казать  что-нибудь  гадкое,  но он
сдержался: в одном она  права  - действительно  глупо устраивать  сцены.  Он
сказал спокойно, даже мягко:
     - Лена, ты, может быть, в кого-нибудь влюбилась.
     Лена вышла из себя.
     - Какое  тебе дело? Это  не имеет никакого отношения... Я  тебе сказала
прямо: не могу с тобой. Старалась и не могу. Не потому, что есть  другой.. С
тобой не могу, понимаешь?
     - Не нервничай. Вопрос серьезный.  Завтра поговорим, а то мы оба начнем
кричать, ничего хорошего не получится.
     Он снова разложил на столе бумаги и, глядя  на них,  начал  думать, как
ему  поступить. Он больше не сомневался, что у  Лены любовник Она  сказалась
вертушкой, это бесспорно. Но я ее сам выбрал, так что винить некого. В общем
ничего тут нет удивительного: воспитывают плохо, не  внушают твердых правил.
Жизнь здесь довольно скучная, до  города  далеко, да  и в городе развлечений
мало. Конечно, жена Хитрова занята работой, домом, но она серьезная женщина,
а  Лена - вертушка.  Мне  не повезло...  Разводиться все-таки глупо.  У меня
дочь. Как я оставлю Шурочку без  отца? Такого несчастья я прямо не могу себе
представить...
     Он встал и прошел в комнату, где спала Шурочка. Он долго стоял над ней,
вытирая  рукавом  потные свисающие  щеки, и громко  жалобно дышал.  Отнимают
дочку...
     Всю ночь он не спал, а утром сказал Лене
     - Живи  как хочешь, я тебе не буду мешать.  А разводиться нельзя, нужно
подумать о девочке.
     Лена ответила, что все время думала о Шурочке.  Журавлев  сможет к  ней
приходить  или брать  ее  к  себе, школы Лена не  бросит, никуда  не  уедет,
постарается найти комнату в поселке.
     Журавлев промолчал. Он пошел  на  работу, но весь день  думал только  о
словах Лены. Она действительно спятила - боится расстаться со своим хахалем.
Это  же  скандал:  жена  директора  завода  перекочевала  к  любовнику. Меня
засмеют. Да и не любят у нас наверху таких вещей, очень не любят.
     Он попробовал урезонить Лену:
     - Когда  я мальчишкой  был,  забегали в загс,  как  на почту,-  сегодня
распишутся,  завтра  берут  развод.  Теперь на  это  иначе  смотрят.  Законы
другие...  На   такое  у  нас  косятся,  скажут,  как  же  ты  можешь  детей
воспитывать? Я уж  не говорю о себе. Я  член партии, стою во главе  большого
предприятия. Чувства чувствами, но об этом тоже нужно подумать ..
     Лена молчала.
     На  следующий  день  она не  возвращалась  к разговору. Прошла  неделя.
Журавлев  немного  успокоился.   Кажется,  образумилась,  поняла,  что  есть
некоторые нормы... - Он  был с нею предупредителен,  ни о чем не  опрашивал,
старался  поменьше ее обременять своим присутствием. Кто  знает, может быть,
обойдется? Ничего страшного не произошло. У меня ответственная  работа,  мне
доверяют, это бесспорно. Любовные  истории меня в  общем мало интересуют.  Я
люблю Шурочку, а девочка ко мне не изменится. Хорошо, что не будет скандала.
Наверно, во многих семьях  такое же  безобразие,  но  люди  скрывают, никому
неохота выволакивать свое грязное белье. Коротеев правильно ругал писателей:
живем,  можно сказать, в  историческое время, честным людям не до  интриг...
Коротееву  остается только  позавидовать  -  холостяк, не должен  переживать
таких историй. Он вообще умница,  поправки к  проекту Брайнина  дельные,  он
учитывает  специфику  производства, но,  конечно,  придется все направить  в
Москву, пускай там решают .
     Когда Иван Васильевич окончательно успокоился, Лена объявила:
     - Я нашла комнату: временно, до лета, у Федоренко, его послали на курсы
усовершенствования. В воскресенье все приберу, а вечером перееду..
     Журавлев понял, что  ее не переубедить.  Ссориться глупо - и  без этого
тяжело Лучше не усложнять.. Он тихо ответил:
     - Делай как знаешь.
     Лена  перебралась  к  Федоренко в понедельник.  Когда  Журавлев  пришел
вечером домой,  ему  псказалось, что  квартира нежилая,  хотя  вещи  были на
месте,  все аккуратно прибрано. Он  ходил из  комнаты в комнату,  беспокойно
разглядывая знакомые ему безделушки.  Странно, что Лена ничего не взяла, она
очень любила эту шкатулку, я ей из  Москвы привез - и оставила... В столовой
он  вдруг  увидел  поломанную  куклу  Шурочки.  Забыли,  что  ли?  Иди  Лена
выбросила?
     Он взял в руки куклу  и вдруг почувствовал, что  нервы не  выдерживают:
еще  минута - и он заплачет. Нехорошо все вышло, очень нехорошо! А  я думал,
что Лена меня любит. Когда Новый год  встречали, сказал Брайнину: "Выпьем за
Лену,  замечательная  жена..." Чужая душа -  потемки, это  бесспорно. Но как
теперь скучно дома, и Шурочки нет, хочется куда-нибудь уйти, выпить...
     Пришла  работница  Груша,  принесла   чайник,  колбасу,  сыр.  Журавлев
поспешно спрятал  куклу.  Нужно взять  себя в руки. Бывает хуже.  У  Егорова
умерла жена, а он работает. Моя жизнь - завод. Соколовский может зубоскалить
сколько  ему  угодно,  но в Москве  доверяют  мне,  а не  ему. У него вообще
подмоченная репутация. Осенью Зайцев говорил, что есть предложение перевести
меня в Москву. Что ж, это неплохо. В конечном счете завод - одна из точек, в
главке я могу применить мой опыт в союзном масштабе. Конечно, если Зайцев не
выдумал. Но зачем ему выдумывать?..  Интересно, что ответят  из министерства
насчет проекта Брайнина?
     Он  успокоился,  и  когда Груша спросила,  можно ли  убрать  со  стола,
ответил: "Чайник оставь. Я поздно работать буду, - может, пить захочется".
     Лена на  новом месте  рано  легла и  все-таки  чуть  было не опоздала в
школу. Поспешно одеваясь, она думала: уснула в одиннадцать, а сейчас восемь,
и еще спать  хочется...  Она испытывала страшную усталость, как будто прошла
пятьдесят километров или весь день колола дрова.
     Как  это случилось?  Непонятно. Тянула, тянула  и  вдруг  все выложила.
Проводила Андрея  Ивановича, мы долго  искали, где  комната Санникова, потом
шла домой и даже не думала о том, чтобы сказать... Удивительно!
     Она быстро шла, торопилась и вдруг улыбнулась - вспомнила, как Коротеев
сказал:  "Вы  очень  молоды,  вам  не  понять.."  За  это  время   я  успела
состариться,  потеряла  счастье, но не  сдалась: поступила,  как  подсказала
совесть. Дмитрий Сергеевич мtня не любит, может быть, презирает. Думает, что
я  хотела навязать ему мои чувства. Но  он  мне помог издалека, освободил от
большой тяжести.  Пусть не любит,  но когда я о нем думаю, сразу  становится
легче...
     - Леночка!
     Это была Вера Григорьевна. Она поджидала Лену у здания школы.
     - Я вcе время волновалась,  что с вами, два раза  заходила, вас не было
дома.  Ну, а  теперь  вы  веселая, идете  одна  и  улыбаетесь.  Значит,  все
хорошо...
     -  Вера Григорьевна, я теперь вcе время дома сижу.  Только адрес у меня
другой - я ведь переехала к  Федоренко. Это корпус  Г.  Да вы знаете, где, -
мне его жена сказала, что вы ее лечили...
     Вера Григорьевна сразу поняла все,  ее суровое  лицо стало нежным, даже
беспомощным Она  начала  уговаривать  Лену поселиться, пока  она не  получит
комнаты, у нее.
     -  Так будет  куда  лучше. Комната  большая, можно разделить, мешать мы
друг другу не будем,  и от  школы близко.  Я ведь  знаю  жену  Федоренко, ее
деньги  соблазнили. Вы  всегда  будете волноваться за Шурочку... А у  меня в
соседней комнате работница  доктора Горохова, хорошая  старая женщина, мы  с
ней сговоримся, она будет смотреть за девочкой,  когда вас нет. Сегодня же я
вас перетащу..
     Был холодный февральский день, но  солнце уже чуть пригревало, и, войдя
в  класс,  шумный, как птичий двор,  взглянув  на черную доску,  исчерченную
мелом, по  которой  метался  солнечный зайчик, Лена  подумала:  а ведь скоро
весна...

        "8"

     Андрей Иванович изволновался и слег; он скрыл от жены, что ночью у него
был припадок, сказал, что просто устал, хочет денек-другой полежать. Надежда
Егоровна встревожилась,  привела  Шерер,  потом  Горохова,  уговаривала мужа
"принимать  капли,  которые  прописал  ей  гомеопат,  накрывала  его   двумя
одеялами, хотя  в комнате  было  жарко,  громко вздыхала, и Андрей  Иванович
сердился на себя: нужно было понатужиться и встать...
     Володя  пришел с новостью: от Журавлева сбежала  жена. Он  рассказал об
этом со смехом:  ну разве не анекдот" Андрей Иванович  так обрадовался,  что
пропустил мимо ушей насмешливые комментарии Володи.
     - Это  она  хорошо  сделала,  -  говорил  Пухов,  обращаясь  к  Надежде
Егоровне. - Никогда  я не понимал,  как она может  жить с Журавлевым. Ведь я
Лену  знаю, два  года вместе работали,  совестливая  она, во вcе  вкладывает
сердце,  и  ученики  ее любят,  я  часто от  моих  мальчишек  слышу:  "Елена
Борисовна  помогла..." А  Журавлев - типичный  бюрократ.  Из-за  таких  люди
слезами  обливаются, а  им что! Одного растопчут, десять новых выскочат, как
грибы после дождя... Странное дело - я Лену недавно видел, вот  когда пришел
ответ насчет  Кости, она  мне ничего не  сказала... Как я за нее радуюсь, ты
представить себе не можешь!
     Володя зашел к Соне, спросил:
     - Ты знаешь жену Журавлева?
     - Нет.  То есть  она  приходила несколько раз  к  отцу, но я  с  ней не
разговаривала. А ты с ней знаком?
     - Немного. Я ведь писал портрет Журавлева. Но я таких видел в Москве...
Смешно, как отец всех идеализирует! Наверно, он еще  помнит девушек, которые
шли в  народ, ну, или в  революцию, - одним словам, на каторгу. А теперь они
выходят замуж за кинорежиссеров, за генералов.  Или,  как эта,  за директора
завода... Отец в восторге, что она ушла от мужа.
     - Откуда ты это взял?
     - Факт. Последняя местная сенсация.  Наверно, они  стоят друг друга. Ты
не согласна?
     - Я тебе сказала, что я ее не знаю.  Журавлева я тоже  мало знаю, о нем
говорят разное. Савченко,  например, считает, что у него нет  инициативы. Во
всяком случае, я верю отцу.
     - Значит, ты довольна?
     - Ну, чего  ты пристал?  Я тебе говорю, что я ее не знаю. Но  если отец
говорит о  ней хорошо, для  мtня это  очень  много. Противно  только,  когда
разводятся.  Разговоры,  объявления  в  газете, суд...  В старое время  это,
наверно, было естественно, а теперь  как-то стыдно. Ведь не детьми  женятся,
можно выбрать, обдумать...
     Володя расхохотался.
     - Сделать анализы, пригласить экспертов!
     - Ничего в этом нет смешного. Как ты нашел отца?
     -  По-моему,  ему  лучше.  Когда я рассказал  про  Журавлеву,  он  даже
вскочил.
     - Вот это и плохо. Он сам себя  убивает. Оказывается, он три дня подряд
ходил пешком  на  Ленинскую - там собирались  какие-то первокурсники, и он с
ними разговаривал.  Ведь это ужасно!  Я сама  раньше говорила  маме,  что он
держится  на  своей энергии, но  теперь я вижу,  что мама  права. Его  нужно
убедить во что бы то ни стало...
     Володя перестал улыбаться.
     -  Не  согласен.  Отец -  особенный  человек.  И  потом  -  это  другое
поколение. Теперь кого-нибудь проработают - смотришь, у него уже  инфаркт. А
старики  по-другому  скроены. Я часто  себя  опрашиваю:  откуда  у них такая
сила?..  Я понимаю, страшно за отца.  Я смеюсь, смеюсь, а ты думаешь, мне не
страшно?   Но  с  ним  ничего  нельзя  поделать  -  жил  по-своему  и  умрет
по-своему...
     Володя ушел  в  город. Надежда  Егоровна  заснула; она прошлую ночь  не
cпала - волновалась за мужа. Соня заглянула -  отец  читал. Она решила с ним
поговорить.
     К  этому разговору  она  готовилась долго,  считала, что  мать не может
убедить  отца: у  нее ведь один довод - его здоровье, он молчит или отвечает
шуткой, а час спустя отправляется к своим  "подшефным". Со стороны отца  это
ребячество. Он кладет свои  последние  силы на десяток мальчишек. Его дважды
просили написать большую статью о его педагогическом опыте. Он может это
     сделать лежа,  если ему трудно писать,  пусть продиктует мне. Право же,
это куда важнее, чем плестись на Ленинскую и там беседовать с мальчишками!
     Все это Соня, теряя порой от волнения голос, высказала отцу.
     Андрей Иванович внимательно слушал; была минута, когда Соне псказалось,
что он с ней соглашается.  А между тем все в нем возмущалось словами Сони, с
трудом он заставил себя ее выслушать.
     Какая  она  чужая!  И  Чернышев, и Санников, и  Савченко понимают меня.
Значит, дело  не  в  возрасте.  Надя  тоже  уговаривает меня  не  двигаться,
слушаться  врачей,  но  никогда  Надя не  скажет,  что  глупо ходить к  моим
мальчикам: она знает,  что  это  нужно,  мы  ведь с ней вместе начали жизнь,
вместе ее прожили. У нее нет доводов против, она только боится  за меня; мне
тоже страшно, что она останется одна. А Соне мои  поступки кажутся детскими,
она так и сказала "ребячество", говорит со мной как старшая. Не понимаю...
     -  Не  понимаю тебя, Соня,  - сказал наконец Пухов. - Ты говоришь,  что
одно важнее другого.  Откуда  у  тебя  весы, чтобы взвесить?  Может  быть, и
следует написать статью, я об этом часто думаю, кое-что подготовил. Но разве
это  значит, что  я должен забросить моих мальчишек?  Ты пойми  - у  них нет
отцов,  у Чернышева  фактически  нет  и матери. Теперь ты твердо  стоишь  на
ногах, но вспомни, как ты прибегала  ко  мне  за  советом... Ведь  это живые
люди, завтра они будут строить то, что мы начали. А ты  предлагаешь, чтобы я
их бросил...
     -  Я не отрицаю, что это серьезная  проблема. Но что ты можешь  сделать
один?  Такие  вопросы  должны  решаться в  государственном  масштабе,  иначе
получается кустарщина. Сегодня ты поможешь советом Чернышеву, завтра тебя не
окажется,  и он подпадет под влияние какого-нибудь бандита. Я  тебе  сказала
про статью потому, что это действительно нужно. Ты, например, говорил, что у
тебя  много  доводов  против  раздельного  обучения.  Я  читала  об  этом  в
"Литературке", идет дискуссия. Если  ты выскажешься, это может дать реальные
результаты, и не для десяти  мальчиков - для десяти миллионов.  А ты кладешь
последние силы на то, чтобы  уговорить мать Сережи  или поговорить с Мишей о
физике. Право же, это бессмысленно...
     - Нет, Соня, осмысленно: общество состоит  из живых людей,  арифметикой
ты  ничего  не  решишь.  Мало  выработать  разумные  меры,  нужно  уметь  их
выполнить, а за это отвечает каждый человек. Нельзя все сводить к протоколу:
"Слушали - постановили". От того, как ты будешь жить, работать, какие у тебя
будут отношения с людьми, зависит будущее всего общества. Почему ты говоришь
с иронией: "Что может сделать один человек"? Не понимаю. Давно, за шесть лет
до революции, я пошел к знакомому  студенту, у него собирался кружок, читали
Ленина, Плеханова. Я рассказал отцу, отец,  у меня  был тихий, даже робкий -
служил в конторе, привык к окрикам, - он мне говорит: "А сколько вас" Восемь
человек? Сумасшедшие!  Что  вы  можете  сделать?.? Так  то был  старик,  ему
простительно.  Да и  времена  были  другие... А ты молодая,  комсомолка,  ты
дерзать должна, а не отмахиваться. Я  ведь знаю, что  у тебя горячее сердце,
почему ты надеваешь на сердце обручи?
     Он поглядел на Соню и замолк: глаза ее лихорадочно сверкали, шевелились
губы - хотела  ответить и не находила слов, и столько в  ней было  смятения,
что Андрей Иванович забыл про опор, обнял дочь:
     - И совсем ты не такая...
     Она ушла от  отца  взволнованная, он ее не переубедил, но  смутил;  она
почувствовала в его словах силу, далекую, даже непонятную.
     Трудно жить, ох, как трудно!..
     Она взяла книгу и принудила  себя читать. Потом все в комнате посерело.
Соня не зажгла свет, подошла к окну. Снег казался лиловым.
     Отец думает, что я уверена в своей правоте, он так и сказал: "Ты теперь
твердо  стоишь на ногах".  А  на самом деле я все время спотыкаюсь.  Не вижу
ничего, как сейчас на улице - не день и не ночь. Все непонятно. Хорошо уметь
отшучиваться,  как Володя, хотя я ему не  завидую:  по-моему, он  не находит
себе  места.  У  жены Журавлева  симпатичное  лицо. Почему она ушла от мужа?
Раньше  это  было понятно: насильно  выдавали замуж  или  брак  строился  на
расчете. Теперь все  другое, а  разводятся и  теперь...  Страшно, что нельзя
прочитать чужие  мысли. Идешь впотьмах, кажется, что перед  тобой счастье, а
еще шаг - и разобьешься. Ужасная игра! Как у меня с Савченко... Отец и этого
не понимает.  Он  всегда  защищает Савченко. Это естественно:  у  них  много
общего  в  характере.  Но когда отец  загорается,  преувеличивает,  невольно
чувствуешь уважение, он  ведь дсказал всей своей жизнью, что для него это не
слова. А у Савченко это смешно - он еще и не  жил по-настоящему.  Я тоже еще
ничего не понимаю.  Отец почему-то убежден,  что я  люблю  Савченко, недавно
сказал: "Вот  когда у  тебя с ним все  наладится..."  Конечно, я  его люблю.
Наверно, как ни  скрывай, это  видно. Но ничего у нас не наладится, в этом я
убеждена. Я что-то слишком часто о нем думаю. Глупо и ни к чему...
     Она зажгла свет  и дочитала статью  о последних моделях генераторов для
Куйбышевского строительства. Посмотреть  бы на эти машины!.. Позвонили. Соня
вспомнила, что мама спит, и побежала открыть дверь.  Вот этого она не ждала:
пришел Савченко.
     Они  не  виделись  со  дня  рождения Андрея Ивановича.  Первые дни Соня
думала,  что он  придет,  вечером прислушивалась к звонкам.  Конечно,  он ей
нагрубил  и  вообще у  них  ничего  хорошего  не будет,  но  все-таки  глупо
рассориться... Савченко, однако, не приходил.
     Почти месяц он выдержал, давалось ему это нелегко; каждый вечер он  шел
к Пуховым и, доходя до аптеки на  углу улицы,  поворачивал назад.  Почему-то
именно возле аптеки он  неизменно задумывался: зачем я к ней иду?  Она  ведь
ясно  сказала,  что не  любит, даже разговаривать на эту  тему  не  хочет. А
просто дружить я не смогу, даже если захочу, лучше не пробовать...
     Он шел к себе или в  клуб, иногда  заходил к Коротееву, который был его
соседом.
     Когда Савченко  прислали из института, Коротеев сразу взял его под свою
опеку, ввел в работу, ободрил:  "На первых порах  всем трудно,  одно  дело -
теория,  другое  -  возможности завода..." Однажды он  позвал  его вечером к
себе: "Посидим над проектом Брайнина, он его переделал..." Когда они кончили
работать, Коротеев стал  рассказывать про  ленинградский завод, где проходил
практику.  Они  просидели почти  до рассвета, и, прощаясь,  Коротеев сказал:
"Заходите, ложусь я поздно. Можно будет поговорить  не только о  машинах..."
Когда Савченко ушел, Коротеев улыбнулся. "Хороший мальчик. Я в его годы  был
стреляным.  Война была.  А теперь все  другое. У Савченко, кажется, еще  пух
растет..."
     Когда Савченко приходил, Дмитрий Сергеевич рассказывал про годы  войны,
про ночной бой у Дона, где  погиб молоденький поэт,  которого шутя  называли
Пушкиным  и который  всем  читал одно  стихотворение,  начинавшееся словами:
"Когда я в старости тебя припомню", про маленький  музей в разбитом немецком
городе, где среди оленьих рогов, препарированных птиц и нацистских знамен он
увидел изумительный портрет молодой женщины с подписью "Неизвестный художник
XVI  века",  про свою молодость.  Иногда они говорили о  последних  газетных
сообщениях, о суде  над  Мосадыком, о забастовках  во Франции,  о  совещании
министров;  иногда  спорили  о  книжных  новинках.  Савченко слушал  Дмитрия
Сергеевича  с восторгом,  забывая про  свою несчастную любовь. Восхищался он
легко, закидывал  назад голову и показывал крупные зубы, ярко блестевшие  на
смуглом лице. Он был похож на цыгана и, смеясь, говорил: "Наверно, бабушка в
табор бегала, отец говорил, озорная была..."
     Вчера он провел вечер у Коротеева. Они говорили о  литературе. Савченко
вдруг  спросил: "Дмитрий  Сергеевич,  почему вы  тогда,  в клубе,  напали на
Зубцова"? Коротеев усмехнулся и не ответил. Потом он ваял с полки книжку. "А
стихи вы любите"? Савченко заулыбался:  "Кажется,  больше всего..." Коротеев
начал читать:

     ...Они расстались в безмолвно