очень  скоро.  Она
поедет. Я знал, что она поедет. Когда мы поедем?  Вот  об  этом  можно  было
подумать. Становилось темно. Я лежал и думал, куда  мы  поедем.  Много  было
разных мест.
 
 
     
[205] 
 
   Книга четвертая
 
Глава тридцать третья 
 
Я соскочил с поезда в Милане, как только он замедлил ход, подъезжая к станции рано утром, еще до рассвета. Я пересек полотно, и прошел между какими-то строениями, и спустился на улицу. Одна закусочная была открыта, и я вошел выпить кофе. Там пахло ранним утром, сметенной пылью, ложечками в стаканах с кофе и мокрыми следами стаканов с вином. У стойки стоял хозяин. За столиком сидели два солдата. Я подошел к стойке и выпил стакан кофе и съел кусок хлеба. Кофе был серый от молока, и я хлебной корочкой снял пенку. Хозяин посмотрел на меня. 
   - Хотите стакан граппы?
   - Нет, спасибо.
   - За мой счет, - сказал он и налил небольшой стаканчик и подвинул его  ко
мне. - Что нового на фронте?
   - Не знаю.
   - Они пьяны, - сказал он, указывая на солдат  за  столиком.  Этому  можно
было поверить. Было видно, что они пьяны.
   - Рассказывайте, - сказал он. - Что нового на фронте?
   - Ничего я не знаю о фронте.
   - Я видел, как вы спускались. Вы спрыгнули с поезда. [206]
   - Идет отступление.
   - Я читаю газеты. А нового что? Конец скоро?
   - Не думаю.
   Он подлил в стакан граппы из пузатой бутылки. -  Если  у  вас  не  все  в
порядке, - сказал он, - я могу спрятать вас.
   - У меня все в порядке.
   - Если у вас не все в порядке, поживите здесь.
   - Где здесь?
   - В моем доме. Многие живут здесь. У кого не  все  в  порядке,  те  часто
живут здесь.
   - А таких много?
   - Смотря о чем речь. Вы из Южной Америки?
   - Нет.
   - По-испански говорите?
   - Немного.
   Он вытер стойку.
   - Перейти границу теперь трудно, но все-таки возможно.
   - Я не собираюсь переходить.
   - Вы можете жить здесь, сколько вам  захочется.  Вы  увидите,  что  я  за
человек.
   - Сейчас мне надо идти, но я запомню адрес и вернусь.
   Он покачал головой.
   - Вы не вернетесь, раз вы так говорите. Я думал, у вас правда  не  все  в
порядке.
   - У меня все в порядке. Но всегда приятно иметь адрес друга.
   Я положил на стойку десять лир в уплату за кофе.
   - Выпейте со мной граппы, - сказал я.
   - Это не обязательно.
   - Выпейте.
   Он налил два стакана.
   - Помните, - сказал он. - Приходите сюда. Не доверяйтесь никому  другому.
Здесь вам будет хорошо.
   - Я в этом уверен.
   - Вы уверены?
   - Да.
   Он внимательно посмотрел на меня.
   - Тогда позвольте сказать вам одну вещь. Не разгуливайте в этом мундире.
   - Почему? [207]
   - На рукавах ясно видны места, откуда спороты  звездочки.  Сукно  другого
цвета.
   Я промолчал.
   - Если у вас нет бумаг, я могу достать вам бумаги.
   - Какие бумаги?
   - Отпускное свидетельство.
   - Мне не нужны бумаги. У меня есть бумаги.
   - Хорошо, - сказал он. - Но если вам нужны бумаги,  я  могу  достать  вам
все, что угодно.
   - Сколько стоят такие бумаги?
   - Смотря что именно. Цена умеренная.
   - Сейчас мне ничего не нужно.
   Он пожал плечами.
   - У меня все как следует, - сказал я.
   Когда я выходил, он сказал:
   - Не забывайте, что я ваш друг.
   - Не забуду.
   - Еще увидимся.
   - Непременно, - сказал я.
   Выйдя, я обогнул вокзал, где могла быть военная полиция, и нанял экипаж у
ограды маленького парка. Я дал кучеру адрес госпиталя. Приехав в  госпиталь,
я вошел в каморку швейцара. Его жена расцеловала меня. Он пожал мне руку.
   - Вы вернулись! Вы невредимы!
   - Да.
   - Вы завтракали?
   - Да.
   - Как ваше здоровье, tenente? Как здоровье? - спрашивала жена.
   - Прекрасно.
   - Может быть, позавтракаете с нами?
   - Нет, спасибо. Скажите, мисс Баркли сейчас в госпитале?
   - Мисс Баркли?
   - Сестра-англичанка.
   - Его милая, - сказала жена. Она потрепала меня по плечу и улыбнулась.
   - Нет, - сказал швейцар. - Она уехала.
   У меня упало сердце.
   - Вы уверены? Я говорю о молодой англичанке - высокая, блондинка. [208]
   - Я уверен. Она поехала в Стрезу.
   - Когда она уехала?
   - Два дня тому назад, вместе с другой сестрой-англичанкой.
   - Так, - сказал я. - Я хочу попросить вас кое о чем. Никому не  говорите,
что вы меня видели. Это крайне важно.
   - Я не скажу никому, - сказал швейцар.
   Я протянул ему бумажку в десять лир. Он оттолкнул ее.
   - Я обещал гам, что не скажу никому, - сказал он. - Мне денег не надо.
   - Чем мы можем помочь вам, signor tenente? - спросила его жена.
   - Только этим, - сказал я.
   - Мы будем немы, - сказал швейцар. - Вы мне дайте знать, если  что-нибудь
понадобится.
   - Хорошо, - сказал я. - До свидания. Еще увидимся.
   Они стояли в дверях, глядя мне вслед.
   Я сел в экипаж и дал кучеру адрес Симмонса, того моего знакомого, который
учился петь.
   Симмонс жил на другом конце  города,  близ  Порта-Маджента.  Он  лежал  в
постели и был еще совсем сонный, когда я пришел к нему.
   - Ужасно рано вы встаете. Генри, - сказал он.
   - Я приехал ранним поездом.
   - Что это за история с отступлением? Вы были на фронте? Хотите  сигарету?
Вон там, в ящике на столе.
   Комната была большая, с кроватью у стены, роялем в противоположном  углу,
комодом и столом. Я сел на  стул  возле  кровати.  Симмонс  сидел,  подложив
подушки под спину, и курил.
   - Плохие у меня дела, Сим, - сказал я.
   - У меня тоже, - сказал он. -  У  меня  всегда  плохие  дела.  Курить  не
хотите?
   - Нет, - сказал я. - Что нужно для того, чтобы уехать в Швейцарию?
   - Вам? Вас итальянцы не выпустят за границу.
   - Да. Это я знаю. Ну, а швейцарцы? Как поступят швейцарцы?
   - Они вас интернируют.
   - Я знаю. Но какая механика этого дела? [209]
   - Никакой. Это  очень  просто.  Вы  можете  ездить  куда  угодно.  Нужно,
кажется, только являться на проверку или что-то в  этом  роде.  А  что?  Вас
преследует полиция?
   - Пока еще не ясно.
   - Если не хотите говорить, не надо. Хотя  любопытно  было  бы  послушать.
Здесь не бывает никаких происшествий. Я с треском провалился в Пьяченце.
   - Да что вы!
   -  Да,  да,  очень  скверно  прошло.  И  ведь  хорошо  пел.  Я  собираюсь
попробовать еще раз - здесь, в "Лирико".
   - Очень жаль, что мне не удастся послушать.
   - Вы страшно любезны. У вас что, серьезные неприятности?
   - Не знаю.
   - Если не хотите говорить, не надо. А почему  вы  здесь,  а  не  на  этом
треклятом фронте?
   - Я решил, что с меня довольно.
   - Молодец. Я всегда знал, что вы не лишены здравого смысла.  Я  могу  вам
чем-нибудь помочь?
   - Вы так заняты.
   - Ничуть  не  бывало,  дорогой  Генри.  Ничуть  не  бывало.  Я  буду  рад
чем-нибудь заняться.
   - Вы примерно моего роста. Не сходите ли  вы  купить  для  меня  штатский
костюм? У меня есть костюмы, но они все в Риме.
   - Да, ведь вы там жили раньше. Что за гнусное место!  Как  вы  могли  там
жить?
   - Я хотел стать архитектором.
   - Самое неподходящее для этого место. Не покупайте ничего. Я вам дам все,
что нужно. Я вас так разодену, что вы будете неотразимы. Идите вон  туда,  в
гардеробную. Там есть стенной шкаф. Берите все, что вам понравится. И ничего
вам не нужно покупать, дорогой мой.
   - Я бы все-таки охотнее купил, Сим.
   - Дорогой мой, мне гораздо легче отдать вам все, что я имею, чем идти  за
покупками. У вас есть паспорт? Без паспорта вы далеко не уедете.
   - Да. Мой старый паспорт при мне.
   - Тогда одевайтесь, дорогой мой, и вперед,  в  добрую  старую  Гельвецию.
[210]
   - Это все не так просто. Мне еще нужно в Стрезу.
   - Чего же лучше, дорогой мой! А там в лодочку - и  прямым  сообщением  на
другую сторону. Если б не мое пение, я поехал бы с вами. И поеду.
   - Вы там можете перейти на тирольский фальцет.
   - И перейду, дорогой мой. Хотя ведь я умею петь. В этом-то и странность.
   - Головой ручаюсь, что вы умеете петь.
   Он откинулся назад и закурил еще сигарету.
   - Головой лучше не ручайтесь.  Хотя  все-таки  я  умею  петь.  Это  очень
забавно, но я  умею  петь.  Я  люблю  петь.  Послушайте.  -  Он  зарычал  из
"Африканки"; шея его напружилась, жилы вздулись. - Я умею петь, - сказал он.
- А там как им угодно.
   Я посмотрел в окно.
   - Я пойду отпущу экипаж.
   - Возвращайтесь скорее, дорогой мой, и сядем завтракать.
   Он встал с постели, выпрямился, глубоко вдохнул  воздух  и  начал  делать
гимнастические упражнения. Я сошел вниз и расплатился с кучером.
 
 
 
Глава тридцать четвертая 
 
В штатском я чувствовал себя как на маскараде. Я очень долго носил военную форму, и мне теперь не хватало ощущения подтянутости в одежде. Брюки словно болтались. Я взял в Милане билет до Стрезы. Я купил себе новую шляпу. Шляпу Сима я не мог надеть, но костюм был очень хороший. От него пахло табаком, и когда я сидел в купе и смотрел в окно, у меня было такое чувство, что моя новая шляпа очень новая, а костюм очень старый. Настроение у меня было тоскливое, как мокрый ломбардский ландшафт за окном. В купе сидели какие-то летчики, которые оценили меня не слишком высоко. Они избегали смотреть на меня и подчеркивали свое презрение к штатскому моего возраста. Я не чувствовал себя оскорбленным. В прежнее время я бы оскорбил их и затеял драку. Они сошли в Галларате, и я был рад, что 
[211] 
остался один. У меня была газета, но я не читал ее, потому что не хотел читать о войне. Я решил забыть про войну. Я заключил сепаратный мир. Я чувствовал себя отчаянно одиноким и был рад, когда поезд прибыл в Отрезу. 
   На вокзале я ожидал увидеть комиссионеров из  отелей,  но  ни  одного  не
было. Сезон уже давно окончился, и поезд  никто  не  встречал.  Я  вышел  из
вагона со своим чемоданом, - это был чемодан Сима, очень легкий, потому  что
в нем не было ничего, кроме двух сорочек, - и постоял на перроне под дождем,
пока поезд не тронулся. Я спросил у одного из вокзальных служащих, не  знает
ли  он,   какие   отели   еще   открыты.   "Гранд-отель"   был   открыт,   и
"Дез'иль-Борроме", и несколько  маленьких  отелей,  которые  не  закрывались
круглый год. Я пошел под дождем к "Дез'иль-Борроме", с чемоданом в  руке.  Я
увидел проезжавший по улице экипаж и сделал знак кучеру. Лучше было приехать
в экипаже. Мы подкатили к подъезду большого отеля, и портье вышел  навстречу
с зонтиком и был очень вежлив.
   Я выбрал хороший номер. Он был большой и светлый, с видом на  озеро.  Над
озером низко нависли тучи, но я знал, что  при  солнечном  свете  оно  очень
красиво. Я оказал, что ожидаю свою жену. В номере стояла большая двуспальная
кровать, letto matrimoniale (1), с атласным одеялом. Это был очень  шикарный
отель. Я прошел по длинному коридору и потом по широкой лестнице спустился в
бар. Бармен был мой старый знакомый, и я сидел  на  высоком  табурете  и  ел
соленый миндаль и хрустящий картофель. Мартини  был  холодный  и  чистый  на
вкус.
   - Что вы здесь делаете, in borghese? (2) - спросил бармен,  смешивая  мне
второй мартини.
   - Я в отпуску. Получил отпуск для поправления здоровья.
   - Здесь сейчас пусто. Не знаю, почему не закрывают отель.
   -  Как  ваша  рыбная  ловля?   ---------------------------------------(1)
Супружеское ложе (итал.). (2) В штатском (итал.). [212]
   - Я поймал  несколько  великолепных  форелей.  В  это  время  года  часто
попадаются великолепные форели.
   - Вы получили табак, который я вам послал?
   - Да. А вы не получили моей открытки?
   Я засмеялся.  Мне  не  удалось  достать  ему  этот  табак.  Речь  шла  об
американском трубочном табаке, но мои родные перестали посылать его, или его
где-нибудь задерживали. Во всяком случае, я его больше не получал.
   - Я вам достану где-нибудь, - сказал я. -  Скажите,  вы  не  встречали  в
городе двух молодых англичанок? Они приехали позавчера.
   - У нас в отеле таких нет.
   - Они сестры из военного госпиталя.
   - Двух сестер милосердия я видел.  Погодите  минуту,  я  узнаю,  где  они
остановились.
   - Одна из них - моя жена. Я приехал сюда, чтобы встретиться с ней.
   - А другая - моя жена.
   - Я не шучу.
   - Простите за глупую шутку, - сказал он. - Я не понял.
   Он вышел и довольно долго не возвращался. Я ел маслины, соленый миндаль и
хрустящий картофель и в зеркале позади стойки видел себя в штатском. Наконец
бармен вернулся.
   - Они в маленьком отеле возле вокзала, - сказал он.
   - А что, сандвичи у вас есть?
   - Я сейчас позвоню. Тут, видите ли, ничего нет, потому что нет народу.
   - У вас совсем пусто?
   - Ну, кое-кто есть, конечно.
   Принесли сандвичи, и я съел три штуки и выпил еще мартини. Никогда  я  не
пил  ничего  холоднее  и  чище.  Вкус  мартини   вернул   мне   самочувствие
цивилизованного человека. Я слишком долго  питался  красным  вином,  хлебом,
сыром, скверным кофе и граппой. Я  сидел  на  высоком  табурете  в  приятном
окружении красного дерева, бронзы и зеркал и ни о чем не думал. Бармен задал
мне какой-то вопрос.
   - Не надо говорить о войне, - сказал я. [213]
   Война была где-то очень далеко. Может быть,  никакой  войны  и  не  было.
Здесь не было войны. Я вдруг понял, что для меня она кончилась. Но у меня не
было чувства, что она действительно кончилась. У меня  было  такое  чувство,
как у школьника, который  сбежал  с  уроков  и  думает  о  том,  что  сейчас
происходит в школе.
   Кэтрин и Эллен Фергюсон обедали, когда я пришел к ним  в  отель.  Еще  из
коридора я увидел их за столом. Кэтрин сидела почти спиной ко мне, и я видел
узел ее волос и часть щеки и  ее  чудесную  шею  и  плечи.  Фергюсон  что-то
рассказывала. Она замолчала, когда я вошел.
   - Господи! - сказала она.
   - Здравствуйте! - сказал я.
   - Как, это вы? - сказала  Кэтрин.  Ее  лицо  просветлело.  Казалось,  она
слишком счастлива, чтобы поверить. Я поцеловал ее. Кэтрин  покраснела,  и  я
сел за их стол.
   - Вот так история! - сказала Фергюсон. - Что вы тут делаете? Вы обедали?
   - Нет.
   Вошла девушка, подававшая к столу,  и  я  сказал  ей  принести  для  меня
прибор. Кэтрин все время смотрела на меня счастливыми глазами.
   - По какому это вы случаю в муфти? (1) - спросила Фергюсон.
   - Я попал в Кабинет.
   - Вы попали в какую-нибудь скверную историю.
   - Развеселитесь, Ферджи. Развеселитесь немножко.
   - Не очень-то весело глядеть на вас. Я знаю, в какую историю  вы  впутали
эту девушку. Вы для меня вовсе не веселое зрелище.
   Кэтрин улыбнулась мне и тронула меня ногой под столом.
   - Никто меня ни в какую историю не впутывал, Ферджи.  Я  сама  впуталась.
---------------------------------------(1) Муфти - домашнее платье,  которое
носят должностные лица вне службы (ост.-инд.). [214]
   - Я его терпеть не могу, - сказала Фергюсон.  -  Он  только  погубил  вас
своими коварными итальянскими штучками. Американцы еще хуже итальянцев.
   - Зато шотландцы - нравственный народ, - сказала Кэтрин.
   - Я вовсе не об этом говорю. Я говорю об его итальянском коварстве.
   - Разве я коварный, Ферджи?
   - Да. Вы хуже чем коварный. Вы настоящая змея. Змея в итальянском мундире
и плаще.
   - Я уже снял итальянский мундир.
   - Это только лишнее доказательство вашего коварства. Все лето вы играли в
любовь и сделали девушке ребенка, а теперь, вероятно, намерены улизнуть.
   Я улыбнулся Кэтрин, и она улыбнулась мне.
   - Мы оба намерены улизнуть, - сказала она.
   - Вы друг друга стоите, - сказала Ферджи. - Мне  стыдно  за  вас,  Кэтрин
Баркли. У вас нет ни стыда, ни чести, и вы так же коварны, как он.
   - Не надо, Ферджи, - сказала Кэтрин и потрепала ее по руке. - Не  ругайте
меня. Вы же знаете, что мы любим друг друга.
   - Уберите руку, - сказала Фергюсон. Ее лицо было красно. - Если б  вы  не
потеряли стыд, было бы другое дело. Но  вы  беременны  бог  знает  на  каком
месяце и думаете, что это все шутки, и вся расплываетесь в  улыбках  оттого,
что ваш соблазнитель вернулся. У вас нет ни стыда, ни совести.
   Она заплакала. Кэтрин подошла и обняла ее одной рукой. Когда она  встала,
утешая Фергюсон, я не заметил никакой перемены в ее фигуре.
   - Мне все равно, - всхлипывала Фергюсон. - Только это все ужасно.
   - Ну, ну, Ферджи, - утешала ее Кэтрин. - Я буду  стыдиться.  Не  плачьте,
Ферджи. Не плачьте, добрая моя Ферджи.
   - Я не плачу, - всхлипывала Фергюсон.  -  Я  не  плачу.  Только  вот  как
вспомню, что с вами случилось. - Она посмотрела на меня. - Я вас ненавижу, -
сказала она. - Она не может помешать мне ненавидеть вас. Вы гнусный коварный
американский итальянец. - Ее нос и глаза покраснели от слез. [215]
   Кэтрин улыбнулась мне.
   - Не смейте улыбаться ему, когда вы меня обнимаете.
   - Вы неблагоразумны, Ферджи.
   - Я сама знаю, - всхлипывала Ферджи. - Не обращайте на меня  внимания.  Я
так взволнована. Я неблагоразумна. Я сама знаю. Я хочу, чтобы  вы  оба  были
счастливы.
   - Мы и так счастливы, - сказала Кэтрин. - Вы моя хорошая Ферджи.
   Фергюсон снова заплакала. - Я не хочу, чтобы вы были счастливы  так,  как
сейчас. Почему вы не женитесь? Да он не женат ли, чего доброго?
   - Нет, - сказал я. Кэтрин смеялась.
   - Ничего нет смешного, - сказала Фергюсон. -
   Так очень часто бывает.
   - Мы поженимся, Ферджи, - сказала Кэтрин, -
   чтоб доставить вам удовольствие.
   - Не для моего удовольствия. Вы сами должны были подумать об этом.
   - Мы были очень заняты.
   - Да. Я знаю. Заняты тем, что делали ребят.
   Я думал,  что  она  опять  начнет  плакать,  но  она  вместо  того  вдруг
разобиделась.
   - Теперь вы, конечно, уйдете с ним?
   - Да, - сказала Кэтрин. - Если он захочет.
   - А как же я?
   - Вы боитесь остаться здесь одна?
   - Да, боюсь.
   - Тогда я останусь с вами.
   - Нет, уходите с ним. Уходите с ним сейчас же.  Не  желаю  я  вас  больше
видеть.
   - Вот только пообедаем.
   - Нет, уходите сейчас же.
   - Ферджи, будьте благоразумны.
   - Сейчас же убирайтесь отсюда, вам говорят.
   Уходите оба.
   - Ну, пойдем, - сказал я. Мне надоела Ферджи.
   - Конечно, вы рады уйти. Даже обедать я теперь должна  в  одиночестве.  Я
так давно мечтала попасть на итальянские озера, и вот что вышло. О! О! - Она
всхлипнула, потом посмотрела на Кэтрин и поперхнулась. [216]
   - Мы останемся до конца обеда, - сказала Кэтрин. - И  я  не  оставлю  вас
одну, если вы хотите, чтоб я была с вами. Я не оставлю вас одну, Ферджи.
   - Нет. Нет. Я хочу, чтоб вы ушли. Я хочу, чтоб вы  ушли.  -  Она  вытерла
глаза. - Я ужасно неблагоразумна. Пожалуйста, не обращайте на меня внимания.
   Девушку, которая подавала к  столу,  очень  взволновали  все  эти  слезы.
Теперь, принеся следующее блюдо, она явно испытала облегчение, видя, что все
уладилось.
 
 
 
Ночь в отеле, в нашей комнате, где за дверью длинный пустой коридор и наши башмаки у двери, и толстый ковер на полу комнаты, и дождь за окном, а в комнате светло, и радостно, и уютно, а потом темнота, и радость тонких простынь и удобной постели, и чувство, что ты вернулся, домой, что ты не один, и ночью, когда проснешься, другой по-прежнему здесь и не исчез никуда, - все остальное больше не существовало. Утомившись, мы засыпали, и когда просыпались, то просыпались оба, и одиночества не возникало. Порой мужчине хочется побыть одному и женщине тоже хочется побыть одной, и каждому обидно чувствовать это в другом, если они любят друг друга. Но у нас этого никогда не случалось. Мы умели чувствовать, что мы одни, когда были вместе, одни среди всех остальных. Так со мной было в первый раз. Я знал многих женщин, но всегда оставался одиноким, бывая с ними, а это - худшее одиночество. Но тут мы никогда не ощущали одиночества и никогда не ощущали страха, когда были вместе. Я знаю, что ночью не то же, что днем, что все по-другому, что днем нельзя объяснить ночное, потому что оно тогда не существует, и если человек уже почувствовал себя одиноким, то ночью одиночество особенно страшно. Но с Кэтрин ночь почти ничем не отличалась от дня, разве что ночью было еще лучше. Когда люди столько мужест