Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
181 -
182 -
183 -
184 -
185 -
186 -
187 -
188 -
189 -
190 -
191 -
192 -
193 -
194 -
195 -
196 -
197 -
198 -
199 -
200 -
201 -
202 -
203 -
204 -
205 -
206 -
207 -
208 -
209 -
210 -
211 -
212 -
213 -
214 -
215 -
216 -
217 -
218 -
219 -
220 -
221 -
222 -
223 -
224 -
225 -
226 -
227 -
228 -
229 -
230 -
231 -
232 -
233 -
234 -
235 -
236 -
237 -
238 -
239 -
240 -
241 -
242 -
243 -
244 -
245 -
246 -
247 -
248 -
249 -
250 -
251 -
252 -
253 -
254 -
255 -
256 -
257 -
258 -
259 -
260 -
261 -
262 -
263 -
264 -
265 -
266 -
267 -
268 -
269 -
270 -
271 -
272 -
273 -
274 -
275 -
276 -
277 -
278 -
279 -
280 -
281 -
282 -
283 -
284 -
285 -
286 -
287 -
288 -
289 -
290 -
291 -
292 -
293 -
294 -
295 -
296 -
297 -
298 -
299 -
300 -
301 -
302 -
303 -
304 -
305 -
306 -
307 -
308 -
309 -
310 -
311 -
312 -
313 -
314 -
315 -
316 -
317 -
318 -
319 -
320 -
321 -
322 -
323 -
324 -
325 -
326 -
327 -
328 -
329 -
330 -
331 -
332 -
333 -
334 -
335 -
336 -
337 -
338 -
339 -
340 -
341 -
342 -
343 -
344 -
345 -
346 -
347 -
348 -
349 -
350 -
351 -
352 -
353 -
354 -
355 -
356 -
357 -
358 -
359 -
360 -
361 -
362 -
363 -
364 -
365 -
366 -
367 -
368 -
369 -
370 -
371 -
372 -
373 -
374 -
375 -
376 -
377 -
378 -
379 -
380 -
381 -
382 -
383 -
384 -
385 -
386 -
387 -
388 -
389 -
390 -
391 -
392 -
393 -
394 -
395 -
396 -
397 -
398 -
399 -
400 -
401 -
402 -
403 -
404 -
405 -
406 -
407 -
ибудь решительному заключению, но я хочу дать кстати подходящие
иллюстрации, которые беру из моих воспоминаний о литераторской жизни.
II
Незадолго перед переходом "Отечественных записок" из рук Дудышкина и
Краевского под редакцию Некрасова и Салтыкова в этом журнале работал один
писатель, которого в нынешнем случае неудобно было бы называть по имени. В
данном случае его имя и не важно, так как интерес представляет само
положение лица и характер двух его подруг, из которых одна была "дама", а
другая "фефела". Дама была его "законная половина", а фефела - его
"беззаконница". Обе они имели для упоминаемого писателя очень серьезное
значение во время его жизни и различно исполнили свое призвание к его
потомству.
Я зазнал этого человека в 1865 году, когда Дудышкин напечатал в
"Отечественных записках" одну его статью, которая в публике многим
понравилась и привлекла автору благорасположение обоих редакторов, то есть
Ст. Сем. Дудышкина и А. А. Краевского. Писателю назначили плату по
восемьдесят рублей "за статью", и это его повело к худу: он был совершенно
счастлив и до того увлекся литературным успехом, что стал пренебрегать
своими служебными обязанностями. Служба у него по его специальности была
довольно сносная, и хотя она оплачивалась не щедро, а все-таки она
обеспечивала, его вернее, чем литература. Но с этих пор он службою не
дорожил, а занятиям литературою предавался с неудержимою страстью. К деньгам
вообще он был не только не жаден, но даже почти равнодушен и в употреблении
их безрасчетлив. К тому же он был очень нетребователен и спартански прост в
своих привычках. Как ни есть и где ни жить - это для него было все равно,
лишь бы только у него не была отнята возможность высказывать то, о чем он
думал и что признавал за нужное и полезное для общества. Каков бы он ни был
по его значению в литературе, но по характеру это был настоящий литератор,
которому, кроме того, что делается в литературе, все трын-трава. И его
нельзя было ни отманить, ни отбить от литературы, хотя бы ему при ней
пришлось умереть с голода. Такие люди тогда между писателями встречались не
в редкость: некоторые из них так верили в высокое значение своего
литературного призвания, что не считали за важное потерпеть ради идеи не
только лишения, но даже и муки... Вдобавок к этому настроению писателя его
осетило еще другое искушение: к нему начали писать сочувственные письма
разные незнакомки, и женские письма расшевелили в нем влюбчивость и
фантазии. Словом, успех совсем вскружил ему голову, а дамские письма даже
начали портить его характер и мешали ему исполнять все его обязанности -
служебные, литературные и супружеские, так как писатель, на его несчастие,
тогда уже был женат, и супруга у него была с характером. Женился он,
кажется, еще студентом, и во всяком случае гораздо ранее, чем прославился в
писательстве, а поставил он себя дома так неудачно, что жена считала себя
очень умною, а его называла "глупым" и никак не хотела верить тому, что он
может "сочинить" что-нибудь стоящее внимания. Это его сердило и оскорбляло,
и он старался изменить в жене такой неблагоприятный для него взгляд, но
достичь этого не мог. Более всего жене писателя казалось невероятным, что он
может что-нибудь понимать о супружеских обязанностях, а внимание посторон
них дам к ее мужу ее раздражало и довело ее до такой ярости, что она от
оскорблений на словах перешла к обидным действиям и явилась к А. А.
Краевскому возвестить ему свою победу и выразить журналу порицание за то,
что через его посредство у ее мужа "начались шашни с дамами".
А. А. Краевский выслушал ее, помычал и направил ее к Дудышкину, но сам
встревожился, пробурчал несколько раз "бог с ней" и распорядился, чтоб ее к
нему вперед не пускали.
III
Писатель был человек лет тридцати или тридцати двух, белокурый,
маленького роста, очень слабый и нервный, с небольшими голубыми глазками и
вихрястою шевелюрой. Нрав он имел добрый, но мелочный, раздражительный и,
что называется, "петушливый". Браком сочетался он "по состраданию". Тогда
такие благородные вещи тоже были в моде, и на них очень многие попались.
Приятель мой был из числа этих счастливцев и очень горько расплачивался за
свое великодушие. Супруга его имела над ним самые разносторонние
преимущества: по ее словам, она была старше его только на пять лет, но по
виду надо было думать, что разница была гораздо серьезнее, а притом она была
крепкая, сильная, очень предприимчивая и обладала счастливейшим женским
талантом - не бояться никаких скандалов. Обладая такими боевыми свойствами,
дама притом была также чрезвычайно неутомима как в натиске, так и в
преследовании. Муж с женою едва ли не с первых же дней брака не поладили, и
с тех пор они постоянно жили очень дурно, а по переезде их в Петербург жена
постаралась устроить так, что это скоро сделалось известно всем в редакции.
Прием, для этого употреблявшийся, был простой: дама, с виду очень
образованная, сама приходила в редакцию или в контору и жаловалась на мужа
всем: Дудышкину, Краевскому и т. д. до конторщика Боголюбова, который
выдавал деньги. Дама делала это не только без малейшей застенчивости, но и
без всякой нужды, просто как бы по влечению души. Впрочем, может быть, она
имела какую-нибудь цель понизить акции своего мужа, представляя его смешным
и пошлым. Скромность она не уважал а и без всякого стыда рассказывала самые
ужасные вещи о том, как грубо и бесцеремонно она обращается с мужем.
- Он хочет меня остановить жалкими словами, - говорила она. - Mais cest
drole! {Но это забавно! (франц.).} Как же он может на это надеяться, когда я
ему уже давно сказала, что я никакого скандала не боюсь? Je sais ce que jai
faire! {Я знаю, что мне делать! (франц.).}
Она, однако же, скоро всем надоела, и Дудышкин перестал ее принимать,
так же как и Краезский, но в контору она еще являлась и срамила мужа как
только находила возможным. Ей, конечно, не верили, но, однако, все-таки она
повредила мужу уж одним тем, и то сделала его смешным. Вдобавок она
вооружила против него Краевского, которого она подстерегла раз на его пути
от дома к Гимнастическому павильону и засыпала его претензиями, а когда он
стал от нее убегать, повторяя: "Ей-богу, ей-богу, я болен и ничего не могу!"
- она, не получив от него желаемого сочувствия, сказала ему вслух: "Quel
vieux idiot!" {Старый идиот! (франц.).} - и бросилась в открытые двери
Семионовской церкви, закричав с крыльца, что "проклянет его перед образом".
Краевский, впрочем, на нее не сердился и не оробел от проклятия, а говорил
вечером: "Бабы! я их знаю!" И он, кажется, действительно "знал баб", и
потому в редакции дело писателя облаживалось хорошо, но не так это выходило
в очах служебного начальства, к которому предприимчивая супруга тоже
являлась и говорила там, что ее "pique-assiette" {Блюдолиз, прихлебатель
(франц.).} не верит в бога: и непочтительно говорит о таких и таких особах,
чего-де она, как институтка, не может сносить и "доведет до сведения",
потому что у нее есть дитя, которое надо воспитывать в добрых правилах. -
Да! Je ne suis pas seule! {Я не одна! (франц.).}
IV
Чего хотела достичь эта супруга, того она, кажется, и сама не знала.
Определенно она стремилась только "получать его жалованье". Это она
заимствовала где-то у жен фабричных рабочих, у которых мужья пропивают
заработки. Хороший пример понравился ей: тогда любили "народное". Правда, ее
муж не пропивал заработка, ну, а все-таки...
- Je ne suis pas seule! Сделайте милость! Краевский приказал:
- Отдайте, отдайте!
Он знал женщин.
Муж как услыхал об этих изветах, так и заболел; больной он остался
совершенно беспомощен при своей беспощадной тиранке. Мы жили тогда
неподалеку друг от друга у Таврического сада, где я живу тридцать лет, и я
два раза навестил больного и видел его в ужасной обстановке: раз я застал
его в комнате, напитанной самым невыносимым зловонием, а в другой раз в
комнате было открыто окно, и на больного страшно дуло.
Я спросил его, для чего открыто это окно в такой холодный день?
А он покачал головою и отвечал мне:
- Ах, знаете, я боюсь отгадать, что для того, чтоб я скорее умер!
Я встал и закрыл окно, а как это произвело соответственный звук,
который был слышен за стеною, то оттуда из другой комнаты послышался гадкий
сдержанный смех.
Затем я ушел, а больной вскоре поправился и, как ни в чем не бывало,
пришел на редакционный вечер, который мне остался памятным по дебатированным
тогда роковым вопросам о русском искусстве. Это было вскоре после
достопамятной лекции, прочитанной в бывшем художественном клубе г-жою Якоби,
которая тогда только что возвратилась в отечество и много сообщала о
гарибальдийском движении, в котором она принимала живое участие и
пользовалась приязнью итальянского героя. Теперь, когда после этого прошло
около тридцати пяти лет, очень трудно передать то оживление и симпатии,
которые вызвала эта лекция, произнесенная женщиной, о которой тогда говорили
очень много интересного. Художники не только аплодировали, г-же Якоби, как
даме, но и выражали настоящее удовольствие по поводу ее суждений о
художественных вопросах. Тогда помощи для русского искусства искали повсюду
и говорили то о профессоре Якоби, то о Микешине, которые тогда были в моде и
наверняка могли "спасти русское искусство", а зауряд вспоминали и Петра
Соколова, и Зичи, и Сверчкова, и Клевера. И, несмотря на то, что все эти
уважаемые лица были: напоены одним духом художников Александра и Дмитрия, о
которых упоминается в книге "Деяний апостольских", тогда, однако, находились
удивительные люди, которые умели что-то различать в них. Но нашлись,
впрочем, и такие, которым лекция г-жи Якоби не понравилась, - не нравилась
она и нашему, писателю, которому было противно видеть вызванное ею
возбуждение, и он захотел подвергнуть и лекцию и восторг слушателей критике.
Статья о лекции в Троицком переулке, должна была явиться в той книжке,
которая уже набиралась, но она не явилась вовсе, и автор ее едва уцелел.
В семействе критика произошли ужасные события.
V
Через два или три дня после лекции, поздно вечером, когда в Таврическом
саду свистали соловьи и у частокола, ограждавшего сад, стояли в молчании и
слушали певцов несколько любителей соловьиного пения, я увидал здесь
воспоминаемого литератора. Он был чрезвычайно уныл, и вдобавок все его
изнеможденное болезнью лицо было исцарапано и испачкано, а платье его было в
сору и в пуху; очевидно, он был в большой переделке.
Я его тогда все-таки еще мало знал и заподозрил, не выпивши ли он, но
это было напрасно. Жалостливый вид, в котором он слушал соловьев у
частокола, был результатом того, что он в это время особенно сильно
пострадал за свое пристрастие к литературным занятиям, и притом все в этот
раз им написанное было уничтожено, а именно, статья о лекции в Троицком
переулке была изорвана супругою писателя в клочки, а сам он оцарапан, облит
чернилами, отлучен от домашнего очага и изгнан из дома с отобранием от него
часов и денег. Затем жена пригрозила ему, что она поедет к институтскому
начальству и расскажет, какие у ее мужа понятия о самых священных
предметах... А уж затем, разумеется, "ему покажут!"
Я пригласил его к себе переночевать, и он это принял, так как ему
решительно нельзя было иначе устроиться. Он прозяб и был голоден и потому с
аппетитом кушал чай с булками и при этом рассказал мне длинную историю своих
многосторонних страданий от жены, и в этот раз он сообщил мне и некоторые
подробности о ее происхождении: она была дворянка из южного края и окончила
курс в одном из институтов, потом поссорилась с матерью и жила в Швейцарии и
чему-то училась; после была гувернанткою, потом переводчицею и актрисою, -
нигде не прижилась. На несчастие моего товарища, она показалась ему очень
несчастною, и он на ней женился, а она потом в минуту нежности призналась
ему, что "хотела в его лице отмстить всем мужчинам за угнетение женщин". А в
доказательство того, что это было серьезно, она немедленно же начала
исполнять свою программу с такою последовательностью, что у бедняка отшибло
память на очень важные случаи их семейной жизни. Она его так огорошила, что
он все позабыл и пренаивно говорил о своем ребенке:
- Знаете, откуда он у нас взялся, - я этого, право, даже не могу себе
представить.
Но возвратимся к порядку событий.
Пострадавший в эту пору был очень расстроен и не хотел возвращаться к
своей мучительнице, а собирался жить от нее особо, Я по его просьбе ходил на
следующий день к его жене для переговоров, не согласится ли она облегчить
ему его домашнее положение или не признает ли за лучшее отпустить его на
свободу за посильное вознаграждение? В особе этой я увидел женщину, очень
некрасивую и пожилую, но смелую и бойкую и, без сомнения, способную на
большие нахальства. В приемах у нее оставался какой-то след "гостинности",
но перемешанный с самою резкою вульгарностью, или, лучше сказать, хамством.
Художник мог бы взять ее за модель для изображения русской ассамблейной
боярыни, которую культивирует император Петр Первый и с образовательною
целью напоил вполпьяна и пустил срамословить. Кое-как, хоть клочками, я
припоминаю нашу беседу"
VI
Дама встретила меня очень веселая, без малейшей застенчивости, и сама
заговорила со мной, пересыпая русские слова французскими:
- Пожалуйте, пожалуйста! Dieu vous benisse: {Бог вас благословит
(франц.).} я очень рада примирителю. Вы ведь пришли нас мирить? Садитесь, но
помирить со мною кого бы то ни было очень трудно: я не из добрых, и особенно
- извините! - я не люблю мужчин.
И, заявив о своей ненависти к мужчинам, она сейчас же упомянула и о
том, что "перед нею за всех за них отвечает ее муж". Она весело
расхохоталась и затем все время потешалась над своим мужем, рассказывая о
нем дрянной и неприличный вздор, после чего тотчас же начинала злословить
дам, писавших ему литературные письма, и называла их именами своего
изобретения, как-то: "маркиза Дешкуранс", "баронесса Шлюхман" и "леди
Кис-ме-квик" да две русские помещицы "Обнимайкина и Целовалкина", которых
она "всех презирала", а сводила она все это к тому, что "все они дуры и муж
ее смешон и решительно ни на что не годен, особливо vis-a-vis dune femme".
{Наедине с женщиной (франц.).} Для нее это, впрочем, tant mieux, {Тем лучше
(франц.).} потому что у нее другая натура, и она находит, что женщина должна
быть выше природы, потому что "природа - свинья".
- Кто любит свинство, тот и может признавать над собою власть природы,
но для меня все это противно. Вы понимаете?
Я не понимал и она поясняла:
- Все эти взгляды, и мины, и вздохи, и положения... словом, все это и
прочее, что воспевают поэты - это, отврат, все это cest archibete!
Поэтому я надеялся, что она довольно легко согласится разъехаться с
своим супругом, но она, однако, требовала, чтоб ей за это дать как можно
больше денег.
- Потому что у меня есть дитя. Вы понимаете? Je ne suis pas seule! {Это
сверхглупо! (франц.).}
Мы поторговались, и она согласилась "получить", и после того, не иначе,
она поедет на юг - на милый, теплый юг с этого противного, холодного севера.
- Le diable! {Черт побери! (франц.).} я даже давно этого хотела и
теперь очень этому рада!
Казалось, все было улажено, и дама даже сказала мне: "Le bon Dieu vous
benisse", и сейчас же переменилась: окончив деловой разговор, она призвала
своего двухлетнего сына, много раз его повернула передо мною и начала его
снаряжать на прогулку.
Тут я мог его разглядеть: это был болезненный, рахитический мальчик, с
большими, почти бесцветными глазами, в которых выражался постоянный испуг,
возбуждавший к нему сожаление. Его держала на руках свежая, белолиценькая и
румяная девушка лет восемнадцати, с очень большими, как будто даже
непропорционально большими серыми глазами и пристальным и добрым, но очень
твердым взглядом (я описываю эту молодую "фефелу" потому, что она не пройдет
перед нами мельком, а у нее есть роль в моем воспоминании). Девушка,
вероятно, недавно пришла из села и была очень застенчива, а дама находила
удовольствие смущать ее стыдливость. Она подсмеивалась над ее свежестью и
при мне нашла случай назвать ее несколько раз то "орлеанскою девственницей",
то "деревенскою фефелой", причем дама так разрезвилась, что повернула
девушку перед собою и стала ее рекомендовать тоном французского панорамщика:
- Voila Jeanne dArc, surnommee la Pucelle d'Orleans, heroine.
Extremement pieuse, il lui semblait entendre des voix, qui lui ordonnaient
daller sauver... son maitre. {Вот Жанна Д'Арк, прозванная Орлеанской
Девственницей, героиня. Ей, в высшей степени набожной, казалось, что она
слышит голоса, приказывающие ей идти спасать... своего господина (франц.).}
- Дама рассмеялась и продолжала: - Без шуток, без шуток, эта девица очень
одухотворена, и она видит вещие сны... да, да, да! И она часто плачет и даже
иногда рыдает во сне... о моем супруге, а я ее бужу и посылаю на ветер...
cest bien comique!.. {Это очень смешно! (франц.).} Потом я высылаю туда же
этого дурака, которому дан дивный дар трогать и располагать к себе сердца
дур, из коих вот первая... La voila, фефела и Pucelle! {Вот она, фефела и
Девственница! (франц.).}
Название, выраженное по-французски, очевидно очень обижало девушку, и
она, зардевшись, как вишня на солнце, сказала:
- Фефела я - это точно, я простая девушка и никаких примеров не
получила, а что другое вы меня называете, то это я совсем не понимаю.
Дама расхохоталась и передразнила:
- "Примеров не получила", так иди с богом.
И, перекрестив несколько раз своего ребенка, сидевшего на левой руке
девушки, дама подала ей в правую руку дождевой зонтик и пропела:
Voici qua tourne la guerre,
Quand Pucelle porte banniere!
{Вот как оборачивается война,
когда знамя несет Девственница! (франц.).}
Затем она взяла девушку за плечи, повернула и, воскликнув: "Peste!"
{Черт возьми! (франц.).} - выставила ее за дверь.
Девушка эта на вид была ни хороша, ни дурна и не казалась ни умною, ни
глупою, а какова она была на самом деле, это увидим ниже.
Звали ее Прашею.
Супруги "разъехались". Совершилось это почти так, как часто делается,
то есть "не без неприятностев", - ни смиренство мужа, ни французские
ритурнели жены не устранили ссоры, и при самом последнем "adieu" дело не
обошлось без участия "народных представителей" в лице двух дворников,
которые при этом обнаружили непосредственное народное миросозерцание.
"Неприятность" поднялась было из-за маленькой книжной этажерки, которую
тянули в две противоположные стороны до тех пор, пока она с треском
распалась на свои составные части, и тогда те части, которые остались в
руках дамы, полетели в лицо мужу.
Один из народных представителей был против этого и говорил, что "не
надо шкандалить, а надо разойтись чинно и благородно", но другой, напротив,
находил, что это так и следует, и сказал: "Если не