вание. Но что
нам показывает Сабуров? На его картине дом  в нашем рабочем  поселке. Почему
же он  изобразил  его столь  непривлекательным? Это, товарищи,  не случайно,
здесь  явное  стремление  очернить   нашу  действительность.  Вторая  работа
Сабурова - женский портрет. Казалось бы, художнику предоставлена возможность
показать  типическую  советскую женщину.  Однако  что мы  видим  на  полотне
Сабурова? Можно ли поверить, что изображенная им  женщина участвует в  нашем
строительстве?  Невыразительное  лицо; в  глазах ни  творческой  искорки, ни
отражения  мысли;  нарочито  бедное  платьице.   Трудно  понять,  как  могут
нравиться  такие  упадочные произведения, тем паче, что  рядом  с ними висит
замечательная картина  Пухова,  посвященная  счастливому  детству  советских
ребятишек.  Пухов  каждый год ставит перед нами острейшие проблемы,  которые
обсуждаются на страницах  центральных газет.  Его  картины были замечены  на
всесоюзной выставке, это, товарищи, не случайно...
     Володя  не  выдержал  и  тоскливо зевнул. Не нужно было приходить. Отец
редко о  ком  плохо  отзывался, а про Хитрова  говорил: "Склизкий  человек".
Никто его не любит, аплодировал, кажется, только Добжинский...
     Володя вздрогнул, услышав: "Слово предоставляется товарищу Савченко".
     Все оживились. Савченко говорил сбивчиво, но горячо:
     - Я помню, как я вышел из Эрмитажа. Был мутный, туманный день, а передо
мной все горело...
     Володя вспомнил Эрмитаж. Кто  знает, может быть, Савченко действительно
любит живопись.
     -  Я думаю, что когда человек смотрит на  картину, то пейзаж  или черты
лица, изображенные  художником, оживают,  - он придает  им  вторую  жизнь. А
когда пейзаж  или портрет  доходят  до  того, кто на  них  смотрит,  человек
меняется. Женский портрет Сабурова помог мне многое понять.
     Володя  удивился:  я  боялся,  что   разозлюсь,  если  Савченко  станет
превозносить Сабурова. А я не злюсь.  В общем это даже хорошо, что  он любит
живопись. Я не хочу  только, чтобы он говорил обо мне. Это  будет  нечестно:
во-первых, он тоже виноват в  том, что я исхалтурился,  потом -  лежачего не
бьют.
     Но Савченко продолжал говорить о Сабурове.  Теперь  он  рассказывал про
вещи, которые видел в доме художника:
     - Живопись  нельзя передать  словами,  даже  поэты не могут, а я говорю
очень  плохо,  но я  хотел  бы, чтобы  вы увидели один пейзаж:  самое начало
весны,  еще снег,  но чувствуется  - скоро  все  зазеленеет.  Или  небольшой
портрет: там женщина в сером платке, лицо  у нее  светится, как будто на нем
розовый  отсвет  зари.  Или  натюрморт,  тоже  весенний:  серая  вербочка  в
стеклянной банке. Большая любовь нужна, чтобы так показать жизнь...
     Когда  Савченко  кончил,  все  зааплодировали.  Володя  тоже  похлопал.
Говорил он  в  общем глупо, но  если я буду сидеть, как убитый, решат, что я
завидую Сабурову. А я  не  завидую...  Натюрморт с  вербой  я помню.  Хорошо
написано... В первом ряду Фокин. Наверно, он  про себя  посмеивается:  "Ну и
курьезы на периферии!.." Кстати, Фокин прошлой осенью  очень тепло  обо  мне
написал. Ясно, что Сабуров ему не может понравиться.  Впрочем, кто знает?  Я
не скажу,  что  Фокин  может измениться, но у него никогда  не  было  своего
мнения...
     Савченко, смущенный аплодисментами, быстро прошел  к своему месту. Пока
он говорил, он казался Володе очень  высоким  и заносчивым, а теперь это был
тот самый Савченко, который часами простаивал у ворот, поджидая Соню.
     Мама сказала, что он  опустил  голову.  В общем мне  его жалко.  У Сони
трудный характер, она сама от  этого мучается. Могли бы давно пожениться,  а
все вышло наоборот...
     Но сколько они способны болтать? Лучше бы я пошел в "Волгу"...
     Выступала Дмитриева, восторгалась "Пионерским костром":
     -    Пухов    удивительно    тонко    подметил    любознательность    и
дисциплинированность  советских школьников! Я, как педагог с  тридцатилетним
стажем, хочу выразить ему глубокую благодарность...
     Зааплодировали. Володя  улыбался. Дмитриева - не  Хитров.  Учительница,
немолодая,  лицо у нее хорошее. И вот ей  понравилось... Конечно, она ничего
не  понимает  в живописи, но таких, как она, большинство. Фокин, наверно, об
этом напишет... Может быть, я напрасно мучаюсь?
     Он  перестал  слушать.  Ни Шарапов, ни  Кричевский  о нем не упомянули.
Почему я решил, что  меня будут судить? Я, кажется, схожу с ума. Ужасно, что
не с кем поговорить! Мама вчера спросила, почему я не женюсь. Оказывается, в
тридцать пять лет неприлично быть  холостым.  В пятьдесят полагается  орден.
Кстати, орден дадут  не мне,  а Сабурову. Смешно -  я думаю о том, что будет
через пятнадцать лет, а я не дотяну и до сорока..
     Вдруг он услышал свое  имя: говорил  Андреев,  портрет которого  Володя
собирался написать.
     -  Я не могу  согласиться с  товарищем  Хитровым, когда  он превозносит
Пухова  и  нападает  на Сабурова.  Конечно, я в этом деле не  специалист. Но
когда  я увидел  картины Сабурова, мне захотелось жить, трудиться, бороться.
Он предложил мне сделать мой портрет...
     Володя не выдержал, крикнул:
     - Это явное недоразумение!
     Андреев не расслышал или не понял Володю. Он продолжал говорить:
     -  Для меня это честь, да и радость.  Мы  у Сабурова  много раз бывали,
даже  письмо написали в газету с протестом - почему его так мало выставляют?
Должен отметить,  что письмо послано две недели назад, а редакция до сих пор
не  ответила.  Но это к делу не относится. Я  считаю,  что картины  Сабурова
приподнимают. А  вот я вспоминаю произведение Пухова: рабочие читают газету.
Я, товарищи, рабочий  и скажу откровенно, тоска меня взяла, да и разозлился:
ведь все это неправда - и люди у нас не такие,  и выражение придумано. Как у
фотографа:    "Причешитесь,    пожалуйста.    Голову    повыше.   Минуточка!
Улыбнитесь..." Ни красоты в этом нет, ни  правды, ни сердца.  Пионеры у него
тоже ненастоящие. Наши ребята веселые, озорные, каждый выглядит на свой лад,
а  Пухов их рассадил, все у него отличники и  герои нравоучительных историй.
На  выставке вы,  наверно, видели женский портрет Сабурова. Это  портрет его
жены Глафиры Антоновны.  Скажу откровенно - глядел я, и не хотелось уходить,
вдруг   говорят:   поздно,  закрывают...   Вот  это,   товарищи,   настоящее
искусство!..
     Володя  лихорадочно написал на  обороте пригласительного билета: "Прошу
слова. В. Пухов".
     Он  начал  спокойно,  монотонно  произнес  несколько  фраз  о  значении
критики, о том, что обсуждения, подобные сегодняшнему, много дают художнику,
поблагодарил Андреева за прямоту и вдруг сорвался, выкрикнул:
     - Это противоестественно! Я говорил в моих картинах на  языке Андреева,
хотел, чтобы он меня понял, а он мне за это  мстит...  Никогда я  не поверю,
что ему может понравиться Сабуров!
     Он  замолчал - не мог подыскать слов.  Все притихли.  Наконец он  снова
заговорил;  теперь  он  быстро повторял,  как  затверженные,  слова, которые
встали в его памяти:
     -  Сабуров  -  это формализм, стремление  отдохнуть на красочном пятне,
отказ от идейности в искусстве. Мы  знаем,  что народ  ждет  от нас  больших
тематических  полотен.  Живопись Сабурова  -  чуждое  явление,  и  я  должен
предостеречь нашу общественность...
     В конце он снова перешел на крик:
     -  Я не  хочу  работать, как  он! Именно не  хочу! Он поставил себя вне
нашей  жизни. Он хочет подкопаться  под жизнь. Это его нужно  судить!  Такая
живопись попросту покушение!..
     Несколько  человек громко  зааплодировали. Кто-то  крикнул: "Молодчина,
правду-матку режет!.." Добжинский не знал, восхищаться ему или негодовать, и
вопрошающе  посмотрел  на Фокина;  но  Фокин ничего не  сказал, а  про  себя
подумал: наверно, Пухов выпил не меньше полулитра. Оказывается, на периферии
тоже  не  теряют  времени... Яша  Брайнин сказал своей  спутнице:  "Вот тебе
преступление и наказание"...  Девушка ответила: "А  я не верю  ни одному его
слову"...
     Когда Володя пошел к выходу, все на него смотрели.
     Он смутно помнит, как очутился в "Волге".
     Было еще  светло, но зачем-то  горели фонари. Кто-то догонял девушку  в
голубом платье.  В автобусе говорили,  что скоро лето. Женщина рассказывала:
"Я  опять  взяла  путевку  в  Адлер,  там  такое море,  ты  не  можешь  себе
представить! А  у  самой веранды розы, ну, прямо тысячи  и  всех  цветов..."
Сзади  студент зубрил вслух: "Джордано Бруно  выступал против схоластических
категорий и логических расчленений..."
     Швейцар  оскалил большие  желтые зубы: "Погодка сегодня замечательная".
Володя удивился: "Разве"?
     Надрывался  баян.  За   крайним  столиком  рыжий   небритый  бухгалтер,
напившись, буянил: "Кто ей  дал право плевать мне в душу"..? Володя подумал:
я его знаю,  два  раза, когда я приходил в издательство за деньгами, он  мне
отвечал, что неплатежный день... Почему сегодня, столько народу? Может быть,
суббота?.. А в общем удивительно пусто... Я должен напиться, не то я сойду с
ума...
     Морщась, он проглотил стакан водки.
     - Самогон?
     Официант равнодушно ответил:
     - "Столичная", как заказывали.
     Володе хотелось разбить стакан, выругаться, крикнуть рыжему бухгалтеру,
что люди всегда плюют друг на друга, но он кротко сказал:
     - Хорошо. Дайте еще триста.
     ...Он проснулся поздно и долго не мог  вспомнить, что  приключилось,  а
вспомнив, подумал: Андреев - нормальный человек, значит  он женат. Если жены
не было в  клубе, он ей рассказал за чаем: "Пухов не только плохой художник,
он ко всему  паршивый человек - завидует  Сабурову". В  общем  это правда. Я
ведь знаю, что Сабуров  честный  художник,  а  старался  его  очернить.  Как
Хитров... Почему? Очевидно, боюсь  - увидят настоящую живопись и поймут, что
король гол. Дело не в деньгах, заработать всегда можно. Даже не в положении:
для  Ершова да,  пожалуй,  и  для  Фокина  я  еще  долго  буду "ведущим".  Я
испугался, что Андреев понял... Впрочем, все это теперь несущественно. Я был
плохим художником, а стал подлецом. С Хитровым  можно не встречаться, но как
я буду жить с самим собой?..
     Болела голова, он решил проветриться, дошел до угла  и вернулся:  вдруг
кого-нибудь встречу... Весь день он просидел запершись, матери сказал, что у
него срочная работа.  Я знал, что не нужно было идти. Теперь не поправишь...
Разве  я  посмею пойти к Соколовскому? Да  он меня  попросту выгонит... Весь
город  знает... Если бы мы встречались с Танечкой,  этого не случилось бы: я
ее стеснялся... Да о чем говорить - докатился! Дальше некуда ..
     Несколько  дней  он  провел в лихорадочном состоянии.  Его преследовала
одна мысль: что обо мне_ думает Сабуров? Конечно, Андреев ему рассказал,  он
вспомнил, как  я  приходил, восхищался  его картинами. Решил,  что я подлец,
самый настоящий...
     Володя больше не думал ни о живописи, ни о том, что ему делать с собой.
Тысячу раз он повторял себе: я должен пойти к Сабурову. Нужно прямо сказать:
"Я потерял  голову,  наговорил черт знает что.  Если можешь, прости. В общем
мне очень стыдно..."
     Он выходил из дома и сейчас же возвращался: то стыд мешал, то гордость,
то говорил себе: зачем идти? Он меня на порог не пустит.
     Наконец он решился.
     Сабуров  встретил его,  как всегда, приветливо. Но Володя молчал. Глаша
делала вид, будто что-то прибирает. Все трое испытывали неловкость.
     Сабуров  украдкой  поглядел на  Володю.  Он очень изменился,  постарел.
Наверно,  мучается. Я говорил Глаше, что он сам себя  наказал. Ведь он очень
талантлив и вдруг увидел,  что растоптал себя... Глаша  этого не понимает...
Вот  бы  написать  его  портрет!..  И,   забыв  про  все,  Сабуров  невольно
залюбовался Володей. Узкое  лицо с тяжелым подбородком, серо-зеленоватое,  а
глаза яркие, будто фосфорические,  под высоко поднятыми бровями; чувствуется
напряжение,  большие душевные  муки. Напоминает  один портрет  Греко, позади
рыжие скалы... Неловко, что я его разглядываю...
     - Как твое здоровье, Володя? Мы ведь очень давно не видались. Я боялся,
что ты больше не придешь...
     Володя вздрогнул. Теперь я должен все сказать. Но как он ни пытался, он
не мог вымолвить слова, только губы судорожно шевелились.
     А  Сабуров  суетился,  спросил,  не  хочет  ли Володя чаю, пытался  его
развлечь - начал вспоминать школьные годы.
     Глаша все время молчала.
     Володя поднялся и почему-то сказал:
     - Весна в этом году поздняя... Я пойду..
     Вдруг он увидел на стене тот пейзаж, о котором говорил Савченко: ранняя
весна, кое-где снег  и нежнозеленое пятно. Как  в городском  саду,  когда  я
дурил с Танечкой. Тогда казалось, что все может перемениться. А не вышло...
     - Это мой последний этюд, - сказал Сабуров.
     Володя  машинально  подумал:  сейчас  она  воскликнет:  "Да это  просто
удивительно!" Но Глаша по-прежнему молчала.
     -  Я  пойду, - повторил Володя,  и  на этот раз  действительно  пошел к
двери.
     Глаша встала.
     - Я вас провожу до ворот, грязь во дворе ужасная...
     У калитки она сказала:
     - Я вас об одном прошу: никогда больше не приходите, очень вас прошу!
     Такой он прежде не видел ее - ни в жизни, ни на портретах Сабурова, - и
столько гнева  было в ее  глазах, что он отвернулся, быстро зашагал  вниз по
крутой скользкой улице

        "10"

     Поговорив  с  Головановым,  Трифонов шел  к своей  машине, когда увидел
Коротеева.
     - Дмитрий Сергеевич, а я не знал, что вы вернулись! Как здоровье? Ванны
принимали?  - И, не дожидаясь  ответа,  он заговорил о  работе:  -  Как  вам
понравился  проект  Сафонова?  Говорят, что производительность повысится  на
четыре процента...
     Коротеев  ответил,  что  еще  не  успел  познакомиться  ни  с  проектом
Сафонова, ни с предложением Соколовского.
     -  Ну, это  несерьезно.  Вы  ведь  знаете,  что  я  всегда  поддерживал
передовые предложения, но это, простите меня, очковтирательство. Одно дело -
лабораторные опыты, другое - крупное промышленное предприятие ..
     - Мнения расходятся. Нужно хорошенько подумать.
     Трифонов согласился и хотел было идти дальше. Коротеев его удержал:
     - Вы ведь знаете, что партбюро вынесло выговор Соколовскому?
     Трифонов вздохнул.
     - Конечно, неприятно - старый член партии, на заводе давно работает. Но
нельзя  не  одернуть.  Ведь  так  легко  все развалить...  Мне говорили, что
одиннадцать за, а против только двое...
     - Да, я голосовал за.
     -  Правильно  поступили,  Дмитрий  Сергеевич. Я  знаю,  что  вы  цените
Соколовского, но это вопрос принципиальный...
     -  А  по-моему, мы  ошиблись,  подошли формально.  Во всяком случае, на
партсобрании я предложу не утверждать...
     Трифонов рассердился. На его бледном, пергаментном лице  щеки складками
стекали вниз, и когда он сердился, складки шевелились.
     -  Ничего  не  понимаю,  Дмитрий  Сергеевич!  Да  и  объяснить  трудно.
Подрывает авторитет...
     -  Исправить ошибку  никогда  не поздно. Соколовского  мы  знаем  не со
вчерашнего   дня.  Человек  он  вспыльчивый...  А  работать  он  никогда  не
отказывался, это неправда. Взыскания он не заслужил. Так я и скажу...
     -  Ваше право. И партсобрание вправе не  утвердить.  Вы ведь  знаете, я
всегда отстаиваю принципы партийной демократии.  Да и насчет Соколовского не
хочу с  вами спорить  - вам виднее... Но  факт  остается  фактом: на бюро вы
голосовали  за.   На   вашем   месте   я  не  стал   бы  выступать   против.
Непоследовательно...  Партсобрание  все  равно утвердит.  А  вы окажетесь  в
странном положении.
     - В странном положении я теперь. Вернее сказать, в скверном - голосовал
не  так,  как думал...  Я собирался поговорить об  этом с  Деминым. Он вчера
приезжал на завод,  но я был  в  цехе,  и  мне  не  сказали. Вот  так, Захар
Иванович...
     В машине Трифонов  долго не мог опомниться; его щеки продолжали сердито
шевелиться.
     У Коротеева на заводе большой авторитет Сегодня - за,  завтра - против.
Нельзя так!  Кто его  уважать  будет?.. Твердой  руки нет. Голованов человек
честный  и в своем деле  разбирается. Но он слишком мягок, размазня... Ясно,
что Соколовского  следовало одернуть. Но если  уж  он  у  них  непогрешимый,
нечего было затевать историю. Сафонов уверял, что все против Соколовского...
Меня  их склоки  не  интересуют.  А  развалить  очень  легко... Коротеев  не
случайно упомянул о Демине. Будь сейчас Ушаков, я не волновался бы. Конечно,
Ушаков потакал Соколовскому, но в данном случае он ответил бы Коротееву, что
нельзя раздувать историю... А за Демина я не отвечаю.
     Вернувшись  в  горком,   Захар  Иванович  долго  думал  о  разговоре  с
Коротеевым. Нехорошо, очень нехорошо!. Он вспомнил и толки вокруг скандала с
Красновым и десятки жалоб на различные бытовые непорядки. Не умеет Голованов
одернуть, навести порядок...
     Конечно, беспорядка  при  Журавлеве  было  куда  больше, но  тогда люди
говорили о своих  обидах жене или друзьям, а теперь они шли с претензиями  к
Голованову, к  Обухову, в горком, и Захар  Иванович думал:  распустить людей
легко.  Тогда  и  производительность   снизится,  никакое   новаторство   не
поможет...  Коротеев - депутат,  выступает с докладами, на  прошлой неделе в
"Труде" была его статья. Нельзя же подрывать авторитет!
     Прежде было просто: горком мог  утвердить - и все. Теперь труднее... Да
и Демин  не согласится. Странный он все-таки человек,  я ему  говорю: "Может
отразиться на производстве", а он отвечает: "Производство - это люди". Любит
щегольнуть фразой. Ему бы писателем стать, а в партийном аппарате это фигура
неуместная.
     Все в  Демине раздражало Трифонова. Худой,  одни  кости,  а  ест много,
ростом с  каланчу,  вообще, если посмотреть  со  стороны, - бегун, призы ему
брать.  Вот  он  и  бегает  -  то  на  заводе, то  в  мясокомбинате,  то  на
строительстве,  причем ни  шляпы, ни  кепки, спрашивается:  если  кто-нибудь
поклонится,  как  он  ответит? Хитров  говорил,  что  он  в  цирке вел  себя
неприлично,  хохотал  громче  всех  -  клоуны  его  рассмешили.  Другой   бы
постеснялся, а он о престиже вообще не думает.  Самоуверенность потрясающая!
Скажи  семикласснику,  что ему  предстоит  выступить на  школьном  собрании,
мальчик  подготовится, напишет,  зачитает.  А Демин  Первого мая выступил  с
отсебятиной, да еще при всех  на трибуне объяснял: "Народ не любит, когда по
бумажке..."  Работать стало просто невозможно:  два  раза в наделю принимает
всех,  причем каждого усаживает. Зоя теперь не может справиться - приходят и
кричат: "Подумаешь, заведующий отделом!.. А почему к Демину можно"..? Ершова
раскритиковал:   газета  будто  бы  скучная.   Стоит  кому-нибудь  выступить
поострее, как  он сразу говорит: "Толковый  человек"...  Можно сказать,  сам
ищет беспорядка. Не понимаю, как такого прислали?..
     Все-таки Коротеев перегнул.  Я убежден,  что  и Демин возмутится:  дело
серьезное, на карту поставлен  авторитет партбюро. Конечно, Демин -  ломака,
любит попозировать, но  что он глуп,  этого  никто не  скажет.  Нужно с  ним
поговорить до того, как его настроит Коротеев...
     Секретарша сказала Трифонову: "Никого у него нет, работает".
     Демин действительно сидел над ворохом бумаг.
     - Я на минутку,  есть короткий разговор. Тебе на заводе  сказали насчет
Соколовского?
     -  Я как раз над этим сижу. Сложная история... Технику я еще не освоил.
Четыре года на хлопке просидел... Ты что думаешь, Захар Иванович?
     Трифонов хотел ответить: "Очковтирательство", -  но удержался.  Хорошо,
что хоть раз Демин признался в своем невежестве. Незачем мне вылезать.
     - Да, история сложная...
     - Интересно, что Коротеев скажет.
     Трифонов помолчал, а потом решил, что пора приступить к делу:
     -  Я  утром был на  заводе  -  меня сборочный волнует,  опять  отстали.
Встретил Коротеева. Он мне, между пр