих
родных. Или о какой-нибудь другой девушке.
   - Нет. [96]
   - Ну, тогда читай молитву. Это произведет прекрасное впечатление.
   - А может быть, я не буду болтать.
   - Возможно. Не все ведь болтают.
   - Вот я и не буду.
   - Не хвались, милый. Пожалуйста, не хвались.
   Ты такой хороший, не нужно тебе хвалиться.
   - Я ни слова не скажу.
   - Опять ты хвалишься, милый. Совсем тебе ни  к  чему  хвалиться.  Просто,
когда тебе скажут дышать глубже, начни читать молитву, или  стихи,  или  еще
что-нибудь. Тогда все будет хорошо, и  я  буду  гордиться  тобой.  Я  вообще
горжусь тобой. У тебя такая чудесная температура, и ты спишь, как  маленький
мальчик, обнимаешь подушку и думаешь, что это я.  А  может  быть,  не  я,  а
другая? Какая-нибудь итальянская красавица?
   - Нет, ты.
   - Ну конечно, я. И я тебя очень люблю, и Валентини приведет твою  ногу  в
полный порядок. Как хорошо, что мне не придется быть при этом.
   - А ты будешь дежурить ночью?
   - Да. Но тебе будет все равно.
   - Увидим.
   - Ну, вот и все, милый. Теперь ты совсем  чистый,  и  снаружи  и  внутри.
Скажи мне вот что: сколько женщин ты любил в своей жизни?
   - Ни одной.
   - И меня нет?
   - Тебя - да.
   - А скольких еще?
   - Ни одной.
   - А скольких - как это говорят? - скольких ты знал?
   - Ни одной.
   - Ты говоришь неправду.
   - Да.
   - Так и надо. Ты мне все время говори неправду. Я так и  хочу.  Они  были
хорошенькие?
   - Я ни одной не знал.
   - Правильно. Они были очень привлекательные?
   - Понятия не имею. [97]
   - Ты только мой. Это верно, и больше ты никогда ничей не был. Но мне  все
равно, если даже и не так. Я их не боюсь. Только ты мне не  рассказывай  про
них. А когда женщина говорит мужчине про то, сколько это стоит?
   - Не знаю.
   - Ну конечно, ты не знаешь. А она говорит ему, что любит его? Скажи  мне.
Я хочу знать.
   - Да. Если он этого хочет.
   - А он говорит ей, что любит ее? Скажи. Это очень важно.
   - Говорит, если хочет.
   - Но ты никогда не говорил? Верно?
   - Нет.
   - Нет, верно? Скажи мне правду.
   - Нет, - солгал я.
   - Ты не говорил, - сказала она. - Я так и знала, что ты  не  говорил.  Ты
милый, и я тебя очень, очень люблю.
   Солнце высоко стояло над крышами, и я видел  шпили  собора  с  солнечными
бликами на них. Я был чист снаружи и внутри и ожидал прихода врача.
   - Значит, так? - сказала Кэтрин. - Она говорит все, что ему хочется?
   - Не всегда.
   - А я буду всегда. Я буду всегда говорить все, что ты пожелаешь, и я буду
делать все, что ты пожелаешь,  и  ты  никогда  не  захочешь  других  женщин,
правда? - Она посмотрела на меня радостно. - Я  буду  делать  то,  что  тебе
хочется, и говорить то.  что  тебе  хочется,  и  тогда  все  будет  чудесно,
правда?
   - Да.
   - Ну, вот ты и готов к операции. А теперь скажи, чего  бы  тебе  хотелось
сейчас?
   - Иди ко мне.
   - Хорошо. Иду.
   - Ты моя очень, очень, очень любимая, - сказал я.
   - Вот видишь, - сказала она. - Я делаю все, что ты хочешь.
   - Ты у меня умница.
   - Я только боюсь, что ты еще не совсем мной доволен. [98]
   - Ты умница.
   - Я хочу того, чего хочешь ты. Меня больше нет. Только  то,  чего  хочешь
ты.
   - Милая.
   - Ты доволен? Правда, ты доволен? Ты не хочешь других женщин?
   - Нет.
   - Видишь, ты доволен. Я делаю все, что ты хочешь.
 
 
 
Глава семнадцатая 
 
Когда я проснулся после операции, было не так, словно я куда-то исчезал. При этом не исчезаешь. Только берет удушье. Это не похоже на смерть, это просто удушье от газа, так что перестаешь чувствовать, а после все равно" как будто был сильно пьян, только когда рвет, то одной желчью и потом не делается лучше. В ногах постели я увидел мешки с песком. Они придавливали стержни, торчавшие из гипсовой повязки. Немного погодя я увидел мисс Гэйдж, и она спросила: 
   - Ну, как?
   - Лучше, - сказал я.
   - Он прямо чудо сделал с вашим коленом.
   - Сколько это длилось?
   - Два с половиной часа.
   - Я говорил какие-нибудь глупости?
   - Нет, нет, ничего. Не разговаривайте. Лежите спокойно.
   Меня тошнило, и Кэтрин оказалась права. Мне было все равно,  кто  дежурит
эту ночь.
   В госпитале было теперь еще трое, кроме меня: тощий парень  из  Джорджии,
работник Красного Креста, больной малярией,  славный  парень  из  Нью-Йорка,
тоже тощий на вид, больной малярией и желтухой, и милейший  парень,  который
вздумал отвинтить колпачок от  дистанционной  трубки  австрийского  снаряда,
чтобы взять себе на  память.  Это  был  комбинированный  шрапнельно-фугасный
снаряд, какими австрийцы пользовались  а  горах:  шрапнель  с  дистанционной
трубкой двойного действия. [99]
   Все сестры очень любили Кэтрин Баркли за то, что  она  без  конца  готова
была дежурить по ночам. Малярики не требовали много забот,  а  тот,  который
отвинтил колпачок взрывателя, был с нами в дружбе и звонил ночью только  при
крайней необходимости, и все свободное от  работы  время  она  проводила  со
мной. Я очень любил ее, и она любила меня. Днем я спал, а когда мы не спали,
то писали друг другу записки и пересылали их через Фергюсон.  Фергюсон  была
славная девушка. Я ничего не знал о ней, кроме того, что у нее один  брат  в
пятьдесят второй дивизии, а другой - в Месопотамии и что она очень привязана
к Кэтрин Баркли.
   - Придете к лам на свадьбу, Ферджи? - спросил я ее как-то.
   - Вы никогда не женитесь.
   - Женимся.
   - Нет, не женитесь.
   - Почему?
   - Поссоритесь до свадьбы.
   - Мы никогда не ссоримся.
   - Еще успеете.
   - Мы никогда не будем ссориться.
   - Значит, умрете. Поссоритесь или умрете. Так всегда бывает. И  никто  не
женится.
   Я протянул к ней руку.
   - Не трогайте меня, - сказала она. - Я и не думаю плакать. Может быть,  у
вас все обойдется. Только смотрите, как бы с ней чего-нибудь  не  случилось.
Если что-нибудь с ней случится из-за вас, я вас убью.
   - Ничего с ней не случится.
   - Ну, так смотрите. Надеюсь, что у вас все обойдется. Сейчас вам хорошо.
   - Сейчас нам чудесно.
   - Так вот, не ссорьтесь и чтобы с ней ничего не случилось.
   - Ладно.
   - Смотрите же. Я не желаю, чтоб она осталась с младенцем военного времени
на руках.
   - Вы славная девушка, Ферджи.
   - Ничего не славная. Не подлизывайтесь ко мне. Как ваша нога?
   - Прекрасно. [100]
   - А голова? - Она дотронулась пальцами до  моей  макушки.  Ощущение  было
такое, как если трогают затекшую ногу.
   - Голова меня никогда не беспокоит.
   - От такой шишки легко можно было остаться кретином. Совсем не беспокоит?
   - Нет.
   - Ваше счастье. Записка готова? Я иду вниз.
   - Вот, возьмите, - сказал я.
   - Вы должны  попросить  ее,  чтоб  она  на  время  отказалась  от  ночных
дежурств. Она очень устает.
   - Хорошо. Я ее попрошу.
   - Я хотела подежурить ночь, но она мне не дает. Другие рады уступить свою
очередь. Можете дать ей немного отдохнуть.
   - Хорошо.
   - Мисс Ван-Кампен уже поговаривает о том, что вы всегда спите до полудня.
   - Этого можно было ожидать.
   - Хорошо бы вам настоять, чтоб она несколько ночей не дежурила.
   - Я бы и сам хотел.
   - Вовсе вы бы не хотели. Но если вы ее уговорите, я буду уважать вас.
   - Я ее уговорю.
   - Что-то не верится.
   Она взяла записку и вышла. Я позвонил, и очень скоро вошла мисс Гэйдж.
   - Что случилось?
   - Я просто хотел поговорить с вами. Как по-вашему, не пора ли мисс Баркли
отдохнуть немного от ночных дежурств? У нее очень усталый  вид.  Почему  она
так долго в ночной смене?
   Мисс Гэйдж посмотрела на меня.
   - Я ваш друг, - сказала она. - Ни к чему вам гак со мной разговаривать.
   - Что вы хотите сказать?
   - Не прикидывайтесь дурачком. Это все, что вам нужно было?
   - Выпейте со мной вермуту.
   - Хорошо. Но потом я сразу же уйду. - Она  достала  бутылку  из  шкафа  и
поставила на столик стакан. [101]
   - Вы берите стакан, - сказал я. - Я буду пить из бутылки.
   - За ваше здоровье! - сказала мисс Гэйдж.
   - Что там Ван-Кампен говорила насчет того, что я долго сплю по утрам?
   - Просто скрипела на эту тему. Она называет  вас  "наш  привилегированный
пациент".
   - Ну ее к черту!
   - Она не злая, - сказала мисс Гэйдж. - Просто она старая и  с  причудами.
Вы ей сразу не понравились.
   - Это верно.
   - А мне вы нравитесь. И я вам друг. Помните это.
   - Вы на редкость славная девушка.
   - Бросьте. Я знаю, кто, по-вашему, славный. Как нога?
   - Прекрасно.
   - Я принесу холодной минеральной воды  и  полью  вам  немного.  Вероятно,
зудит под гипсом. Сегодня жарко.
   - Вы славная.
   - Сильно зудит?
   - Нет. Все очень хорошо.
   - Надо поправить мешки с песком. - Она нагнулась. - Я вам друг.
   - Я это знаю.
   - Нет, вы не знаете. Но когда-нибудь узнаете.
   Кэтрин Баркли не дежурила три ночи, но потом она снова пришла. Было  так,
будто каждый из нас уезжал в долгое  путешествие  и  теперь  мы  встретились
снова.
 
 
 
Глава восемнадцатая 
 
Нам чудесно жилось в то лето. Когда мне разрешили вставать, мы стали ездить в парк на прогулку. Я помню коляску, медленно переступающую лошадь, спину кучера впереди и его лакированный цилиндр, и Кэтрин Баркли рядом со мной на сиденье. Если наши руки соприкасались, хотя бы краешком ее рука 
[102] 
касалась моей, это нас волновало. Позднее, когда я уже мог передвигаться на костылях, мы ходили обедать к Биффи или в "Гран-Италиа" и выбирали столик снаружи, в Galleria. Официанты входили и выходили, и прохожие шли мимо, и на покрытых скатертями столах стояли свечи с абажурами, и вскоре нашим излюбленным местом стал "Гран-Италиа", и Жорж, метрдотель, всегда оставлял нам столик. Он был замечательный метрдотель, и мы предоставляли ему выбирать меню, пока мы сидели, глядя на прохожих, и на тонувшую в сумерках Galleria, и друг на друга. Мы пили сухое белое капри, стоявшее в ведерке со льдом; впрочем, мы перепробовали много других вин: фреза, барбера и сладкие белые вина. Из-за войны в ресторане не было .специального официанта для вин, и Жорж смущенно улыбался, когда я спрашивал такие вина, как фреза. 
   - Что можно сказать о стране, где делают вино, имеющее вкус  клубники,  -
сказал он.
   - А чем плохо? - спросила Кэтрин. - Мне даже нравится.
   - Попробуйте, леди, если вам угодно, - сказал Жорж. -  Но  позвольте  мне
захватить бутылочку марго для tenente.
   - Я тоже хочу попробовать, Жорж.
   - Сэр, я бы вам не советовал. Оно и вкуса клубники не имеет.
   - А вдруг? - сказала Кэтрин. - Это было бы просто замечательно.
   - Я сейчас подам его, -  сказал  Жорж,  -  и  когда  желание  леди  будет
удовлетворено, я его уберу.
   Вино было не из важных. Жорж был прав, оно не имело и вкуса клубники.  Мы
снова перешли на капри. Один раз у меня не хватило денег, и Жорж одолжил мне
сто лир.
   - Ничего, ничего, tenente, - сказал он. - Бывает со всяким. Я  знаю,  как
это бывает. Если вам или леди понадобятся деньги, у меня всегда найдутся.
   После обеда мы шли по Galleria мимо других ресторанов и мимо магазинов со
спущенными железными шторами и останавливались  у  киоска,  где  продавались
сандвичи: сандвичи с ветчиной и латуком и сандвичи с анчоусами на  крошечных
румяных булоч[103] ках, не длиннее  указательного  пальца.  Мы  брали  их  с
собой, чтоб съесть, когда проголодаемся ночью. Потом мы садились в  открытую
коляску у выхода из Galleria  против  собора  и  возвращались  в  госпиталь.
Швейцар выходил на крыльцо госпиталя помочь мне управиться  с  костылями.  Я
расплачивался с кучером, и мы ехали наверх в лифте. Кэтрин  выходила  в  том
этаже, где жили сестры, а я поднимался выше и на костылях шел по коридору  в
свою комнату; иногда я раздевался и ложился в постель,  а  иногда  сидел  на
балконе, положив ногу на стул, и следил за полетом ласточек над  крышами,  и
ждал Кэтрин. Когда она приходила наверх, было так, будто  она  вернулась  из
далекого путешествия, и я шел на костылях по коридору вместе с  нею,  и  нес
тазики, и дожидался у дверей или входил с нею вместе - смотря по  тому,  был
больной из наших друзей или нет, и когда она оканчивала все  свои  дела,  мы
сидели на балконе моей комнаты. Потом я ложился в постель, и когда  все  уже
спали и она была уверена, что никто не позовет,  она  приходила  ко  мне.  Я
любил распускать ее волосы, и она сидела на  кровати,  не  шевелясь,  только
иногда вдруг быстро наклонялась поцеловать меня, и я вынимал шпильки и  клал
их на простыню, и узел на затылке едва держался, и я смотрел, как она сидит,
не шевелясь, и потом вынимал две последние шпильки,  и  волосы  распускались
совсем, и она наклоняла голову, и они закрывали нас обоих, и было как  будто
в палатке или за водопадом.
   У нее были удивительно красивые волосы, и я иногда лежал и  смотрел,  как
она закручивает их при свете, который падал из открытой двери,  и  они  даже
ночью блестели, как блестит иногда вода перед самым рассветом.  У  нее  было
чудесное лицо и тело п чудесная гладкая кожа. Мы лежали рядом, и я кончиками
пальцев трогал ее щеки и лоб, и под глазами, и подбородок, и шею и  говорил:
"Совсем как клавиши рояля", - и тогда она гладила пальцами мой подбородок  и
говорила; "Совсем как наждак, если им водить по клавишам рояля".
   - Что, колется?
   - Да нет же, милый. Это я просто чтоб подразнить тебя. [104]
   Ночью все было чудесно, и если мы могли хотя бы касаться друг друга - это
уже было счастье. Помимо больших радостей, у нас еще было  множество  мелких
выражений любви, а когда мы бывали не  вместе,  мы  старались  внушать  друг
другу мысли на расстоянии. Иногда это как будто удавалось, но, вероятно, это
было потому, что, в сущности, мы оба думали об одном и том же.
   Мы говорили друг другу, что в тот день, когда она приехала  в  госпиталь,
мы поженились, и мы считали месяцы со дня своей свадьбы. Я хотел,  чтобы  мы
на самом деле поженились, но Кэтрин сказала, что тогда ей придется уехать, и
что как только мы начнем улаживать формальности, за ней станут следить и нас
разлучат.  Придется  все  делать  по  итальянским  брачным  законам,   и   с
формальностями будет страшная возня. Я хотел, чтобы мы поженились  на  самом
деле, потому что меня беспокоила мысль о ребенке, когда эта мысль  приходила
мне в голову, но для себя мы считали, что мы женаты, и беспокоились  не  так
уж сильно, и, пожалуй, мне нравилось, что мы не  женаты  на  самом  деле.  Я
помню, как один раз ночью мы заговорили об этом и Кэтрин сказала:
   - Но, милый, ведь мне сейчас же придется уехать отсюда.
   - А может быть, не придется.
   - Непременно придется. Меня отправят домой, и мы  не  увидимся,  пока  не
кончится война.
   - Я буду приезжать в отпуск.
   - Нельзя успеть в Шотландию и обратно за время отпуска.  И  потом,  я  от
тебя не уеду. Для чего нам жениться сейчас?  Мы  и  так  женаты.  Уж  больше
женатыми и быть нельзя.
   - Я хочу этого только из-за тебя.
   - Никакой "меня" нет. Я - это  ты.  Пожалуйста,  не  выдумывай  отдельной
"меня".
   - Я думал, девушки всегда хотят замуж.
   - Так оно и есть. Но, милый, ведь я замужем. Я замужем за тобой. Разве  я
плохая жена?
   - Ты чудесная жена.
   - Видишь ли, милый, я уже один раз пробовала дожидаться замужества. [105]
   - Я не хочу слышать об этом.
   - Ты знаешь, что я люблю только тебя одного. Не все ли  тебе  равно,  что
кто-то другой любил меня?
   - Не все равно.
   - Ведь он погиб, а ты получил все, что же тут ревновать?
   - Пусть так, но я не хочу слышать об этом.
   - Бедненький мой! А вот я знаю, что у тебя были всякие  женщины,  и  меня
это не трогает.
   - Нельзя ли нам пожениться как-нибудь тайно?  Вдруг  со  мной  что-нибудь
случится или у тебя будет ребенок.
   - Брак существует только церковный или гражданский.  А  тайно  мы  и  так
женаты. Видишь ли, милый, это было бы для меня очень важно, если  б  я  была
религиозна. Но я не религиозна.
   - Ты дала мне святого Антония.
   - Это просто на счастье. Мне тоже его дали.
   - Значит, тебя ничто не тревожит?
   - Только мысль о том, что нас могут разлучить. Ты  моя  религия.  Ты  для
меня все на свете.
   - Ну, хорошо. Но я женюсь на тебе, как только ты захочешь.
   - Ты так говоришь, милый, точно твой  долг  сделать  из  меня  порядочную
женщину Я вполне порядочная женщина. Не может быть ничего  стыдного  в  том,
что дает счастье и гордость. Разве ты не счастлив?
   - Но ты никогда не уйдешь от меня к другому?
   - Нет, милый. Я от тебя никогда ни к кому не уйду. Мне  кажется,  с  нами
случится все самое ужасное. Но не нужно тревожиться об этом.
   - Я и не тревожусь. Но я тебя так люблю, а ты уже до меня кого-то любила.
   - А что было дальше?
   - Он погиб.
   - Да, а если бы это не случилось, я бы не  встретила  тебя.  Меня  нельзя
назвать непостоянной, милый. У меня много недостатков, но я очень постоянна.
Увидишь, тебе даже надоест мое постоянство.
   - Я скоро должен буду вернуться на фронт.
   - Не будем думать об  этом,  пока  ты  еще  здесь.  Понимаешь,  милый,  я
счастлива, и нам хорошо вдвоем. Я очень давно  уже  не  была  счастлива,  и,
может быть, [106] когда мы с тобой встретились, я  была  почти  сумасшедшая.
Может быть, совсем сумасшедшая. Но теперь мы  счастливы,  и  мы  любим  друг
друга. Ну, давай будем просто счастливы. Ведь  ты  счастлив,  правда?  Может
быть, тебе не нравится во мне что-нибудь? Ну, что мне  сделать,  чтобы  тебе
было приятно? Хочешь, я распущу волосы? Хочешь?
   - Да, а потом ложись тут.
   - Хорошо. Только раньше обойду больных.
 
 
 
Глава девятнадцатая 
 
Так проходило лето. О днях я помню немногое, только то, что было очень жарко и газеты были полны побед. У меня был здоровый организм, и раны быстро заживали, так что очень скоро после того, как я впервые встал на костыли, я смог бросить их и ходить только с палкой. Тогда я начал в Ospedale Maggiore лечебные процедуры для сгибания колен, механотерапию, прогревание фиолетовыми лучами в зеркальном ящике, массаж и ванны. Я ходил туда после обеда и на обратном пути заходил в кафе, и пил вино, и читал газеты. Я не бродил по городу; из кафе мне всегда хотелось вернуться прямо в госпиталь. Мне хотелось только одного: видеть Кэтрин. Все остальное время я рад был как-нибудь убить. Чаще всего по утрам я спал, а после обеда иногда ездил на скачки и потом на механотерапию. Иногда я заходил в англоамериканский клуб и сидел в глубоком кожаном кресле перед окном и читал журнал