очим, сказал,  что на партбюро голосовал
за выговор Соколовскому, а теперь хочет выступить против. Может быть, ты ему
подскажешь?
     - Что именно?
     - Лучше ему не выступать - авторитет подрывает.
     Демин пожал плечами.
     - Не вижу в этом ничего плохого. Если он считает, что ошибся, почему не
признать?
     -  Так-то  так... Но объективно что получается? Во-первых, партсобрание
отменит решение  бюро. Нехорошо это...  А  главное  - как будут смотреть  на
Коротеева? У человека семь пятниц на неделе...
     - Если он считает, что ошибся, лучше  прямо сказать. А  парторганизация
вправе не утвердить выговор. Устав знаешь?
     Трифонов  уныло подумал: начинается  театр.  Подумать  только, что  это
первый секретарь!..
     - На работе может отразиться...  Если  все  спускать с рук,  там  такое
пойдет.
     Демин улыбнулся.
     - Это ты насчет Соколовского? Я вчера два часа у них  просидел, немного
разобрался. Единственное, что можно  поставить в  вину Соколовскому, это что
он  ушел  с совещания - расстроился. Да он  сам об  этом  жалеет. Ну, а  все
прочее  басни.  Сафонов каждый день бегал  к Голованову,  наговаривал. Да  и
Хитров постарался.  Придумали,  будто  Соколовский  отказался  работать  над
проектом Сафонова. Чепуха! Мне  в конструкторском бюро показали: он поправки
внес.  Пожалуйста,  полюбуйся  - семнадцать страничек на  машинке. Такое  на
человека возвести! Безобразие!.. Конечно,  он стоит  за свой проект, но  это
дело другое. Голованов говорит, что  нужно подумать... А выговор дали зря. Я
Коротеева понимаю...
     Вернувшись к себе,  Захар Иванович добрый  час не мог  раскрыть  папку,
которую положила на его стол Зоя. Потом он позвал секретаршу:
     - Почему вы написали "в эксплоатацию"?
     - А вы так диктовали...
     - Я вас спрашиваю: почему у  вас "эксплоатация" через  "о"? Нужно через
"у".
     - Захар Иванович, и так и так можно.
     - "И так и так" не бывает. Посмотрите подшивку "Правды" -  только через
"у".
     Щеки его ходили.
     Дома он не притронулся к еде. Маруся жалостливо сказала:
     - Да ты покушай. Это без соли и на пару, ничего тебе не будет...
     Он не слышал ее слов и угрюмо вслух подумал:
     - Расшатать очень легко, а кому придется налаживать? Трифонову.
     Ночью он не мог уснуть - болела поясница, отмирали ноги. В комнате было
душно. Маруся спала, уткнув лицо в подушку. А он все думал и думал.
     Завтра  подскажу  Обухову:  раз  у  них  такие  настроения,  пускай  на
партсобрании выступает  покороче да и  помягче.  Ничего другого не остается.
Соколовский  теперь  совсем распояшется.  Черт с ним! Лишь бы беспорядка  не
было. Коллектив в  общем крепкий. Если нажмут на сборочный, выйдут на первое
место... Не понимаю я Демина. Кажется, он первый в этом заинтересован. А ему
лишь  бы позировать. Он и со мной разговаривал, как  будто он на трибуне.  А
кто  должен думать о  производстве? Трифонов... Потом  выскочит какой-нибудь
крикун вроде Савченко и начнет обличать: "Трифонов проявил пристрастие и без
всяких  оснований обвинял Соколовского, Трифонов формально подходит  к делу,
Трифонов  не считается с людьми,  он нечутко подошел к  Коротееву"... А  для
кого я работаю, спрашивается?  Не для себя. Горохов мне прямо  сказал, что я
должен по меньшей  мере полгода  лечиться, оставить совершенно работу.  Да я
без докторов знаю, что  мое дело дрянь... А не говорю. И  Горохова попросил:
"Никому не  рассказывайте"... Я не на экран работаю, как Демин.  Хочу, чтобы
лучше было, и только...
     Половина четвертого. Ну, уснуть уж, видно, не удастся...
     В окно без стеснения врывалось чересчур яркое утро мая.

        "11"

     На  педагогическом  совете  Екатерина  Алексеевна  сказала:  "Некоторые
молодые преподавательницы - я, конечно, никого из наших работников не имею в
виду  -  не  умеют   себя  поставить,  распускают   детей,  поощряют  дурные
наклонности. А достаточно прокрасться  в  детскую среду одному  мальчику или
одной  девочке  с  моральным дефектом,  как  это  немедленно  отражается  на
поведении  и на успеваемости всего коллектива. К сожалению,  печальный герой
происшествия в седьмом классе все еще не обнаружен..."
     Лена давно забыла  об изрезанной  парте. Голова ее  сейчас  была занята
Васей Никитиным. Ведь он был первым в классе. Почему  он стал плохо учиться?
Рассеянный. Выглядит плохо. А доктор говорит - здоров...
     Она  решила вечером зайти к  Васе:  нужно посмотреть, какая у него дома
обстановка. Живет  он неподалеку от школы. Отца нет - погиб  на войне.  Мать
работает уборщицей  в столовой; на  родительские собрания не приходит,  один
раз  была у Лены; производит  впечатление ворчливой,  но доброй; жаловалась,
что сын по ночам не спит, а читает.
     Лена  увидела  бедную,  но чистенькую комнату; на  высокой кровати гора
подушек; много фотографий;  в вазе  бумажные  розы. Матери Васи не оказалось
дома.  Мальчик  что-то  писал и,  увидев  Елену  Борисовну,  быстро  засунул
тетрадку в ящик кухонного стола
     Вася  сначала  дичился:  не  понимал,  зачем  пришла  Елена  Борисовна,
объяснял:  "С математикой у меня  последнее время исключительно плохо, а  по
английскому двойка - это  случайно..." Лена хотела  вызвать его на разговор,
шутила, рассказывала про свои  школьные годы, вспомнила: "У  меня отец любил
вырезывать   из   дерева   зверушек,  один   раз   слона  сделал"...   Вася,
заинтересованный, сказал: "Я тоже пробовал вырезать,  но у меня пропорции не
получаются.  Я носорога  пробовал..." Ему хотелось рассказать,  что  учитель
математики очень похож на носорога, но он не решился. Сказал, что увлекается
зоологией: "Жалко, что у нас нет зоопарка... Я много наблюдений сделал - над
козами, над белками, над птицами. Весной возле школы скворечник занял дрозд,
я вас уверяю, нигде кругом не было скворцов - они дрозда боятся..."
     Помолчав,  он  спросил:  "Елена  Борисовна,  вы  книгу  Дурова  читали"
Исключительно интересно,  особенно  насчет  морских львов -  они  жонглируют
абсолютно естественно?...
     Когда  Лена  заговорила  о  занятиях, Вася  сразу  померк, сказал,  что
постарается догнать:  "У меня большие  неприятности, я  себя во время  урока
часто ловлю:  думаю совершенно  о  другом..." Напрасно Лена пыталась узнать,
какие  у него  неприятности, он  не говорил. А, провожая ее,  в сенях  вдруг
сказал: "Вы не думайте, что, когда вы пришли, я от вас что-то спрятал, это я
дневник пишу. Каждый день... Но показать категорически не могу, ведь это все
равно,  что  выйти  на  улицу голым"... Лена ответила: "Это  хорошо, что  ты
ведешь дневник.  Я  тебя  только  очень  прошу налечь  на математику.  И  на
английский. А  то мне  неловко: я всегда  тобой  гордилась - и вдруг у  тебя
двойки. Я знаю, что ты можешь - воли у тебя хватит..."
     На следующий  день, когда Лена выходила  из школы, Вася ее поджидал. Он
молча пошел с ней, а возле ее дома наконец сказал:
     - Елена  Борисовна,  парту  это я  изрезал.  Если  бы вы знали,  как  я
мучался!
     - Не ожидала от тебя. Дневник ведешь - и вдруг такая глупость...
     -  Я сам  не понимаю. Такое настроение  на меня  нашло.  Можно сказать,
запсиховал...
     - Нехорошо!..
     -  Елена  Борисовна,  я  вам  сейчас объясню. Накануне,  понимаете,  мы
поругались с  Любой  Горшениной. Я ей сказал,  что мне не  нравится  картина
"Пармская обитель", она  ответила, что я  вообще ничего не понимаю, что я по
природе исключительно грубый, понимаете? А это не так, потому что роман  мне
нравится, я  про картину сказал, но она ответила, что  у  меня  вообще такая
натура, что я по радио никогда не слушаю музыку, а только про  спорт,  ну  и
все в том же  духе.  Одним словом,  она категорически сказала, что больше со
мной  не  будет разговаривать и что я должен ей вернуть фото. Я был дежурным
по классу, хотел ей написать, вернуть, конечно, фото, но написать, что я так
быстро  своих  чувств не  меняю. А потом я  решил, что  писать  после  всего
унизительно, просто отдал  фото. А когда  все ушли,  я, понимаете, абсолютно
запсиховал. Я  вас уверяю,  я  резал  как-то машинально, даже  не думал, что
делаю.  А  получилась  исключительная  неприятность.  Я   от  этого  впал  в
ненормальное состояние, уверяю вас!
     - А почему  ты не  сказал,  когда  я спрашивала?  Ведь могли на другого
подумать ..
     -  Елена Борисовна, я тысячу раз решал, сейчас скажу... Вы даже себе не
представляете, как я переживал, что скрываю!
     - А все-таки почему не сказал?
     - Екатерина  Алексеевна говорила, что парту придется отремонтировать за
счет того, кто это  сделал.  А  у меня лично нет  никаких средств, маме я не
могу сказать, ей  и так трудно. Вот когда я в техникум попаду, она сможет не
брать на дом  стирку...  Я  каждое утро хотел вам  сказать.  Когда  вчера вы
пришли,  все время  порывался, потом записал  в дневнике,  что разговор  был
исключительно интересный, но мои мысли были далеко от темы...
     Лена сдерживалась, чтобы не улыбнуться.
     - Люба Горшенина, а у тебя "Л. А".
     - Отчество -  Александровна. Конечно, ее никто не зовет по отчеству, но
я вам говорю, что я это сделал машинально. Наверно, не хотел ее впутать...
     Лена ему сказала,  что  он очень плохо поступил,  что  Люба  его  будет
презирать, если  он провалится на экзаменах, что  нужно сейчас же  сесть  за
математику,  даже дневник  отложить  в сторону, а про  парту она  никому  не
скажет.
     Как дошло это до Дмитриевой?  Вася  рассказал только Любе  и,  конечно,
взял с  нее  слово,  что  она  никому не расскажет.  На  следующий день Люба
поспорила с Витей. Витя говорил, что он  никому из учителей не  может ничего
доверить - они сейчас  же опозорят перед всем классом. Люба  ответила:  "Это
неправда.  Не  понимаю, почему ты такое несешь.  Если  ты обещаешь держать в
секрете,  я  тебе  что-то  расскажу"... Витя  рассказал  о  разговоре  Елены
Борисовны с Васей своему единственному другу Саше Бойко,  от которого у него
не было тайн - они поклялись все рассказывать друг  другу. Саша Бойко, когда
мать начала его бранить, сказал, что Елена Борисовна понимает переживания, а
мать  не хочет понять.  Мать Саши Бойко была  неравнодушна  к  преподавателю
английского языка  Серову, скептику  и  снобу. Она ему сказала: "Напрасно вы
говорите, что в нашей  жизни нет  романтики. Чувства остаются чувствами. Вот
Елена  Борисовна  недавно  услыхала  детскую  исповедь.  Это  товарищ  моего
сына"...  Серов  хотел заслужить  расположение  завуча  и на  следующее утро
преподнес все Екатерине Алексеевне.
     На педагогическом совете Екатерина Алексеевна сказала:
     -  Теперь  эта печальная история  раскрылась. Естественно, что мальчика
следует наказать. Но я хотела бы поговорить о роли классной руководительницы
Мне не нравятся поиски дешевой популярности среди худших элементов класса. В
Воронеже  в девятом  классе одна классная руководительница  потакала  низким
инстинктам юноши, пришлось вмешаться прокуратуре. Я,  конечно, не сравниваю:
Никитин еще мальчик, и  как ни  отвратителен его  поступок, он не выходит за
пределы обычной  детской распущенности. Но мы знаем, что распущенность легко
перерастает  в  преступность. Наш  долг  -  своевременно предупредить  Елену
Борисовну. Мы все  ее любим и хотим  удержать от  поступков, противных нашей
передовой педагогике.  Елена  Борисовна  должна  понять:  чтобы  воспитывать
детей, нужно самой иметь четкое представление о советской морали.
     Лена нашла в себе силы  и не ответила на намеки Дмитриевой, она  только
горячо заступилась за Васю, рассказала  про его семейное  положение: мальчик
очень  мучался, именно этим объясняются дурные отметки, он обещал нагнать, и
действительно за последнюю неделю заметны успехи.
     Математик подтвердил слова Лены, а Серов, усмехнувшись, заметил:
     - Я ему, правда, поставил вчера четверку, но, Елена Борисовна, разве вы
не  знаете,  что можно один  раз хорошо  подготовиться  и остаться  при этом
неисправимым лентяем?
     Штейн сказал Лене:
     - Дмитриева объявила, что  она  этого так не оставит, пойдет в гороно к
Мерзляковой...
     Лена улыбнулась:
     - Пускай.
     В  душе, однако, она  далеко  не была  такой  спокойной, как  казалось.
Конечно,  поступила  я  правильно.  Но  не  только  Серов,  Балабанова  тоже
поддержала Дмитриеву. Создается противная атмосфера. Делают из мухи слона...
Мерзлякова меня  ненавидит, она всем говорит, что  я не  имела права бросить
мужа,  раз есть ребенок, что если у Журавлева были недостатки, я должна была
его перевоспитать,  что  любая  мать побоится  доверить  своих  детей  такой
ветреной особе, -  одним  словом, полное согласие с Екатериной  Алексеевной.
Могут назначить обследование, вообще отравить жизнь.
     С горечью она подумала: Мите я не скажу. Он и так расстроенный, потом я
не знаю, что он  мне  ответит. Ужасно, что я его  иногда не понимаю! Когда я
ему рассказала зимой, что поспорила с завучем,  он вдруг  сказал: "Зачем ты,
Лена,  ей  все это говоришь" Ее ты не переделаешь, а себя изведешь. Пойми, у
нее больше возможностей, поверят ей, а не тебе. Ты, как маленькая, не хочешь
считаться с условиями?...  Конечно, это он сказал потому, что хотел оградить
меня от передряг, но все-таки я его не понимаю. Никогда я ему  не сказала бы
"молчи", если бы он возмутился  какой-нибудь мерзостью. Мы многое по-разному
воспринимаем.  Он мне раз сказал, что это от возраста. Не знаю... Он так мне
и не объяснил, почему голосовал за выговор. Иногда я с ним теряюсь...
     Дома Лену ждало  письмо от  Журавлева:  Иван Васильевич писал,  что  во
второй  половине  июня  рассчитывает приехать за  Шурочкой.  Лена вспыхнула:
почему  он  решил, что я ее  отпущу? Хочет повидаться - пусть приезжает. А я
уйду на целый день. Не моту  и подумать, как  он войдет, заговорит!..  Может
быть, это нехорошо, но я его ненавижу...
     Леонид  Борисович  сказал, что Митя звонил - он вернется поздно,  у них
какое-то совещание. Лена подумала: вот ему я могу рассказать, он поймет...
     Леонид Борисович выслушал ее с интересом.
     - Мальчик хороший. Дурак  он, конечно,  ну, а кто в его возрасте не был
дураком?  Я, когда был в четвертом классе  гимназии, влюбился в одну актрису
из  театра Корша,  увидал  на сцене и понял -  это  мой идеал. Каждый  вечер
поджидал  ее у  театра  и шел позади, она  возвращалась домой пешком -  жила
близко, в Газетном переулке. Иногда  ее  провожали кавалеры, мне  все  равно
было,  я только глядел  издали и  думал:  "Идеал!"  А раз она остановилась и
начала на меня  кричать: "Нахальный мальчишка! Кто  тебе это  позволяет" Я в
твою  гимназию  пожалуюсь?.  Можете  представить,  что я переживал!  Даже  о
самоубийстве думал... Нет, мальчик как мальчик. Вы говорите "отремонтировать
парту"? Сложнейшая проблема! Да если бы мне дали, я бы в два  часа сделал. Я
ведь там многому научился, не только агроном, я и горняк, и электромонтер, и
столяр,  и  организатор  ансамбля...  Но  завуч  ваша  -  это  действительно
явление...
     - К сожалению, в города с ней считаются.
     - Кто? Наверно,  такие, как  она. Мне говорили,  что в гороно Степанов,
честный человек и  энергичный.  Вы, главное, не  унывайте. Я на многое гляжу
что называется свежими глазами, как будто семнадцать лет  спал и  проснулся.
Иногда  огорчаюсь,  а  чаще  радуюсь.  Сегодня  был   у  Демина.  Прекрасное
впечатление  производит. Заинтересовался  моей  работой, сказал, что отведет
опытный участок, спросил,  хватает ли места в нашей тепличке. Полтора часа у
него просидел. Он,  оказывается,  обо мне все  знал. В тридцать  четвертом у
меня его старший  брат экзамены  сдавал. Я-то, конечно, не помню, а ему брат
рассказывал. Он мне говорил, что в техникуме мало уделяют внимания исканиям,
а  ведь в  молодости ум пытливый, смекалка у человека  развивается,  если не
только  зубрить,  а  попробовать  свое  слово  сказать...  Я  от  него  ушел
довольный. Такие много могут сделать, очень много. Пробивать надо... Вот и в
гороно  пробьете. Могут, конечно, вам нервы потрепать, а в итоге пробьете...
В хорошее время вы начинаете действовать. Мне бы еще десять лет!
     Коротеев  вернулся неожиданно рано  -  совещание перенесли. Лена  сразу
оборвала разговор о  своих неприятностях. А посмотрев на Митю, удивилась: до
чего  он  сегодня  веселый!  Я  его давно  таким  не  видала. Он  дурачился,
рассказывал смешные  истории Шурочке, и  они оба так смеялись, что Лена шутя
заткнула уши.
     Его настроение  передалось ей. Она  больше  не думала ни о завуче, ни о
гороно, ни о  письме Ивана Васильевича. Все как-то сразу стало радостным.  Я
несправедлива  к Мите.  Почему я  решила,  что  не могу ему  рассказать  про
педагогический совет? Глупо! Могу рассказать, и он со мной согласится. Но ей
было слишком хорошо на душе, не хотелось вспоминать Екатерину Алексеевну.
     Разговор начал Леонид Борисович:
     -  Мы  до  твоего   прихода   один  вопрос  обсуждали.  Завуч  у   Лены
своеобразная. Лена боится, что она пойдет в гороно, к Мерзляковой. По-моему,
ничего  из  этого  не  выйдет.  Придраться  к  Лене  нельзя,  поступила  она
совершенно  правильно.  А  в  гороно  есть  люди,  кроме  Мерзляковой.  Мне,
например, говорили про Степанова...
     Коротеев улыбнулся.
     -  Это, наверно,  детективный роман о  покушении  на  парту?  Ну, Лена,
рассказывай, что еще придумала твоя Дмитриева!
     Лене  пришлось  рассказать  про все, но теперь  ей было весело,  и  она
передразнивала Екатерину Алексеевну, показала в лицах педагогический  совет,
рассмешила  Коротеева любимыми словечками Васи:  "категорически  не могу"  и
"абсолютно утверждаю".
     Дмитрий Сергеевич сказал, что  Лена не должна ни в коем случае  идти на
попятную, нельзя дать мальчика в обиду. А насчет Степанова это правда, он  с
ним встречался в горсовете, человек живой, смелый.
     Глаза у Дмитрия Сергеевича по-прежнему были светлые, веселые. Только на
минуту легкая тень прошла по лицу, когда он сказал, задумавшись:
     - Может быть, твоя Дмитриева не такая уж ведьма, просто ущербная...
     Шурочку уложили Леонид Борисович ушел в техникум на партсобрание.
     - Хочешь, пройдемся, - предложил Лене Коротеев. - Вечер чудесный.
     Они пошли в городской  сад. Там было  много  народу.  Дмитрий Сергеевич
улыбался:  до  чего  все хорошеет весной!  Зимой люди кажутся мрачными  -  в
тулупах, в шубах, в платках. А сейчас все женщины  нарядные. Пестрые платья.
Да и лица довольные Смеются. Влюбленные уходят в боковые аллеи - там  меньше
людей. Пахнет свежеразрытой землей, дождем, черемухой
     - Лена, ты посмотри!
     Внизу  широкая  река, в  полусвете  полуночи  она  медленно  шевелится,
пепельная, сизая, серебряная - это сквозь  облака  пробился месяц. На другом
берегу огни. Где-то далеко женский голос аукает..
     Лана прижалась к нему.
     - Митя, вот и снова весна. Помнишь? .
     Он улыбнулся: лестница, темно, губы Лены... До чего  они  были глупыми!
Сомневались,  мучались, убегали  друг от  друга,  а  счастье  стояло  рядом,
счастью не терпелось.
     Когда они возвращались  домой, Коротеев рассказал, что утром у него был
разговор  с Трифоновым.  Лена даже  остановилась; радостная, но  с  каким-то
смутным, ей самой непонятным недоверием, она переспросила:
     - И ты ему сказал, что выступишь против?
     -  Да.  Он, конечно,  принял это мрачно, уверял,  что партсобрание  все
равно утвердит. Не знаю,  может быть,  и  не утвердит. Во  всяком случае,  я
выскажусь против...
     - Митя, а почему ты теперь так решил?..
     Он  не   ответил.  Она  искоса  посмотрела   на  него.  Лицо  его  было
сосредоточенным, как будто, глядя на клочья облаков, пронизанных голубоватым
светом, он искал ответа на поставленный ею вопрос.
     И  много позже - ночью - он заговорил о том, что подумал, когда они шли
по высокому берегу к дому:
     - У меня бабушка  была верующая, она мне расск