зался  холодным.   Кэтрин   все   еще   была   в
парикмахерской. Хозяйка завивала ей волосы. Я сидел в кабинетике и  смотрел.
Это меня волновало, и Кэтрин улыбалась и разговаривала со мной,  и  голос  у
меня был немного хриплый от волнения. Щипцы приятно позвякивали, и  я  видел
волосы Кэтрин в трех зеркалах, и в кабинетике было тепло  и  приятно.  Потом
хозяйка уложила Кэтрин волосы, и Кэтрин  посмотрела  в  зеркало  и  немножко
изменила прическу, вынимая и вкалывая шпильки; потом встала.
   - Мне прямо совестно, что я так долго.
   - Monsieur было  очень  интересно.  Разве  нет,  monsieur?  -  улыбнулась
хозяйка.
   - Да, - сказал я.
   Мы вышли и пошли по улице. Было холодно и сумрачно, и дул ветер.
   - Ты даже не знаешь, как я тебя люблю, - сказал я.
   - Ведь, правда, нам теперь очень хорошо? - сказала Кэтрин. - Знаешь  что?
Давай зайдем куда-нибудь и вместо чая выпьем пива. Для маленькой Кэтрин пиво
очень    полезно.    Оно    не    даст    ей    слишком    сильно     расти.
---------------------------------------(1) Род печенья (нем.). [253]
   - Маленькая Кэтрин, - сказал я. - Вот лентяйка!
   - Она умница, - сказала Кэтрин. - Она себя  очень  хорошо  ведет.  Доктор
говорит, что мне полезно пиво и что оно ей не даст слишком сильно расти.
   - Ты правда не давай ей расти, и если она будет мальчик, он сможет  стать
жокеем.
   - Пожалуй,  если  уж  родится  ребенок,  надо  будет  нам  в  самом  деле
пожениться, - сказала Кэтрин. Мы сидели в пивной  за  столиком  в  углу.  На
улице уже темнело. Было рано, но день был сумрачный, и вечер рано наступил.
   - Давай поженимся теперь, - сказал я.
   - Нет, - сказала Кэтрин. - Теперь неудобно. Уже слишком заметно. Не пойду
я такая в мэрию.
   - Жаль, что мы раньше не поженились.
   - Пожалуй, так было бы лучше. Но когда же мы могли, милый?
   - Не знаю.
   - А я знаю только одно. Не пойду я в мэрию такой почтенной матроной.
   - Какая же ты матрона?
   - Самая настоящая, милый. Парикмахерша спрашивала, первый ли это у нас. Я
ей сказала, что у нас уже есть два мальчика и две девочки.
   - Когда же мы поженимся?
   - Как только я опять похудею. Я  хочу,  чтобы  у  нас  была  великолепная
свадьба и чтоб все думали: какая красивая пара.
   - Но тебя это не огорчает?
   - А отчего же мне огорчаться, милый? У меня только единственный раз  было
скверно на душе, это в Милане, когда я почувствовала себя девкой, и то через
пять минут все прошло, и потом тут больше всего была виновата комната. Разве
я плохая жена?
   - Ты чудная жена.
   - Вот и не думай о формальностях, милый. Как только я опять  похудею,  мы
поженимся.
   - Хорошо.
   - Как ты думаешь, выпить мне еще пива? Доктор  сказал,  что  у  меня  таз
узковат, так что лучше не давать маленькой Кэтрин очень расти.
   - Что он еще сказал? - Я встревожился. [254]
   - Ничего. У меня замечательное кровяное давление, милый. Он в восторге от
моего кровяного давления.
   - А что еще он сказал насчет узкого таза?
   - Ничего. Совсем ничего. Он сказал, что мне нельзя ходить на лыжах.
   - Правильно.
   - Он сказал, что теперь уже поздно начинать, если я до сих пор не ходила.
Он сказал, что ходить бы на лыжах можно, только падать нельзя.
   - Он шутник, твой доктор.
   - Нет, в самом деле, он очень славный. Мы его позовем, когда придет время
родиться маленькому.
   - Ты его не спрашивала, пожениться ли нам?
   - Нет. Я ему сказала, что мы женаты четыре года. Видишь ли, милый, если я
выйду за тебя, я стану американкой, а по американским законам, когда б мы ни
поженились, - ребенок считается законным.
   - Где ты это вычитала?
   - В нью-йоркском "Уорлд алманак" в библиотеке.
   - Ты просто прелесть.
   - Я очень рада, что буду американкой. И  мы  поедем  в  Америку,  правда,
милый? Я хочу посмотреть Ниагарский водопад.
   - Ты прелесть.
   - Я еще что-то хотела посмотреть, только я забыла что.
   - Бойни?
   - Нет. Я забыла.
   - Небоскреб Вулворта?
   - Нет.
   - Большой Каньон?
   - Нет. Но и это тоже.
   - Что же тогда?
   - Золотые ворота! Вот что я хотела посмотреть. Где это Золотые ворота?
   - В Сан-Франциско.
   - Ну, так поедем туда. И вообще я хочу посмотреть Сан-Франциско.
   - Отлично. Туда мы и поедем.
   - А теперь давай поедем на вершину горы. Хорошо?
   - В пять с минутами есть поезд. [255]
   - Вот на нем и поедем.
   - Ладно. Я только выпью еще пива.
   Когда мы вышли, и пошли по улице,  и  стали  подниматься  по  лестнице  к
станции, было очень  холодно.  Холодный  ветер  дул  из  Ронской  долины.  В
витринах магазинов горели огни, и мы поднялись по крутой  каменной  лестнице
на верхнюю улицу и потом  по  другой  лестнице  к  станции.  Там  уже  стоял
электрический поезд, весь освещенный. На большом циферблате было  обозначено
время отхода. Стрелки  показывали  десять  минут  шестого.  Я  посмотрел  на
станционные часы. Было пять минут шестого. Когда  мы  садились  в  вагон,  я
видел, как вагоновожатый и кондуктор вышли из буфета. Мы уселись  и  открыли
окно. Вагон отапливался электричеством, и в нем было душно, но в окно входил
свежий холодный воздух.
   - Ты устала, Кэт? - спросил я.
   - Нет. Я себя великолепно чувствую.
   - Нам не долго ехать.
   - Я с удовольствием проедусь, - сказала она.  -  Не  тревожься  обо  мне,
милый. Я себя чувствую прекрасно.
 
 
 
Снег выпал только за три дня до рождества. Как-то утром мы проснулись, и шел снег. В печке гудел огонь, а мы лежали в постели и смотрели, как сыплет снег. Madame Гуттинген убрала посуду после завтрака и подбросила в печку дров. Это была настоящая снежная буря. Madame Гуттинген сказала, что она началась около полуночи. Я подошел к окну и посмотрел, но ничего не мог разглядеть дальше дороги. Дуло и мело со всех сторон. Я снова лег в постель, и мы лежали и разговаривали. 
   - Хорошо бы походить на лыжах, - сказала Кэтрин. - Такая досада, что  мне
нельзя на лыжах.
   - Мы достанем санки и съедем по дороге вниз. Это для тебя не опаснее, чем
в автомобиле.
   - А трясти не будет?
   - Можно попробовать.
   - Хорошо бы, не трясло.
   - Немного погодя можно будет выйти погулять по снегу. [256]
   - Перед обедом, - сказала Кэтрин, - для аппетита.
   - Я и так всегда голоден.
   - И я тоже.
   Мы вышли в метель. Повсюду намело  сугробы,  так  что  нельзя  было  уйти
далеко. Я пошел  вперед,  протаптывая  дорожку,  но  пока  мы  добрались  до
станции, нам пришлось довольно долго идти. Мело  так,  что  невозможно  было
раскрыть глаза, и мы  вошли  в  маленький  кабачок  у  станции  и,  метелкой
стряхнув друг с друга снег, сели на скамью и спросили вермуту.
   - Сегодня сильная буря, - сказала кельнерша.
   - Да.
   - Снег поздно выпал в этом году.
   - Да.
   - Что, если я съем плитку шоколада? - спросила Кэтрин. -  Или  уже  скоро
завтрак? Я всегда голодна.
   - Можешь съесть одну, - сказал я.
   - Я возьму с орехами, - сказала Кэтрин.
   - С орехами очень вкусный, - сказала девушка. - Я больше  всего  люблю  с
орехами.
   - Я выпью еще вермуту, - сказал я.
   Когда мы вышли, чтоб идти домой, нашу дорожку уже занесло снегом.  Только
едва заметные углубления остались там, где раньше были следы. Мело  прямо  в
лицо, так что нельзя было раскрыть глаза. Мы почистились и пошли завтракать.
Завтрак подавал monsieur Гуттинген.
   - Завтра можно будет пойти на лыжах, - сказал он. - Вы ходите  на  лыжах,
мистер Генри?
   - Нет. Но я хочу научиться.
   - Вы научитесь очень легко.  Мой  сын  приезжает  на  рождество,  он  вас
научит.
   - Чудесно. Когда он должен приехать?
   - Завтра вечером.
   Когда после обеда мы сидели у печки в  маленькой  комнате  и  смотрели  в
окно, как валит снег, Кэтрин сказала:
   - Что, если тебе уехать куда-нибудь одному, милый, побыть  среди  мужчин,
походить на лыжах?
   - Зачем мне это?
   - Неужели тебе никогда не хочется повидать других людей?
   - А тебе хочется повидать других людей? [257]
   - Нет.
   - И мне нет.
   - Я знаю. Но ты другое дело. Я жду ребенка, и поэтому мне приятно  ничего
не делать. Я знаю, что я стала ужасно глупая и слишком много болтаю,  и  мне
кажется, лучше тебе уехать, а то я тебе надоем.
   - Ты хочешь, чтоб я уехал?
   - Нет, я хочу, чтоб ты был со мной.
   - Ну, так я и не поеду никуда.
   - Иди сюда, - сказала она. - Я хочу пощупать  шишку  у  тебя  на  голове.
Большая все-таки шишка. - Она провела по ней пальцами. -  Милый,  почему  бы
тебе не отпустить бороду?
   - Тебе хочется?
   - Просто так, для забавы. Мне хочется посмотреть, какой ты с бородой.
   - Ладно. Отпущу бороду. Сейчас же, сию минуту начну отпускать. Это  идея.
Теперь у меня будет занятие.
   - Ты огорчен, что у тебя нет никакого занятия?
   - Нет. Я очень доволен. Мне очень хорошо. А тебе?
   - Мне чудесно. Но я все боюсь, может быть, теперь, когда  я  такая,  тебе
скучно со мной?
   - Ох, Кэт! Ты даже не представляешь себе, как сильно я тебя люблю.
   - Даже теперь?
   - И теперь и всегда. И я вполне счастлив. Разве нам не хорошо тут?
   - Очень хорошо, но мне все кажется, что ты какой-то неспокойный.
   - Нет. Я иногда вспоминаю фронт и разных людей, но это не тревожит  меня.
Я ни о чем долго не думаю.
   - Кого ты вспоминаешь?
   - Ринальди, и священника, и еще всяких людей. Но долго я о них не  думаю.
Я не хочу думать о войне. Я покончил с ней.
   - О чем ты сейчас думаешь?
   - Ни о чем.
   - Нет, ты думал о чем-то. Скажи.
   - Я думал, правда ли, что у Ринальди сифилис.
   - И все? [258]
   - Да.
   - А у него сифилис?
   - Не знаю.
   - Я рада, что у тебя нет. У тебя ничего такого не было?
   - У меня был триппер.
   - Я не хочу об этом слышать. Тебе очень больно было, милый?
   - Очень.
   - Я б хотела, чтоб у меня тоже был.
   - Не выдумывай.
   - Нет, правда. Я б хотела, чтобы у меня все было, как у тебя. Я б  хотела
знать всех женщин, которых ты знал, чтоб потом высмеивать их перед тобой.
   - Вот это красиво.
   - А что у тебя был триппер, красиво?
   - Нет. Смотри, как снег идет.
   - Я лучше буду смотреть на тебя. Милый, что, если б ты отпустил волосы?
   - То есть как?
   - Ну, немножко подлиннее.
   - Они и так длинные.
   - Нет, отпусти их немного длиннее, а  я  остригусь,  и  мы  будем  совсем
одинаковые, только один светлый, а другой темный.
   - Я не хочу, чтоб ты остриглась.
   - А это, может быть, забавно. Мне надоели волосы.  Ночью  в  постели  они
ужасно мешают.
   - Мне нравится так.
   - Ас короткими бы тебе не понравилось?
   - Может быть. Мне нравится, как сейчас.
   - Может быть, с короткими лучше. И мы были бы оба  одинаковые.  Милый,  я
так тебя люблю, что хочу быть тобой.
   - Это так и есть. Мы с тобой одно.
   - Я знаю. По ночам.
   - Ночью все замечательно.
   - Я хочу, чтоб совсем нельзя было разобрать, где ты, а где я. Я не  хочу,
чтоб ты уезжал. Я это нарочно сказала. Если тебе хочется, уезжай. Но  только
возвращайся скорее. Милый, ведь я же вообще не живу, когда  я  не  с  тобой.
[259]
   - Я никогда не уеду, - сказал я. - я ни на что не гожусь, когда тебя нет.
У меня нет никакой жизни.
   - Я хочу, чтобы у тебя была жизнь.  Я  хочу,  чтобы  у  тебя  была  очень
хорошая жизнь. Но это будет наша общая жизнь, правда?
   - Ну как, перестать мне отпускать бороду или пусть растет?
   - Пусть растет. Отпускай. Это так интересно. Может быть, она  вырастет  к
Новому году.
   - Хочешь, сыграем в шахматы?
   - Лучше в другую игру.
   - Нет. Давай в шахматы.
   - А потом в другую?
   - Да.
   - Ну, хорошо.
   Я достал шахматную доску и расставил фигуры. За окном  по-прежнему  валил
снег.
 
 
 
Как-то раз я среди ночи проснулся и почувствовал, что Кэтрин тоже не спит. Луна светила в окно, и на постель падали тени от оконного переплета. 
   - Ты не спишь, дорогой?
   - Нет. А ты не можешь заснуть?
   - Я только что проснулась и думаю о том, какая я была сумасшедшая,  когда
мы встретились. Помнишь?
   - Ты была чуть-чуть сумасшедшая.
   -  Теперь  со  мной  никогда  такого  не  бывает.  Теперь  у   меня   все
замечательно. Ты так чудно говоришь это слово. Скажи "замечательно".
   - Замечательно.
   - Ты милый. И я теперь уже не сумасшедшая.
   Я только очень, очень, очень счастлива.
   - Ну спи, - сказал я.
   - Ладно. Давай заснем оба сразу.
   - Ладно.
   Но мы не заснули сразу. Я еще довольно долго лежал, думая о разных  вещах
и глядя на спящую Кэтрин и на лунные блики у  нее  на  лице.  Потом  я  тоже
заснул.
 
 
     
[260] 
 
   Глава тридцать девятая
 
К середине января я уже отрастил бороду, и установились наконец по-зимнему холодные, яркие дни и холодные, суровые ночи. Снова можно было ходить по дорогам. Снег стал твердый и гладкий, укатанный полозьями саней и бревнами, которые волокли с горы вниз. Снег лежал повсюду кругом, почти до самого Монтре. Горы по ту сторону озера были совсем белые, и долина Роны скрылась под снегом. Мы совершали длинные прогулки по другому склону горы до Бэн-де-л'Альяз. Кэтрин надевала подбитые гвоздями башмаки и плащ и брала с собой палку с острым стальным наконечником. Под плащом ее полнота не была заметна, и мы шли не слишком быстро, и останавливались, и садились отдыхать на бревнах у дороги, когда она уставала. 
   В  Бэн-де-л'Альяз  был  кабачок  под  деревьями,  куда  заходили   выпить
лесорубы, и мы сидели там, греясь у печки, и пили  горячее  красное  вино  с
пряностями и лимоном. Его называют Gluhwein, и это  прекрасная  вещь,  когда
нужно согреться или выпить за чье-нибудь здоровье. В кабачке  было  темно  и
дымно, и потом, когда мы выходили, холодный воздух обжигал легкие  и  кончик
носа при дыхании немел. Мы оглядывались на кабачок, где во всех окнах  горел
свет, и у входа лошади лесорубов били копытами,  чтоб  согреться,  и  мотали
головой. Волоски на их мордах были  покрыты  инеем,  и  пар  от  их  дыхания
застывал в воздухе. На обратном пути дорога была гладкая и скользкая, и  лед
был оранжевый от лошадиной мочи до самого поворота, где  тропа,  по  которой
волокли бревна,  уходила  в  сторону.  Дальше  дорога  была  покрыта  плотно
укатанным снегом и вела через лес, и два раза, возвращаясь вечером домой, мы
видели лисицу.
   Это был славный край, и когда мы выходили гулять, нам всегда  было  очень
весело.
   - У  тебя  замечательная  борода,  -  сказала  Кэтрин.  -  Совсем  как  у
лесорубов. Ты видел того, в золотых сережках?
   - Это охотник на горных козлов, - сказал я. - Они  носят  серьги,  потому
что это будто бы обостряет слух. [261]
   - Неужели? Вряд ли это так. По-моему, они носят их, чтоб всякий знал, что
они охотники на горных козлов. А здесь водятся горные козлы?
   - Да, за Дан-де-Жаман.
   - Как забавно, что мы видели лисицу.
   - А лисица, когда спит, обертывает свой хвост вокруг тела, и ей тепло.
   - Вот, должно быть, приятно.
   - Мне всегда хотелось иметь такой хвост. Что, если б у нас  были  хвосты,
как у лисиц?
   - А как же тогда одеваться?
   - Можно заказывать специальные костюмы или уехать в такую страну, где это
не имеет значения.
   - Мы и сейчас в такой стране, где  ничто  не  имеет  значения.  Разве  не
замечательно, что мы живем тут и никого не видим? Ты ведь не  хочешь  никого
видеть, правда, милый?
   - Да.
   - Давай посидим минутку. Я немножко устала. Мы сидели  на  бревне  совсем
рядом. Впереди дорога уходила в лес.
   - Она не будет мешать нам, малышка? Как ты думаешь?
   - Нет. Мы ей не позволим.
   - Как у нас с деньгами?
   - Денег куча. Я уже получил по последнему чеку.
   - А твои родственники не станут искать тебя? Ведь они теперь  знают,  что
ты в Швейцарии.
   - Возможно. Я им напишу как-нибудь.
   - Разве ты еще не написал?
   - Нет. Только послал чек на подпись.
   - Слава богу, что я тебе не родственница.
   - Я дам им телеграмму.
   - Разве ты их совсем не любишь?
   - Раньше любил, но мы столько ссорились, что ничего не осталось.
   - Мне кажется, что они бы мне понравились.  Наверно,  они  бы  мне  очень
понравились.
   - Давай не будем о них говорить, а  то  я  начну  о  них  тревожиться.  -
Немного погодя я сказал: - Пойдем, если ты отдохнула.
   - Я отдохнула. [262]
   Мы пошли по дороге дальше. Было уже темно, и  снег  скрипел  под  ногами.
Ночь была сухая, и холодная, и очень ясная.
   - Мне очень нравится твоя борода, - сказала Кэтрин. - Просто прелесть. На
вид жесткая и колючая, а на самом деле мягкая и такая приятная.
   - По-твоему, так лучше, чем без бороды?
   - Пожалуй,  лучше.  Знаешь,  милый,  я  не  стану  стричься  до  рождения
маленькой Кэтрин. Я теперь слишком толстая и похожа на матрону. Но когда она
родится и я опять похудею, непременно остригусь, и тогда у тебя будет совсем
другая, новая девушка. Мы пойдем с тобой вместе, и я остригусь, или я  пойду
одна и сделаю тебе сюрприз.
   Я молчал.
   - Ты ведь не запретишь мне, правда?
   - Нет. Может быть, мне даже понравится.
   - Ну, какой же ты  милый!  А  вдруг,  когда  я  похудею,  я  стану  очень
хорошенькая и так тебе понравлюсь, что ты опять в меня влюбишься.
   - О, черт! - сказал я. - Я и так в тебя достаточно влюблен. Чего  ты  еще
хочешь? Чтоб я совсем потерял голову?
   - Да. Я хочу, чтоб ты потерял голову.
   - Ну и пусть, - сказал я. - Я сам этого хочу.
 
 
 
Глава сороковая 
 
Нам чудесно жилось. Мы прожили январь и февраль, и зима была чудесная, и мы были очень счастливы. Были недолгие оттепели, когда дул теплый ветер, и снег делался рыхлым, и в воздухе чувствовалась весна, но каждый раз становилось опять ясно и холодно, и возвращалась зима. В марте зима первый раз отступила по-настоящему. Ночью пошел дождь. Дождь шел все утро, и снег превратился в грязь, и на горном склоне стало тоскливо. Над озером и над долиной нависли тучи. Высоко в горах шел дождь. Кэтрин надела глубокие калоши, а я резиновые сапоги monsieur Гуттингена, и мы под зонтиком, по грязи и воде, размывавшей лед на дороге, пошли в кабачок у стан- 
[263] 
ции выпить вермуту перед завтраком. Было слышно, как за окном идет дождь. 
   - Как ты думаешь, не перебраться ли нам в город?
   - А ты как думаешь? - спросила Кэтрин.
   - Если зима кончилась и пойдут дожди, здесь станет нехорошо. Сколько  еще
до маленькой Кэтрин?
   - Около месяца. Может быть, немножко больше.
   - Можно спуститься вниз и поселиться в Монтре.
   - А почему не в Лозанне? Ведь больница там.
   - Можно и в Лозанне. Я просто думал, не слишком ли это большой город.
   - Мы и в большом городе можем быть одни, а в Лозанне, наверно, славно.
   - Когда же мы переедем?
   - Мне все равно. Когда хочешь, милый. Можно и совсем не уезжать, если  ты
не захочешь.
   - Посмотрим, как погода.
   Дождь шел три дня. На склоне горы ниже станции совсем не осталось  снега.
Дорога была сплошным потоком жидкой грязи. Была такая сырость и слякоть, что
нельзя было выйти из дому. Утром на третий день дождя мы решили переехать  в
город.
   - Пожалуйста, не беспокойтесь, monsieur  Генри,  -  сказал  Гуттинген.  -
Никакого предупреждения не нужно. Я и не думал, что вы останетесь здесь, раз
уж погода испортилась.
   - Нам нужно быть поближе к больнице из-за madame, - сказал я.
   - Ну конечно, - сказал он. - Может быть, еще приедете как-нибудь вместе с
маленьким.
   - Если только найдется место.
   - Весной тут у нас очень славно, приезжайте, вам понравится. Можно  будет
устроить маленького с няней в большой комнате, которая теперь заперта, а  вы
с madame займете свою прежнюю, с видом на озеро.
   - Я вам напишу заранее, - сказал  я.  Мы  уложились  и  уехали  с  первым
поездом после обеда. Monsieur и madame Гуттинген проводили нас на станцию, и
он довез наши вещи на санках по грязи. Они оба стояли у станции под дождем и
махали нам на прощанье. [264]
   - Они очень славные, - сказала Кэтрин.
   - Они были очень добры к нам.
   В Монтре мы сели на лозаннский поезд. Из окна вагона нельзя  было  видеть
горы в той стороне, где мы жили, потому что мешали облака. Поезд ос