Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
Никто так болезненно не переживал
несправедливых обвинений против Соколовского, да и никто столько не сделал,
чтобы добиться отмены выговора. Демин, у которого Савченко дважды был по
этому делу, подумал: настоящий человек, все его увлекает, ни штампа в нем
нет, ни успокоенности - горит, таких бы побольше, легче будет работать.
Увлекаясь чем-либо, Савченко старался заразить своей страстью других и
недавно два вечера подряд доказывал Голикову преимущества электроискровой
обработки деталей. Проект Соколовского, по его словам, означал для
завода-заказчика новую эру.
Однако душа Савченко бывала порой наглухо закрыта: он научился не
выдавать своих сокровенных чувств. Как мог он признаться, что недавно
заподозрил Дмитрия Сергеевича в трусости? Впервые Савчанко увидал, до чего
трудно понять человека, и это было для него не только огорчением, а и
событием в жизни.
Ревниво он скрывал от товарищей свою несчастную любовь; когда кто-либо
заговаривал о Соне, спокойно слушал, говорил, что они встречались, дружили.
Пожалуй, только при Надежде Егоровне он иногда терялся, выдавал себя:
ласковой своей заботливостью она как бы отбрасывала его в прошлое. Но и
Надежде Егоровне он ни разу не признался в своих чувствах, а когда она его
спросила в упор, помрачнел и все же спокойно ответил, что время берет свое и
что он желает Соне счастья с другим человеком.
Он нашел в себе силы и теперь, когда Надежда Егоровна в дверях ему
сказала: "Хорошо, что пришли, - вчера Соня приехала..." Он дружески
поздоровался с Соней, не был ни смущен, ни печален, сказал, что она хорошо
выглядит, загорела. Она ответила, что купалась каждый день в речке. Потом
они оживленно заговорили о сотне пустяков, которые, казалось, были для них
необычайно интересны и важны.
Надежда Егоровна пошла на кухню. Нужно приготовить ужин, да и пускай
они немного останутся вдвоем, поговорят. Разве Соню поймешь? Вчера два раза
спросила, где Савченко, почему нет его, а когда я хотела позвонить, не дала:
зачем звонить, успеется, сам придет... Сегодня я на нее посмотрела, когда он
вошел, - ни чуточки не изменилась в лице. Нет, ничего она к нему не
чувствует. Может быть, в Пензе у нее кто-то есть?.. Вот кто умеет скрыть -
это Соня... Савченко хочет показать, что ему все равно, а я вижу, что не
так, он к ней не изменился...
Оставшись вдвоем, Соня и Савченко продолжали разговаривать о том, о
сем: в Пензе поставили "Нору", но Соколова плохо сыграла; Яша Брайнин уехал
в Караганду; говорят, что американцы хотят договариваться, как будто здравый
смысл там побеждает, будут ездить наши туда, американцы к нам, Суханов
считает, что дело идет именно к этому, а старик Брайнин сомневается; в
романе "Искатели" много правдивого, но конец приклеен; Голиков безнадежно
влюблен в Наташу Дурылину, она поедет осенью в Москву, в Консерваторию; в
Пензе чудесный парк...
Вдруг Соня спросила:
- Ты не женился?
- Нет. А почему ты спрашиваешь?
- Просто так. Могу же я поинтересоваться твоей жизнью?
- Я бы тебе написал.
- Ты вообще перестал писать.
- Перестал потому, что ты не отвечала... Расскажи лучше о Пензе. Кто
это Суханов?
- Начальник инструментального цеха. Почему он тебя интересует?
- Ты сама только что сказала, что он оптимистически рассматривает
международное положение. Хороший инженер?
- Очень. И потом интересный человек. Напоминает Коротеева. Скажи,
Коротеев счастлив с Леной?
- По-моему, да. А чем Суханов напоминает Коротеева?
- Не знаю. Вообще... Ты бываешь у Коротеева?
- Очень часто. Я ведь с ним работаю.
- По-твоему, Лена симпатичная?
- Мне она нравится. Помнишь, ты спорила, говорила, что она не должна
была уходить от Журавлева?
- А ты помнишь все, что я говорила?
Он вспыхнул и на мгновение забыл, что твердо решил не показывать Соне
своих чувств.
- Я-то все помню. И как ты на вокзале сказала, что настоящее не
забывается... - Он тотчас спохватился и перешел на шутливый тон: - Мы с
тобой каждый день ссорились. А теперь встретились и посмеиваемся над
прошлым. У каждого своя жизнь...
Пришел Володя. Соня сказала:
- Вот кто за год переменился - это Володя. Я его не узнаю. Можешь себе
представить, я здесь второй день, и он еще ни разу не сострил...
Володя улыбнулся:
- Соня, расскажи нам что-нибудь веселое. Хотя бы про Журавлева, как он
стал тонким и томным.
- Веселого мало. Оказывается, я еще плохо разбираюсь в людях. Впрочем,
вначале никто у нас его не раскусил. Со мной он был исключительно любезен,
обрадовался, как старой знакомой, сказал, что ты сделал его портрет. "Моя
бывшая супруга бывала у вашего покойного отца..." Лену он именует не иначе,
как "бывшая супруга". Но я правду писала - он всем понравился. Я поверила,
что бывают на свете чудеса. А чудес, видно, не бывает. Он осмотрелся,
сочувствовал почву под ногами, забыл, наверно, как торчал в приемной
министерства, и пошел... Сделал Суханову при всех грубое замечание.
Естественно, Суханов не смог смолчать, хотя он человек очень сдержанный.
Журавлев начал его изводить, убрал четырех слесарей и теперь говорит, что
инструментальный срывает план... Я сказала Журавлеву, что с Сухановым он
разговаривает отвратительно, так он и ко мне начал придираться. Хорошо, что
директор у нас толковый, заступился за Суханова. Но, понимаете, в чем
история: Журавлев работает так, что к нему нельзя придраться, и директор
говорит - работник прекрасный... А человек он поганый. Да, я забыла
рассказать последнюю новость: он женился, нашел какую-то дуру с перманентом.
Позвал меня на свадьбу. Я, конечно, не пошла. Я теперь к нему отношусь как
Савченко...
- Духовная сторона ясна,- улыбаясь, сказал Володя. - Но ты все-таки
опиши, как он выглядит в худом виде? Романтичен?
- Ничего подобного. Снова растолстел. Я вспоминала твой портрет и
злилась: ну зачем ты его приукрасил? Он у тебя герой, а на самом деле такая
противная физиономия...
Володя засмеялся.
- Еще одна потерянная иллюзия! Я думал, что он похудел всерьез и
надолго.
- Горбатого могила исправит, - сказала Соня,- Ты что, этого не знаешь?
Володя, нахмурившись, ответил:
- В общем - да...
За ужином Соня продолжала оживленно рассказывать о своей жизни, о
заводе, о Пензе. Надежда Егоровна подумала: почему она о Суханове не
говорит?.. Что-то здесь есть... Боюсь, что она опять отрезала. Как с
Савченко... Характер у нее трудный. И добиться ничего нельзя...
Савченко ушел поздно. Улицы уже опустели, только кое-где у ворот
шептались парочки. Он нес свою печаль через эту светлую ночь с ее бледными
звездами, с нежным пухом, падающим с деревьев, как легкий летний снег.
Вот и встретились... Странно: Сони у меня нет, а любовь живая...
На минуту он попытался себя утешить, а может быть, раздразнить свою
боль: почему она упрекнула, что перестал писать?.. Но сразу себя остановил:
для Сони все, что было между нами, далекое прошлое. Вспомнила и заговорила
прежним тоном, а через минуту ей самой смешно стало... Все ясно...
Печаль не должна теснить, должна вести вперед, светлая, как эта ночь,
как глаза Сони - не пензенской, другой, той, что целовала в лесу и тихо
говорила: "Погоди"...
Утром, когда он пришел на работу, его сразу вызвали к директору.
Николай Христофорович, улыбаясь, сказал:
- Для вас сюрприз. Из Москвы позвонили, что вас включили в делегацию
инженеров. Поедете в Париж. Интереснейшая поездка! Вы ведь языком немного
владеете?
- Слабо. Читать могу, а разговаривать не приходилось... Не понимаю:
почему меня выбрали?
- Еще осенью, когда я был в Москве, меня спрашивали, кого мы можем
рекомендовать из молодых инженеров. Я назвал несколько имен, среди них и
ваше. Всего поедут четырнадцать человек, возглавляет Рябцев. Просили, чтобы
вы были в Москве не позднее второго, - там разные формальности. Так что
придется через неделю двигаться...
Савченко сказал Голикову:
- Знаешь, зачем вызывали? Посылают в Париж. Как-то неожиданно...
- Тебе чертовски везет! Понимаешь? Ну, что ты молчишь? Париж увидишь...
Савченко задумался: а какой он?.. Перед глазами встали картинки:
Эйфелева башня, очень широкая улица, поток машин, а позади арка...
Голиков прав - интересно. Обидно только, что могут без меня вернуться к
проекту. Соколовский настроен мрачно, считает, что похоронили. Он сказал,
что уезжает на несколько дней в Москву. Я обрадовался, думал, что он решил
пробиться с проектом, - оказывается, по личному делу. К проекту все-таки
вернутся, я убежден...
А Соня? Приехала, а я уезжаю... Все равно я к ней больше не пошел бы.
Один раз, может быть, перед ее отъездом. Совсем не показаться нельзя,
подумает, что ревную или обижен. Да, но теперь она уедет, а меня не будет. Я
могу зайти, чтобы проститься. Лучше позвонить, а то поддамся, как вчера,
настроению и все выложу... Какое у меня право ее расстраивать? Париж я
увижу. Башня, арка, машины... А Сони нет...
Он вынул из бумажника маленькую фотографию, долго глядел на нее, пока
не помутнело в глазах. Тогда он грустно улыбнулся и сел за чертежи.
"14"
Дежурная по этажу сказала:
- Госпожа Ванденвельде? Сто шестнадцать.
Соколовский вдруг растерялся: конечно, он знал, что его дочь носит
фамилию мужа, что она иностранка, и все же ему показалось нелепым, что
Машеньку называют "госпожой". Почему-то он счел нужным объяснить:
- Я ее отец.
Дежурная равнодушно ответила:
- Пожалуйста, пройдите, это в конце коридора направо.
Соколовский постоял у двери, прежде чем постучать, машинально подумал:
"Нужно отдышаться", - хотя поднялся в лифте.
Дверь открыла молоденькая женщина, как показалось Соколовскому, скромно
одетая; она весело воскликнула:
- Я тебя жду весь вечер! Феликс пошел в театр, а я сижу и гляжу на
часы.
Евгений Владимирович стоял в дверях.
- Почему ты не садишься? Правда, у нас хорошая комната? Только очень
смешная, в стиле наших бабушек:..
Евгений Владимирович зачем-то оглядел обыкновенный гостиничный номер с
атласными креслами, китайской вазой и огромным бронзовым пресспапье на
столе. Он поймал себя на мысли: боюсь даже на нее поглядеть.
- Дай я на тебя погляжу. Ведь ты была вот такая, когда увезли. А по
фотографиям ничего нельзя понять.
Мэри рассмеялась.
- Я тебя вообще не помню, мне было три года. Ты очень молодо выглядишь,
похож на спортсмена. У вас, кажется, тоже увлекаются спортом, у нас на этом
полное помешательство. Я иногда играю в теннис, но редко, а Феликс вообще
неспортивный, он предпочитает пойти на концерт или встретиться с друзьями. Я
убеждена, что он тебе понравится, он совсем не похож на то, что вы называете
"буржуями".
Соколовский удивился: хорошо говорит по-русски. Кажется, болтушка. А
может быть, оттого, что стесняется? Наверно, стесняется... Держится просто.
Зачем только у нее такие каблуки?.. А вообще даже странно, что ее называют
"госпожой". Могла бы быть московской студенткой...
- Ты хорошо говоришь по-русски.
- Тебя это удивляет? Мама со мной говорила только по-русски. В
гостинице тоже удивляются. Переводчица сказала, что не чувствуется акцента.
Зато я делаю ужасные ошибки, она меня сегодня два раза поправила: я сказала,
что "имею интерес ко всему русскому" и что хочу "взять метро". Смешно,
правда?
Он наконец-то ее разглядел. Хорошенькая. Как Майя... И нос матери, чуть
вздернут. Но серьезней, глаза умные. А говорит без умолку, это тоже от
Майи...
Как будто угадывая его мысли, Мэри сказала:
- Ты знаешь, мама очень страдала. У нее вообще неудачно сложилась
жизнь. Мой отчим - симпатичный человек, но ужасно легкомысленный, любит
женщин, даже теперь, когда ему шестьдесят шесть или шестьдесят семь, не
помню. Перед войной он безумно увлекся одной египтянкой. Я не могу его
обвинять, но маме было нелегко. Он переехал к этой женщине. Мне было десять
лет, но я уже все понимала... Отчим дал маме деньги, она купила магазин, там
продавали шерсть - у нас очень любят вязать, это успокаивает нервы. Мама
весь день работала, конечно, это невесело. Ты ведь помнишь маму?.. Она
мечтала поехать в Мексику или в Индию, словом, была создана совсем для
другой жизни... Она умерла от воспаления легких. Во время оккупации мы жили
ужасно, пришлось уехать к сестре отчима в Монс, это небольшой город, зима
была, как в Сибири, и никакого отопления. Мама простудилась. Она мне
сказала, чтобы я обязательно разыскала тебя...
Далекое прошлое встало перед Соколовским: Тверской бульвар, Пушкин,
молоденькая студентка, а он говорит ей о счастье...
- Мама всегда металась, не могла найти себя. У меня, наверно, ее
характер: я способна загореться и сразу остыть. Я тебе писала, что бросила
танцы, хотя все считали, что это глупо. В "Ле суар" писали, что я подаю
надежды. А я вдруг поняла, что это ошибка... Тебе нравятся пластические
танцы?
- Не видал... Ты присылала фотографии, но по ним нельзя судить.
- Это совершенно новый жанр. Я думала, что у вас революция во всех
областях, а теперь мне кажется, что вы предпочитаете старое. Как Феликс...
Мы были вчера в Большом театре, техника, конечно, замечательная, но меня
рассмешило: прошлый век. Вроде этой мебели... Нет, я танцевала совсем
по-другому: никаких классических па, тело подчиняется ритму... Но не стоит
об этом говорить: танцы для меня - прошлое. Ты слыхал о Лепере?
- Нет. Кто он - танцор?
- Я же тебе сказала, что танцы меня больше не интересуют. Лепер -
художник. Теперь говорят, что не будет железного занавеса, я убеждена, что
здесь он потрясет всех...
- Значит, ты решила заняться живописью?
- Да. Можно сказать, что я вернулась к живописи В колледже я очень
много рисовала. Конечно, это было несерьезно, но меня хвалили. Я сделала
тогда портрет мамы, все говорили, что она как живая... Потом я бросила, год
пробыла на юридическом факультете и увлеклась танцами. Теперь я наконец-то
нашла себя: мое призвание - живопись.
- Где же ты учишься?
- Я работаю скорее самостоятельно. Лепер мне иногда помогает советами,
но он переехал в Париж и в Брюсселе бывает редко. Я уже выставлялась, даже с
успехом. Я привезла два маленьких холста и фотографии показать тебе. Я
ужасно боялась, что ты сегодня не приедешь, - ведь завтра вечером нас везут
в Ленинград.
- Я думал, вы пробудете дольше. Почему вы торопитесь?
- Ты не можешь себе представить, как это дорого! Феликс теперь
зарабатывает немножко больше, и то пришлось весь год откладывать...
- Где работает твой муж?
- В "Нидерландском кредитном банке". Только, пожалуйста, не думай, что
он сидит все время у окошка. Он выполняет финансовые операции. Конечно, он
мечтал о другом, когда он был студентом. Он писал стихи, вообще его
привлекала литература. Он и теперь иногда пишет театральные рецензии. Но
жизнь - это жизнь... Я не могу пожаловаться, он прилично зарабатывает. Но
если бы ты знал, какая у нас дороговизна! Ничего нельзя себе позволить...
Впрочем, это неинтересно... Расскажи лучше, как ты живешь. За четыре дня я
немного осмотрела Москву, но я совершенно не представляю, как выглядит
город, где ты живешь. Когда я в Брюсселе посылала телеграмму, мне сначала
сказали, что такого города вообще нет, потом нашли... Там много жителей?
- Не очень. Сто шестьдесят тысяч.
- Но это огромный город! Как Льеж.. Ну и что ты там делаешь?
- Работаю на заводе. Я ведь инженер...
- Я знаю. Нас хотели вчера повезти на какой-то завод, у вас ведь
промышленность на первом плане. Феликс говорит, что вы сделали огромные
успехи. А я в этом ничего не понимаю. Когда я попала в Париже на завод Рено,
я думала, что сойду с ума от шума. Меня затащил Феликс, он увлекается
автомобилями. Мы купили осенью маленький "Ситроэн", поехали в Ниццу. Какая у
тебя машина?
Евгений Владимирович хотел ответить, что у него нет машины и он не
любит пользоваться заводской - предпочитает пройтись пешком, а если нужно в
город, существуют автобусы, но он подумал: зачем говорить, она еще решит,
что это от нашей бедности... Ему стало смешно: нашел перед кем дипломатию
разводить!.. И, смеясь, он сказал:
- А у меня ноги. Еще крепкие... Вот ты на таких каблучках, наверно, и
ста шагов не сделаешь. Рассмеялась и Мэри.
- Ты совершенно прав. Это дикая мода. Жизнь становится спортивной, а
вдруг нужно ходить на каблуках Людовика Пятнадцатого... У тебя нет семьи?
- Нет.
- Почему?
- Не вышло.
Он невольно подумал о Вере, и улыбка счастья на минуту осветила его
суровое лицо. Мэри сказала:
- Я тоже очень рада, что тебя увидала...
Ему стало стыдно: ведь это моя дочь, Машенька... Он ласково на нее
поглядел. Ну, болтает вздор... Откуда я знаю, что она при этом думает?..
- Я глядел на твои фотографии и все гадал: какая ты, как тебе там?..
Ведь это от нас очень далеко... Хорошо, что ты веселая, увлекаешься своей
работой...
- Ты, наверно, не думал, что твоя дочь станет художницей. Ты любишь
живопись?
- Как будто люблю. Да я мало видел... Хорошо, что вы поедете в
Ленинград, увидишь Эрмитаж...
- Феликс обожает фламандцев. А меня старые художники как-то не трогают:
они показывают внешний мир, оболочку. Я мечтаю дать живописную мысль в
полноте цвета. Это звучит глупо, и потом мне трудно об этом говорить
по-русски: я не знаю терминов. Лучше я тебе покажу мои работы, хотя при
таком освещении они проигрывают...
В правом углу холста Соколовский увидел спирали ядовито-зеленого цвета,
в центре и слева на сиреневом фоне виднелись жирные оранжевые и синие пятна.
- Леперу понравилось, хотя это не в его манере- он любит заполнять
динамическими формами всю плоскость, а, ты видишь, у меня в глубине мертвое
пространство.
- Не понимаю, - хмурясь, сказал Соколовский, что ты хотела изобразить?
- Столкновение синего с оранжевым. Это как удар, а потом пустота... Ты
не можешь себе представить, как трудно чисто живописными путями передать
отчаянно!
Она сказала это с таким жаром, что Евгений Владимирович растерялся:
- Почему отчаяние?.. Ты говорила, что увлечена ра ботой. С мужем живешь
дружно. Молодая...
- Я не знаю, как тебе это объяснить... Мы, вероятно все воспринимаем
иначе... Ты думаешь, что я бросила танцы, как меняют перчатки? Ничего
подобного! Я не знаю, как себя найти... У меня есть знакомый писатель, он
недавно сказал: "Отчаяние - это аттестат зрелости"... Но не будем об этом
говорить. Лучше я тебе покажу другой холст. Ну, как?
- Я в этом ничего не понимаю... Хорошо, что ты увлекаешься работой, это
главное...
Соколовский вдруг вспомнил письмо Володи. Человек понял, что сделал
пакость. Я его могу обругать, выгнать. И все-таки он мне куда ближе, чем
она. Даже не понимаю, как это может быть?..
Лицо Соколовского помрачнело, и Мэри, растерянная, сказала:
- Я вижу, что тебе противно. Скажи одно - ты меня не осуждаешь?
- Что ты! Как я могу тебя осуждать? Я откровенно сказал: не понимаю. Ты
живешь в другом мире, тебе виднее, что ты должна делать. Я сейчас вспомнил,
как ты плак