ое в семнадцать лет! Это ведь драма...  Виноват, конечно,
Фомин, а ему даже  выговора не дали.  Разве это допустимо"..? Она ждала, что
Коротеев ее поддержит, но он молчал. Будь на его месте муж, она подумала бы:
трусит. Но Коротеева она уважала и решила: "Наверно, я еще  многого в  жизни
не понимаю".
     Не замечая того, она  к  нему привязалась.  Когда  он не  приходил, она
огорчалась,  спрашивала мужа: "Не  заболел  ли Дмитрий Сергеевич"?  Это было
летом,  все  тогда ей казалось  простым, понятным.  Потом  Коротеев уехал  в
отпуск на  Кавказ. Вернулся он  мрачным;  Лена  даже  подумала: может  быть,
встретил девушку, не поладили...  Он начал избегать общества Лены. Два  раза
она его  останавливала  на улице;  он  говорил, что  много работы,  но скоро
зайдет, обязательно, обязательно... Лена терялась в догадках и вдруг поймала
себя  на мысли: а  я ведь слишком много думаю  о нем. Уж  не  влюбилась  ли.
Тотчас она себя урезонила: в моем возрасте таких глупостей не делают. Просто
здесь мало интерес-ных людей. И потом - мы ведь дружили..
     На читательскую конференцию она пошла неохотно: скучно, будут читать по
бумажке,  цитировать   газетные  статьи,  пересказывать  содержание   книги.
Журавлев настаивал: секретарь горкома  сказал, что придет, вообще все будут.
"Что за глупые демонстрации" И потом - тебе будет интересно: Мария Ильинишна
говорила,  что выступит Коротеев?.  Лена  рассердилась:  "Вот уж это мне все
равно..." Иван Васильевич усмехнулся: "Верь женщинам! Считала Коротеева чуть
ли не гением, а теперь даже неинтересно, что он скажет..."
     Лена не думала, что этот вечер сыграет такую роль в ее жизни.
     Когда Коротеев выступал, ей хотелось уйти или закрыть руками лицо. Ведь
он говорит это  ей:  решил объяснить, почему  не приходит.  Теперь  ясно: он
считает меня ветреной, взбалмошной, как героиню того романа. Решил, что  я в
него влюбилась, и  читает  нотации.  Он  человек  порядочный,  голова у него
занята другим, да и вообще я должна  понять,  что такого не бывает.  Словом,
урок  мне.  Но почему  он  вздумал  объясниться  при всех?  Мог бы прийти  и
сказать. Очевидно, решил - так будет обиднее, боится, что я его не оставлю в
покое. Может не бояться: больше он меня не увидит.
     Так она возмущалась Коротеевым, когда шла  с мужем сквозь метель домой.
Журавлев хотел вызвать машину,  но  она  запротестовала, думала,  что в пути
немного успокоится. Но, войдя в дом, она вдруг почувствовала, что не за  что
обижаться  на Коротеева,  беда  в ней самой. Впервые она осознала, что любит
Дмитрия  Сергеевича, что  все  последнее время  терзалась оттого,  что он не
приходил,  что  не будет у нее ни счастья, ни  душевного  покоя.  Она быстро
прошла на  кухню.  Чайник  долго не  закипал,  и  она  могла  погоревать, не
чувствуя на  себе недоумевающих глаз  Ивана Васильевича.  Теперь она  уже не
сердилась на Коротеева, говорила себе: он прав. Не все ли равно, какую форму
он выбрал,  - он  должен был честно меня предостеречь. Он  видел то,  чего я
сама не понимала, и отрезал начисто. Нужно жить. Но как?..
     Она  сидела  в столовой, пока Иван Васильевич ужинал,  делала вид,  что
пьет чай Хорошо, что в газете длинная статья... Удивленно  она подумала: это
- мой муж...
     С Журавлевым  Лена познакомилась  на вечере самодеятельности. Она тогда
кончала педагогический  институт. Журавлева  прислали  в город незадолго  до
этого; он говорил, что чувствует  себя хорошо только среди молодежи, и часто
бывал  в институте. Лена участвовала в  спектакле,  роль ей  дали маленькую,
играла она слабо, но когда начали танцевать, Журавлев пригласил ее. Они весь
вечер провели вместе, и он проводил ее до общежития.
     Иван Васильевич  очень изменился за шесть лет;  дело  не в том, что  он
потолстел,  обрюзг,  обвисли  щеки, обозначилась  лысина, -  о  нем  говорят
"пожилой человек", а ему всего тридцать семь лет, - но изменились и глаза  -
они глядели мечтательно, а теперь у него взгляд спокойный, уверенный,  голос
стал повелительным, да и смеется так, что другим не смешно. Все в нем теперь
другое.
     А  может  быть,  так только  кажется Лене? Когда они  познакомились, он
прельстил  ее  жизнерадостностью,  оптимизмом, никогда  не  унывал, в  самые
трудные минуты  говорил, что можно найти выход. Он и теперь так  рассуждает,
но теперь это сердит Лену. Приходит главный инженер Егоров, на нем лица нет,
с трудом выговаривает, что у его жены нашли рак. Лена сдерживается, чтобы не
заплакать. А Журавлев говорит: "Не огорчайтесь,  поправится. Медицина теперь
чудеса  творит".  И  минуту  спустя   спрашивает  Егорова:  "Скажите,  Павел
Константинович,   как  со   станками   для   Сталинграда"   В   третий   раз
запрашивают...? Летом  секретарь  горкома Ушаков при  Лене сказал Журавлеву,
что  нельзя  оставлять рабочих  в  ветхих  лачугах  и в  бараках,  фонды  на
жилстроительство выделены  еще в прошлом году. Иван  Васильевич спокойно ему
ответил: "Без цеха для точного литья мы бы оскандалились, это  бесспорно. Вы
ведь первый нас поздравили, когда мы выполнили на сто шестнадцать процентов.
А  с  домами  вы напрасно беспокоитесь -  они еще нас  переживут. В Москве я
видел  домишки  похуже". Не хочет себя расстраивать, думала Лена,  на все  у
него один ответ: "Обойдется". Эгоист, самый настоящий эгоист!
     В молодом  Журавлеве  подкупало  легкое,  незлобивое веселье,  а оно  с
годами  ушло.  Были  у  него неприятности по  работе,  три  года  назад  все
говорили, что  его снимут, он  дважды ездил в Москву - обошлось. Может быть,
он от этого стал реже улыбаться? Может быть, его угнетает ответственность за
судьбу  завода?  А  может  быть,  просто  отяжелел?  Впрочем,  он  и  теперь
оживляется, когда рассказывает  об  агрегатных  станках, о том, что в Москве
его чудесно приняли, что Никифорову, который пробовал его угробить, намылили
голову. Для Лены  это  самодовольство  - и только.  Но Иван Васильевич любит
завод, гордится  им. Минутами ему кажется, что завод и он -  это  одно; если
ему горячо  жмут руку, значит  приветствуют весь  коллектив, а если завод не
выполнит плана, это будет личным несчастьем его, Журавлева.
     Чем он увлекается помимо работы? Есть у  него свои страсти. Он молодеет
на  двадцать  лет,  когда  в  воскресенье  отправляется на рыбную ловлю  или
обсуждает с Хитровым, на  какую  насадку  лучше  клюет рыба. Это  раздражает
Лену: мог  бы взять  книгу,  пойти в  театр, а для него высшее наслаждение -
часами глядеть на поплавок.
     Не  понимает  Лена и симпатии мужа к Хитрову. Это  исправный  работник,
хороший  семьянин;  он  толст, розов и похож на взрослого  младенца; у  него
приятный басок, и, обхохатываясь, он рассказывает в сотый раз известные всем
анекдоты.  Хитров свято верит в ум и в звезду Ивана  Васильевича. Они вместе
ловят рыбу, иногда ездят на охоту, иногда играют в шашки или мирно  выпивают
поллитра.  Журавлев  говорит  о  Хитрове:  "Закваска  у него  правильная..."
Соколовский как-то язвительно заметил: "Хитров прежде удочки в руки не брал,
а теперь уверяет, что с детства  страстный рыболов.  Больше того - он  вчера
изрек: "Щуку поймать  труднее,  чем  пескаря,  это  бесспорно".  Лене Хитров
противен,  она  его  считает подхалимом  и однажды,  рассердившись, спросила
мужа: "Ну  как  ты можешь с ним часами разговаривать" Он ведь повторяет все,
что ты говоришь?. Иван Васильевич пожал плечами: "Хитров вовсе  не  дурак, у
него всегда оригинальные  предложения. Судишь с кондачка,  а  сама ничего не
знаешь".
     Он  любит ее, любит  дочку - это Лена  знает. Но не о таком чувстве она
мечтала, когда решилась  стать его  женой. Он ее  считает  экзальтированной,
иногда усмехается: "Говорят, раньше извозчики рубль  запрашивали, а везли за
десять копеек.  Так  и ты  -  хочешь  жить с запросом.  А жить  проще. Да  и
труднее..."
     В  первые  годы совместной жизни Лена пыталась заговаривать с  мужем  о
любви, о назначении  жизни, о том, в чем счастье.  Он  ласково  улыбался, но
всегда обрывал разговор,  говорил, что ему нужно работать.  Он считает,  что
Лена хорошая  жена, он  с нею  счастлив. Правда, имеется у нее  слабость: ей
хочется,  чтобы он  все  время говорил о своих чувствах,  но  ведь  у женщин
бывают куда большие недостатки.
     Когда  Лена подружилась с Коротеевым, Иван Васильевич радовался за нее.
Никакой  ревности  он не испытывал. Лена - серьезная женщина,  но ей хочется
иногда поболтать, да и пококетничать, это естественно. А у меня нет времени.
И не умею я ее развлечь. Коротеев - толковый инженер, но он любит пощеголять
своими знаниями, ему лестно, что Лена слушает его, раскрыв рот...
     В  последнее время, когда Коротеев  перестал заходить,  Иван Васильевич
удивлялся: неужели  он ей  надоел? Такой умница... Беда в  том, что она меня
слишком любит, это бесспорно.
     Лена,  когда  они  только  поженились,  поставила  условие:  она  будет
учительствовать;  не затем  она  окончила  институт,  чтобы  превратиться  в
домохозяйку. Работой своей она  увлекалась, пробовала заинтересовать ею мужа
-  показывала  школьные  тетрадки,  восторгалась  талантом  старика  Пухова,
жаловалась на завуча.  Иван Васильевич ей как-то сказал: "Ты думаешь, у меня
мало своих неприятностей" Конечно, учить ребят не так-то просто,  но и завод
не мелочь?.
     Хорошо он  работал или плохо? Мнения  делились.  Одни говорили, что  он
формалист  и  перестраховщик, если завод выдвинулся, то  благодаря  Егорову,
Коротееву,  Соколовскому,  Брайнину, а Журавлев  им  только  мешает.  Другие
утверждали,  что  Иван Васильевич хороший администратор и  честный человек -
это самое  важное. Никто,  однако, не  вносил  страсти  ни в нападки,  ни  в
защиту: Журавлев не порождал в людях сильных чувств.
     Лена считала его самоуверенным, а между  тем он часто  не доверял себе,
но сомнениями  своими не делился ни  с главным  инженером, ни  с Коротеевым:
считал, что ответственность лежит на нем. Когда Коротеев однажды сказал, что
отчет составлен в чересчур  радужных тонах, Журавлев пожал плечами: Коротеев
разбирается в машинах,  но не  в  тайне управления заводом. Иван  Васильевич
знает, что  если  написать  в  Москву  о непорядках, там только  поморщатся,
скажут:  "Журавлев паникует". Люди любят  узнавать приятные новости, а когда
им подносят вместо меда перец, они сердятся. Он иногда  говорит жене: "Нужно
уметь  и промолчать". Лена  видит в этом  трусость. А ведь Журавлев три года
провоевал, был  у Ржева в самое трудное  время, и боевые товарищи помнят его
как человека смелого. Вспоминая годы  войны, он однажды сказал  Лене: "Могли
убить, это  бесспорно. Но умереть - не  штука. А вот поставят тебя и скажут:
"Отчитывайся", - это другая музыка...?
     Что бы ни говорили противники Журавлева, завод был на хорошем счету: за
шесть лет  ни одного прорыва. Правда,  замминистра сказал Ивану Васильевичу,
что  фондами  на жилстроительство  он распорядился  незаконно,  но  Журавлев
решил: это для  проформы...  Министерство,  как  и я, заинтересовано  прежде
всего  в  продукции.  Разумеется,  он  поспешил  успокоить замминистра:  все
рабочие обеспечены жилплощадью, катастрофического ничего нет, а подготовка к
строительству трех  корпусов уже начата.  Действительно,  в конце  года были
утверждены  и  проекты   и   смета,  но  с  домами  Журавлев  не  торопился.
Председатель  завкома   после   пленума  ЦК  ему   осторожно  сказал:  "Иван
Васильевич,  вы  читали,   что   пишут"  Давно  бы  нужно  обеспечить  людей
жилплощадью...? Журавлев ответил: "Обеспечим", - но над словами Сибирцева не
задумался:  Иван  Васильевич,  будучи  человеком неглупым,  гибкостью ума не
отличался.
     Осенью  в "Известиях"  была напечатана статья о заводе. Журавлев строго
сказал корреспонденту: "Про меня нечего писать. Цифры  я  вам дал, напирайте
на  продукцию.  Можете  похвалить  Коротеева -  он  заслужил.  А  главное  -
поговорите с рабочими.  Вот вам список...". Корреспондент  все  же расхвалил
Журавлева,   написал,   что   он  относится  к   тем  работникам   советской
промышленности,  которые сочетают  дерзновение с трезвым  расчетом и большим
опытом. Председатель  горисполкома  по телефону поправил Ивана  Васильевича.
Шестого  ноября,  на торжественном заседании,  Журавлев  сидел  в президиуме
рядом с командующим военным  округом. В  городе говорили: "Журавлев  пошел в
гору".
     Не удивительно,  что  художник  Владимир  Андреевич  Пухов, сын старого
учителя, год  назад  вернувшийся  в  родной  город из Москвы,  пишет  теперь
портрет Журавлева. Владимир  Андреевич любит говорить: "Из лотерей я признаю
только  беспроигрышную".  Если  он  задумал написать портрет  Журавлева  для
ежегодной выставки, то только потому, что модель должна обеспечить успех его
работе. В  газетной  статье  Пухову посвятят  целый абзац,  а портрет  купит
музей. Иван  Васильевич  изображен  при всех орденах,  он сидит за  огромным
столом,   на  котором   красуется   модель  станка.   Увидев   на  мольберте
незаконченный  портрет, Лена  поморщилась: хотел  польстить,  и  не  вышло -
смахивает на индюка...
     Лене казалось,  что она видит  своего мужа насквозь, но о многом она не
догадывалась. Иван  Васильевич,  например,  искренне  огорчался,  видя,  как
мучительно  умирает жена Егорова,  и все же чуть ли  не  до  последнего  дня
благодушно приговаривал: "Ничего,  выздоровеет..."  Он мрачнел, заглядывая в
сырые, темные домишки, где ютились рабочие, вспоминал свое детство  - он был
родом  из бедного  села  Калужской  области. Обидно, что люди  плохо  живут.
Тотчас  он успокаивал себя: эти дома еще продержатся,  а  без  цеха  точного
литья мы  сели бы в лужу,  это  бесспорно. Да  и не так  уж им  плохо в этих
домах. Разве можно сравнить с тем, как жили их отцы? В будущем году построим
три корпуса.  Он считал: если говорить,  что  все хорошо, то и на самом деле
все станет лучше. Главное - не  распускаться. Егорову самому хотелось, чтобы
я  его  приободрил.  Секрет  именно  в  этом: поменьше смотреть  на  теневые
стороны, тогда и сторон будет поменьше, это бесспорно.
     Однажды в  сборочном цехе начался пожар. Иван Васильевич псказал себя с
лучшей  стороны: не  растерялся,  действовал  умело,  так что с огнем быстро
справились;  нужно было  наверстать потерянное время, он  вместе  с  группой
рабочих  всю  ночь  трудился в цехе, приободрял людей.  Вскоре  после  этого
события, взволновавшего  завод,  Коротеев сказал Соколовскому: "Скажите, вас
не удивил Журавлев" Ведь он человек, лишенный всякой инициативы, а вот здесь
не  растерялся...? Соколовский всегда насмехался над  Журавлевым, но теперь,
подумав, ответил: "Это  вы  правы. Садоводы  говорят о спящей  почке -  есть
такие почки на  деревьях. Иногда много лет не раскрываются. А  если отрезать
крону, спящая почка  распустится.  Так  и Журавлев  - заурядный чиновник, но
стоит разразиться грозе, он оживает..."
     В отношениях между Журавлевым и Леной решающим событием была не встреча
ее  с Коротеевым,  а разговор, возникший год назад, разговор,  которому Иван
Васильевич  не  придал  никакого  значения.  Заболела  Шурочка. Лена  хотела
привезти  из  города детского врача  Филимонова, - сказалось,  что он болен.
Лена очень волновалась: почему-то  ей  казалось,  что  у девочки  воспаление
легких. Она позвонила мужу на  работу. Журавлев  посоветовал:  "Пошли в нашу
больницу  за   Шерер".   Вера   Григорьевна,   осмотрев   девочку,  сказала:
"Обыкновенный  грипп, в легких  ничего нет". Лена обрадовалась,  но  была  в
таком  смятении, что высказала свои  мысли вслух: "А вы  не ошибаетесь"  Она
как-то странно дышит?. Вера Григорьевна неожиданно вскипела: "Если вы мне не
доверяете, зачем вы меня позвали"? Лена покраснела. "Простите, я не понимаю,
что говорю.  Правда, я не хотела вас обидеть. Это ужасно!.." Тогда на глазах
Веры  Григорьевны  псказались  слезы,  она  очень  тихо  сказала:  "Вы  меня
простите, виновата  я.  Нервы не  выдержали. Иногда теперь такое  приходится
выслушивать...  после сообщения...  Плохо, когда врач себя ведет  как  я..."
Лена еще  гуще  покраснела. Она проводила  Веру Григорьевну до дому.  С того
вечера они подружились.
     С  того  же вечера в Лене  родилось презрение  к мужу. Он  пришел домой
поздно,  усталый,  голодный, спросил,  как Шурочка. Лена начала рассказывать
про Веру Григорьевну. Он молчал.  Лена настаивала: "Нет, ты скажи: разве это
не возмутительно"  При чем тут  она??  Иван Васильевич примирительно сказал:
"Чего ты расстраиваешься" Я ведь тебе сам сказал,  чтобы  ты  позвала Шерер.
Ничего я против  нее не имею, говорят, она хороший врач. А чересчур доверять
им нельзя, это бесспорно?.
     Лена молча вышла из комнаты.  Все, что в  ней постепенно накапливалось,
вылилось сразу. Плача, она повторяла: "И он - мой муж!.."
     Много месяцев спустя после пожара на заводе, когда Коротеев  с похвалой
отозвался о  поведении Журавлева,  Лена едва сдержалась, чтобы не  крикнуть:
"Вы его не знаете, это трус и бездушный человек!"
     Когда в  газетах появилось сообщение о реабилитации группы врачей, Лена
побежала  в больницу, вызвала Веру  Григорьевну, хотела что-то  сказать и не
смогла, только обняла ее.
     В тот же  вечер  Иван Васильевич, зевая, сказал Лене: "Оказывается, они
не  в  чем  не  виноваты. Так  что твоя  Шерер зря  расстраивалась..."  Лена
промолчала.
     Почему она не ушла от мужа? Она его не жалела, хотя знала, что он к ней
привязан. Житейские трудности ее не пугали: у нее  есть  работа,  она сможет
всегда прокормить и себя и Шурочку. Все дело в Шурочке. Она любит отца. Он с
нею  меняется, становится похожим на  прежнего, молодого,  играет,  смеется.
Можно ли отнять  у девочки  отца? Шурочка ни в чем  не виновата. Виновата я:
выбрала такого. Значит, и расплачиваться должна я.
     Лена  начала  убеждать  себя,  что  можно  прожить и без любви.  У  нее
интересная работа,  товарищи,  Шурочка. Для драм  сейчас не  время. Конечно,
Журавлев трус  и эгоист,  но  он не  вор, не  предатель. А у  Шурочки  будет
отец...
     Знакомство с  Коротеевым отвлекло ее от горьких мыслей. Потом  Коротеев
исчез;  она волновалась, терялась в догадках,  почему он не приходит, и мало
думала о муже. Внешне все шло по-прежнему: она ему наливала чай, спрашивала,
какие новости на заводе. Она была убеждена, что живет только  для  Шурочки и
для школы.
     И вот сейчас, вернувшись из  клуба, она поняла, что Коротеев овладел ее
сердцем.  Это  было  для  нее столь неожиданно,  что  она  чувствовала  себя
раздавленной; она еле сидела, ожидая, когда Журавлев допьет последний стакан
чая.
     Отложив газету, он вдруг сказал:
     -  Почему тебе не понравилось выступлению Коротеева?  По-моему, он умно
говорил.  Я,  правда,  книжки  не  читал,  но  насчет  советской  семьи  это
бесспорно.
     Лена необычайно спокойно ответила:
     - Я плохо слушала. Я  тебе говорила, что не  хочу идти... Меня тревожит
седьмой класс - самый трудный и  много отстающих. Ты не хочешь больше чаю? Я
пойду посмотрю Шурочку...
     Девочка спала; во сне ей, видно, было жарко, и она сбросила  наполовину
одеяло.  Лена ее  покрыла  и заплакала. Может  быть,  и  тебе  придется  это
пережить...  Мужчинам  легче. Конечно, у меня  своя жизнь, школа, ребята. Но
если бы ты знала, какая это мука! Просто трудно дожить до завтра... Шурочка,
что же нам делать? Не знаю, вот просто не знаю...

        "3"

     Вечер  читательской конференции  остался  памятным  и  в семье  старого
учителя Андрея  Ивановича Пухова,  хотя  ни  он, ни его домочадцы не  были в
клубе.  Соня  собиралась было пойти, но  читательская конференция совпала  с
днем  рождения  отца -  ему  исполнилось  шестьдесят  четыре  года.  Надежда
Егоровна  решила  обязательно отпраздновать  это событие,  и три  дня подряд
Андрей Иванович слышал ее сетования: муку едва раздобыла; весь город обошла,
а не достала ни индейки,  ни гуся;  яиц,