пальцем
пригрозила,  а  жилец  только пожал  плечами  и  улыбнулся.  "Очень  трудно,
говорит, отвечать ".
     -- А  скажите,-- говорит,-- вот что. Человек должен  стремиться или  на
все  без внимания? И как  может быть жизнь на земле, если человек  не должен
стремиться? Должны быть планы, верно?
     Такой непонятный разговор повел, что нельзя понять. И жилец что-то стал
объяснять, но он опять свое:
     --  Ежели  человек  какой  скучает  в  пустом  занятии,  как  ему  надо
стремиться? Если все  насмешки и пустое  занятие? Ответьте, как образованные
люди знают...
     И стал лоб растирать, потому что у  него в глазах  как  кровь и, должно
быть, кружилась голова. А тут, как по телефону, и заявляется к пирогу Кирилл
Саверьяныч. Так и рассыпался перед жильцами:
     -- Очень приятно с образованными людьми и все это самое...
     И пошел говорить и  себя  показывать, потому  что очень  много  знал из
книг. И про законы, и про жизнь, и про машинное производство. И стал укорять
про непорядки  высших лиц и ругать всех  за бунты. А  жилец хоть бы слово. И
Колюшка ни гугу. А тот так соловьем и заливается. И так ему пришло по вкусу,
что против него  никто не может, что даже налил себе  рюмку и  стал  просить
жильца выпить и очень удивился, что тот не пьет.
     -- Очень,-- говорит,-- трогательно видеть такое образование и мудрость.
Когда наука  дойдет  до пределов,  все  изменится.  А  то у  нас очень много
непонимающих людей...
     А жилец улыбнулся и сказал:
     -- Все идет своим порядком.
     -- Очень верно изволили сказать.-- Такой вежливый стал в разговоре.-- И
позвольте спросить, вы не на государственной службе изволите состоять?
     А тут вдруг Черепахин и вышел из молчаливого состояния. Расправил плечи
и как в воздух:
     --  Не  за  ту  тянешь,  оборвешь!  Очень  всех  развеселил,  а  Кирилл
Саверьяныч на себя не оборотил и' очень хитро намекнул:
     --  А вы  не  тяните и не оборвете...  все это самое...--  и по рюмочке
позвенел пальцем.
     Но тут жильцы поднялись, и Колюшка с ними,  и ушли  в комнату. А Кирилл
Саверьяныч и говорит:
     --  Очень  вы  должны  быть  рады,  что  такой  у вас  жилец.  Он очень
образованный и может хорошо повлиять. И я замечаю влияние, но...-- и тут мне
на ухо: -- вы посматривайте!..
     -- А что?
     --  Насчет барышни...  Я  кое-что  замечаю...  Даже...  у  них  близкие
взгляды...
     Сказал я, что и меня беспокоит.
     -- Так он вам  и  экзамена  не  сдаст. Увидите! Теперь такое время, что
даже могут жить втроем. Это как у французов, я  это хорошо понимаю. Мне один
француз из  винного магазина, которого я брею,  все подробно объяснил, как У
них происходит, очень свободно... От этого-то и безнравственность и смуты...
И может совсем прекратиться население, как во Франции... Это нужно понимать!
     А тут вдруг телеграмму! Так мы все перепугались.  А это  жильцу.  Жилец
мигом собрался и ушел с книгами. А тут вскорости и Колюшка с жиличкой пошли.
Смотрим в окно, как они пошли, а Кирилл Саверьяныч мне:
     -- И  вдруг тут  будет  роман! Не сдаст он тогда экзамена, помяните мое
слово!.. Лучше скорей примите меры.
     Потолковали мы с ним про жизнь, и Черепахин тут сидел, дремал. И удивил
тут меня Кирилл Саверьяныч.
     -- А придется, должно, дело прикрыть...-- И стал сурьезный.
     -- А что такое, почему?
     -- Невозможно! Мастеришки скоро  по миру пустят.  Какой теперь народ-то
стал  -- зуб  за зуб!  У  него  штаны одни  да  фальшивая цепочка  без часов
болтается,  а за горло хватает! Чтоб по восьми часов работать и прибавку! а?
Наскандалили, два убора  спалили и ушли гулять... И вот в праздник заведение
запер...
     А тут Черепахин голову поднял и бац:
     -- А вы машинами!
     -- Чего-с?
     -- Ничего-с. Заведите такие  машины,  как рассказывали,  и не тревожьте
людей. Или чтобы вам городовых прислали стричь и брить...
     А Кирилл Саверьяныч потряс пальцем в его направлении и говорит:
     -- Вот оно, необразование-то наше!
     -- Ваш карман,-- говорит,-- очень образованный. Но Кирилл Саверьяныч не
обратил  внимания  и  стал говорить рассказ  про  желудок  и члены,  которые
отказались работать на него, и тогда наступила гибель всех.
     -- Все,-- говорит,-- производства прекратятся, тогда что будет?
     А Черепахин ему:
     -- Головомойка!..-- И кулаком по столу.
     А тот ему наотрез:
     -- Я не могу  с необразованным человеком рассуждать.  В вас, во-первых,
спирт,  а во-вторых -- необразование.  Тут надо в  суть смотреть, а это не в
трубу дуть! И  вдруг, смотрю в окно,-- подъезжает извозчик и на нем Колюшка.
Что такое?  Входит  и говорит, что книги  надо отправить, потому что  жильцы
квартиру покидают,  едут  в  Воронеж. У барышни дядя помирает, и они  сейчас
прямо на вокзал, чтобы  не опоздать, а он за  багажом приехал. Весь их скарб
забрал и умчал. Еще Луша сказала:
     -- Не с места ли его прогнали... В лице даже переменился...
     Что же  делать!.. Велел я  Наташе записку про комнату писать на ворота.
Написала она записку,  живо это  оделась, перед зеркалом повертелась и шмыг.
Куда? В картинную галерею.
     А уж мне пора в ресторан -- и так запоздал. Вышли мы вместе с  Кириллом
Саверьянычем и только повернули за угол, он мне и показывает пальцем:
     -- Глядите-ка, а ведь это ваша Наташа там... Пригляделся я и вижу --  в
конце переулка идет моя девчонка  под ручку с  офицером. Так меня и ударило.
Она,  она...  у ней беленькая эта самая  буа  1 из зайца. Я за ней. А они на
извозчика  сели и поехали. Добежал до угла, спрашиваю -- мальчишка стоял  --
куда рядили?
     --  В театры... А в  какой --  неизвестно. Кирилл Саверьяныч  стал меня
успокаивать:
     -- Это вы так не оставляйте, тут может очень сурьезно быть...
     Побежал на квартиру, сказал Луше, а та  -- ах-ах... А Кирилл Саверьяныч
еще накаливает:
     -- Это вы ее распустили... У меня тоже Варвара в голову забрала -- хочу
и  хочу на  курсы,  так я  ей  показал  курсы!.. И  теперь  очень хорошо  за
бухгалтером живет...
     А Луша бить себя в грудь.
     -- Все-то ей косы оборву!..--  И на меня: -- Ты все, ты! Ты при них про
пакости ваши ресторанные рассказываешь...
     А кто ей ленточки да  юбочки покупал да кружева  разные? А утешитель-то
мой на ухо строчит:
     -- Опасно, ежели с офицером... У них особые правила для брака.
     И Черепахин еще тут ко мне, чуть не плачет:
     -- Я вам говорил!.. Берегите!..
     А Кирилл Саверьяныч так даже с торжеством:
     --  А может, они и не  в  театр? Вон  в газетах было, как в  номерах за
шанпанским отравились после всего... Драма может быть...
     Вот  тогда  мне  в первый  раз ударило в голову, так все  и зазвенело и
завертелось...  Скоро  отошло.  А  Луша  уж шубу  надела,  куда-то бежать  с
Черепахиным, отыскивать. Но тут Кирилл Саверьяныч рассудил:
     -- Все равно, если худое что,  уж  невозможно остановить. Положитесь на
волю творца. А если  они в театр,  так он должен ее довезти до места, откуда
принял. Это всегда по-вежливому делается. Вот и надо их  сторожить и указать
на неприличие...
     меховой женский  шарф  (искаж. фр.  boa).  Так  и решили.  И  Черепахин
вызвался  сторожить. И все мы к трем  часам  вышли  и ходили по  окружности,
измерзли. И  к  четырем Поликарп Сидорыч  усмотрел с конца переулка и  рукой
махнул мне. Вижу, слезли они с извозчика и офицер ей руку  жмет, а она так и
жеманничает и  с жоржеткой  играет  перед  его  носом. Я  сейчас  выступил и
говорю:
     -- Это что такое? Так и села.
     -- До свиданья...-- говорит. И пошла. А тот на меня так строго:
     -- Позвольте!..
     --  Нечего,-- говорю,--  позволять, а вам  стыдно!  Порядочные  люди  с
родителями знакомятся, если что, а  не из-за угла!  И прошу вас оставить мою
дочь в  покое!  Повернулся и  пошел, а он за  мной. Смотрю, и Черепахин тут,
поблизости, у фонаря сторожит. А офицер в волнении мне сзади:
     -- Виноват, позвольте... Я требую объяснения... Вы должны...
     Я ноль внимания, иду к квартире. Тогда он настойчиво уж:
     --  Позвольте...  моя честь!.. Я  должен  объясниться! И  публика стала
останавливаться, а он мне уж тихо, но с дрожью:
     -- Я требую на пару слов! Я не могу на улице... Или я вас ударю!..
     Обернулся я тут к нему и говорю:
     --  Вы  что  же,  скандалу хотите? Вы  еще  так  поступаете  и  мне еще
грозите?! Ну, ударьте! Ну?
     А кровь во мне так вот и бьет.  Только бы он меня ударил!  Я еще никого
не  бивал, но, думаю, мог бы  при своей комплекции это дело сделать  не хуже
другого. А Черепахин совсем близко и руки в карман засунул, трепещет.
     --  Прошу двух  слов,  наконец! Вот  на  бульвар... А мы уж  и квартиру
прошли, и как раз тут бульвар. Сели.
     -- Говорите, а потом я вам скажу! -- говорю ему.
     -- Вот что... Вы ошиблись... Это ваша дочь?
     -- Дочь, и я не позволю безобразия допускать! Вы не имеете права...
     А он мне:
     --  Виноват...  вы  все  узнаете...  Я  познакомился  на  катке,  и  мы
познакомились... Говорю, как офицер... тут ничего позорного для вашей дочери
нет... Я хотел с домом познакомиться...
     --  Вы,  позвольте  узнать,--  спрашиваю,--  подругин  брат? Тут  он  и
завертелся:
     -- Да... то есть нет... Но я хотел с вами познакомиться, только не было
случая...
     Так  я тут  осерчал!  А  Черепахин наискосок присел, меня  охраняет.  И
говорю:
     -- У вас случая не  было? Так вы,-- говорю,-- меня можете каждый день в
ресторане видеть, где я таким вот, как вы, господам  кушанья подаю.  Не рука
вам будет-с знакомиться!..
     А он так издалека на меня посмотрел и поднялся.
     -- А-а... Вот как...
     -- Да,-- говорю,-- вот так! А если вы еще раз посмеете к ней подойтить,
у нас с вами другой разговор будет! А он мне гордо так, с высоты:
     -- Не забывайте, с кем говорите! Я вас в участок могу отправить!
     Желаете? Пойдемте,-- говорю.
     А он мне вдруг:
     -- Нахал!..-- И пошел большими шагами, а я ему вослед:
     -- Так помните,  господин! Но  он как не  слыхал. А меня  Черепахин  за
руку, как клещами.
     -- Хотите, я сейчас с ним скандал? Я ему покажу!.. Не допустил я его. А
как пришел на квартиру -- содом, чистый содом! Луша стоит  с иконой и кричит
не в себе:
     -- Перед Казанской  клянись! Клянись, стерва ты эдакая! Клянись, что не
путалась ты, поганка, шлюха!
     А  та вся встрепанная, плачет, и  крестится, и  дрожит.  И покатилась в
истерике.
     -- Замучили меня, истерзали! А кто ее терзал? Ей же все готовое, все...
А мать опять к ней:
     -- Клянись  своей смертью, клянись! Ногами  тебя затопчу! Славили чтобы
нас за тебя? Кому ты нужна трепаная?
     Но тогда я это безобразие устранил. Лушу в  комнату запер и Наташке все
объяснил. Утихла она и ко мне на шею кинулась.
     -- Папаша, я не знала... Он мне понравился... А Луша за дверью кричит:
     -- Я тебе понравлюсь! Я тебе, дармоедке, все косы оборву!  На цепь тебя
закую!..
     А тут вскорости заявился Колюшка. Мать к нему с жалобами:
     -- Порадуйся, как твоя сестра с офицерами на извозчиках катается...
     Не  понял  он ничего,  побелел только. Но как  все узнал, увел Наташу в
комнатку жильцовскую и стал с ней говорить. И потом свел нас всех и помирил.
И такой он стал неспокойный  и тревожный и  не обедал совсем. Спросил его,--
что же, не вернутся? стало быть, можно и сдавать? А он так резко:
     -- Сдавайте!.. И задумался. А Луша мне:
     -- Это он по той так скучает. И хорошо, что уехали... А лучше бы совсем
не приезжали...
     XIV  И  был  у  нас тот  вечер как  на похоронах.  Наташка за  ширмочки
забилась. Колюшка в жильцовской засел, а Черепахин на каток с трубой  пошел,
и  скрипач ушел в свой кинематограф. И  в ресторан я  не пошел  после такого
расстройства.  Прилегли  мы  с  Лушей  отдохнуть.  И  уж  часов  семь  было,
всполошила меня Луша:
     --  Дым у нас в квартире, пожар!..  Вскочил я --  полна квартира  дыма,
лампы не видать. В жильцовскую комнату кинулся, а там Колюшка мечется.
     -- Лампу,-- говорит,-- оправлял  и спичку в угол бросил, на бумаги. Я в
печку сгреб, а трубу забыл открыть.
     И  вдруг  звонок.  Колюшка  отпирать  кинулся, пошептался  с  кем-то  в
темноте,  схватил  пальто  и  --  марш.  Что  такое?  Не  пойму ничего,  как
представление какое весь день. А Луша мне все свое:
     -- Что-то они это путают, сдается мне... Может, она с тем-то разошлась,
а для отводу с квартиры перебралась...
     Плетет неведомо что. Через полчаса Колюшка заявился.
     -- Что,-- говорю,-- у тебя за маскарад?
     Васиков будто  приходил  на  вечер звать,  но он только его проводил  и
отказался., И такая меня тоска забрала, согнал  я  всех своих  и  Наташку из
темноты вытащил.
     -- Что вы,-- говорю,-- как чумовые какие' по норам сидите?
     Послал за  орехами,  сели в короли играть, силой заставил, а то уныние.
Только и  радостного, что  бумаги  прибыль  дали.  Нарочно Наташку в  короли
провел  -- нет!  Надутые все и взятки пропускают. А Луша Колюшку пытать  про
жиличку:
     -- Без жилички своей  скучаешь?.. Что смотришь-то! Шваркнул  он карты и
ушел.  И  опять  все расклеилось.  И ужинать  не  стал. А как  стал  я спать
ложиться, подходит и говорит:
     --  Вы, пожалуйста, никому не сказывайте,  что я жильцовское  имущество
возил.
     -- Почему такое -- не говорить?
     --  А   потому,  что  сейчас  очень  полиция  следит  и  не   дозволяет
распространять  хорошие  сочинения...  Могут быть  неприятности...  И вообще
лучше ничего не говорите.
     -- Да кому мне говорить-то? Очень кому нужно!
     -- Ну, это другое дело...  А я вас предупреждаю.  Так меня запутал, что
ничего я не понял. А вскорости и Черепахин заявляется с катка. Очень бледный
и сильно покачнулся. Да еще бутылку несет.
     -- Прощайте,-- говорит,-- ласковые взоры! Стал спрашивать, что такое,--
оказывается, околоточный на катке сказал, что завтра мобилизация его сроку и
ночью призовут. В типографии уж печатают оповещание.
     --  И позвольте,-- говорит,-- мне напоследках выпить за ваше здоровье и
набраться духу...
     -- Ну, набирайтесь,-- говорю,-- но чтобы только смирно...
     Выпил  и  я  с  ним рюмку,  а  он  так и  спешит. И вскорости  так себя
направил,  что  стали у  него глаза  в  разные  стороны  смотреть  и  кровью
налились. И вдруг разворачивает бумажку и показывает:
     --  Вот  и  освобождение от всего... Освободительный  порошок!  Если  в
водке, то  очень  скоро  подействует...  Трахнул  я по бумажке,  и весь  его
порошок -- фук! И говорю:
     -- Вы с ума не сходите! Помимо вас нам неприятность... То Кривой от нас
удавился, теперь вы ознаменуете! Да что мы, ироды какие, что ли?
     -- Папаша, я не знала... Он мне понравился... А Луша за дверью кричит:
     -- Я тебе понравлюсь! Я тебе, дармоедке, все косы  оборву! На цепь тебя
закую!..
     А тут вскорости заявился Колюшка. Мать к нему с жалобами:
     -- Порадуйся, как твоя сестра с офицерами на извозчиках катается...
     Не понял он ничего,  побелел только. Но как все  узнал,  увел  Наташу в
комнатку жильцовскую и стал с ней говорить. И потом свел нас всех и помирил.
И такой он стал неспокойный и тревожный  и  не обедал совсем. Спросил его,--
что же, не вернутся? стало быть, можно и сдавать? А он так резко:
     -- Сдавайте!.. И задумался. А Луша мне:
     -- Это он по той так скучает. И хорошо, что уехали... А лучше бы совсем
не приезжали...
     XIV  И был  у  нас  тот вечер  как  на  похоронах. Наташка за  ширмочки
забилась. Колюшка в жильцовской засел, а  Черепахин на каток с трубой пошел,
и  скрипач ушел  в  свой кинематограф. И в ресторан я  не пошел после такого
расстройства.  Прилегли  мы  с  Лушей  отдохнуть.  И  уж  часов  семь  было,
всполошила меня Луша:
     --  Дым у  нас в квартире,  пожар!.. Вскочил я --  полна квартира дыма,
лампы не видать. В жильцовскую комнату кинулся, а там Колюшка мечется.
     -- Лампу,-- говорит,-- оправлял и спичку в  угол бросил, на бумаги. Я в
печку сгреб, а трубу забыл открыть.
     И  вдруг  звонок.  Колюшка  отпирать  кинулся,  пошептался  с кем-то  в
темноте,   схватил  пальто  и-  марш.  Что   такое?  Не  пойму  ничего,  как
представление какое весь день. А Луша мне все свое:
     -- Что-то они это путают, сдается мне... Может, она с тем-то разошлась,
а для отводу с квартиры перебралась...
     Плетет неведомо что. Через полчаса Колюшка заявился.
     -- Что,-- говорю,-- у тебя за маскарад?
     Васиков будто  приходил на  вечер  звать, но  он только его проводил  и
отказался.  И  такая меня  тоска забрала,  согнал всех  своих и  Наташку  из
темноты вытащил..
     -- Что вы,-- говорю,-- как чумовые какие по норам сидите?
     Послал за орехами, сели в короли играть, силой заставилл, а  то уныние.
Только и радостного,  что  бумаги  прибыль  дали. Нарочно  Наташку в  короли
провел  -- нет!  Надутые все и взятки  пропускают. А Луша Колюшку пытать про
жиличку:
     -- Без жилички  своей скучаешь?.. Что смотришь-то! Шваркнул он карты  и
ушел.  И  опять  все расклеилось.  И ужинать  не  стал. А как  стал я  спать
ложиться, подходит говорит:
     -- Вы, пожалуйста, никому не  сказывайте, что я  жильцовское  имущество
возил.
     -- Почему такое -- не говорить?
     --   А  потому,  что  сейчас  очень  полиция  следит   и  не  дозволяет
распространять  хорошие  сочинения... Могут  быть неприятности...  И  вообще
лучше ничего не говорите.
     -- Да кому мне говорить-то? Очень кому нужно!
     -- Ну, это другое дело... А я  вас предупреждаю. Так  меня запутал, что
ничего я не понял. А вскорости и Черепахин заявляется с катка. Очень бледный
и сильно покачнулся. Да еще бутылку несет.
     -- Прощайте,-- говорит,-- ласковые взоры! Стал спрашивать, что такое,--
оказывается, околоточный на катке сказал, что завтра мобилизация его сроку и
ночью призовут. В типографии уж печатают оповещание.
     -- И позвольте,-- говорит,-- мне напоследках выпить за ваше здоровье  и
набраться духу...
     -- Ну, набирайтесь,-- говорю,-- но чтобы только смирно...
     Выпил и  я  с  ним рюмку,  а он  так и  спешит.  И вскорости  так  себя
направил,  что  стали  у него  глаза  в  разные  стороны  смотреть и  кровью
налились. И вдруг разворачивает бумажку и показывает:
     --  Вот и  освобождение от  всего...  Освободительный порошок!  Если  в
водке,  то  очень  скоро подействует... Трахнул  я  по бумажке, и  весь  его
порошок -- фук! И говорю:
     -- Вы с ума не сходите! Помимо вас нам неприятность... То Кривой от нас
удавился, теперь вы ознаменуете! Да что мы, ироды какие, что ли?
     И принялся он плакать.
     --  Все,-- говорит,--  пропало теперь, Яков Софроныч... Что вы  со мной
сделали!
     --  Да  с  чего  вы,  с чего?  --  спрашиваю.--  Еще  молодой  человек,
сильный...
     А он взял себя за голову и качается...
     -- Нет душе моей покою, и опротивела мне  жизнь... Хоть бы убить  кого!
Хоть бы раздробить мне что! Схватил трубу свою, но я вырвал.
     -- Не скандальте, прошу вас! -- говорю.-- Наталья Яковлевна спит...
     Хоть этим его унять. Притих.
     --  Да,-- говорит,-- Наталья  Яковлевна... Яков  Софроныч!  -- И так  с
чувством произнес и  в грудь себя кулаком.--  Очень во мне сил много, а  нет
мне ходу никакого... Сдохнуть бы...
     -- Жизнь,-- говорю,-- от господа нам дана, и надо ее прожить...
     -- Наплевать мне на жизнь! Что  я  от нее  видел? Был  я на хрустальном
заводе... Папаша  мой всю грудь  себе отдул на  бутылках,  матери не знал...
Катюшка... от  жизни  отравилась... А меня на музыку...  Сволочь, сукин сын!
Зачем он меня на музыку распустил? Подлец!
     Стал я его успокаивать. Ничего не действует.
     -- Грамоте не выучили, а  у  меня  в башке каша... Я, может, знаменитым
человеком  стал бы, очень  во мне  сил  много!..  А меня  вот на  это дерьмо
пустили.-- Это он про трубу-то.-- Хозяин,-- выругался он очень неприлично,--
сирот мальчише