Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
181 -
182 -
183 -
184 -
185 -
186 -
187 -
188 -
189 -
190 -
191 -
192 -
193 -
194 -
195 -
196 -
197 -
198 -
199 -
200 -
201 -
202 -
203 -
204 -
205 -
206 -
207 -
208 -
209 -
210 -
211 -
212 -
213 -
214 -
215 -
216 -
217 -
218 -
219 -
220 -
221 -
222 -
223 -
224 -
225 -
226 -
227 -
228 -
229 -
230 -
231 -
232 -
233 -
234 -
235 -
236 -
237 -
238 -
239 -
240 -
241 -
242 -
243 -
244 -
245 -
246 -
247 -
248 -
249 -
250 -
251 -
252 -
253 -
254 -
255 -
256 -
257 -
258 -
259 -
260 -
261 -
262 -
263 -
264 -
265 -
266 -
267 -
268 -
269 -
270 -
271 -
272 -
273 -
274 -
275 -
276 -
277 -
278 -
279 -
280 -
281 -
282 -
283 -
284 -
285 -
286 -
287 -
288 -
289 -
290 -
291 -
292 -
293 -
294 -
295 -
296 -
297 -
298 -
299 -
300 -
301 -
302 -
303 -
304 -
305 -
306 -
307 -
308 -
309 -
310 -
311 -
312 -
313 -
314 -
315 -
316 -
317 -
318 -
319 -
320 -
321 -
322 -
323 -
324 -
325 -
326 -
327 -
328 -
329 -
330 -
331 -
332 -
333 -
334 -
335 -
336 -
337 -
338 -
339 -
340 -
341 -
342 -
343 -
344 -
345 -
346 -
347 -
348 -
349 -
350 -
351 -
352 -
353 -
354 -
355 -
356 -
357 -
358 -
359 -
360 -
361 -
362 -
363 -
364 -
365 -
366 -
367 -
368 -
369 -
370 -
371 -
372 -
373 -
374 -
375 -
376 -
377 -
378 -
379 -
380 -
381 -
382 -
383 -
384 -
385 -
386 -
387 -
388 -
389 -
390 -
391 -
392 -
393 -
394 -
395 -
396 -
397 -
398 -
399 -
400 -
401 -
402 -
403 -
404 -
405 -
406 -
407 -
о и
тогда еще солнце сияло, но уже несколько тише, а потом оно взяло да и пошло
отпочить в зори, и от того стало как будто еще лучше - и на небе, и на
земли, тихо-тихесенько по ночи.
Тут меня председатель перебил и говорит:
- Вы, кажется, отвлекаетесь! А я ему отвечаю:
- Никак нет-с!
- Вы о деле говорите, как лошади украдены.
- Я о сем и говорю.
- Ну, продолжайте.
- Я, - говорю, - покушал на ночь грибки в сметане, и позанялся срочными
делами, и потом прочел вечерние молитвы, и начал укладываться спать по ночи,
аж вдруг чувствую себе, что мне так что-сь нехорошо, як бы отравление...
Какой-то член перебил меня вопросом:
- Верно, у вас живот заболел от грибов?
- Не знаю отчего, но вот это самое место на животе и холод во весь
подвенечный столб, даже до хрящика... Я и схопился и спать не можу...
В залi всi захохотали.
- А какая была ночь: темная или светлая? - вопросил член. Отвечаю:
- Ночь була не темная и не светлая, а такая млявая, вот в какие русалки
любят подниматься со дна гулять и шукать хлопцов по очеретам.
- Значит, месяца не было?
- Нет, а впрочем - позвольте: сдается, что, может быть, месяц и был, но
только он был какой-то такой, необстоятельный, а блудник, то выходил, а то
знов упадал за прелестными тучками. Выскочит, подивится на землю и знову
спрячется в облаки. И я як вернулся знову до себя в постель, то лег под
одеяло и враз же ощутил в себе такое благоволение опочить, что уже думал,
будто теперь даже всi ангелы божий легли опочивать на облачках, як на
подушечках, а притомленные сельские люди, наработавшись, по всему селу так
храпят, що аж земля стогнет, и тут я сам поклал голову на подушку и заплющил
очи...
И я вижу, что все слушатели слушают меня очень с большим удовольствием,
и кто-сь-то даже заплакал, но председатель знову до меня цепляется и
перебивает:
- Говорите о том: как были украдены лошади?
- Ну, я же к этому все и веду. Вдруг спавшие люди сквозь сон почуяли,
где-сь-то что-то скребе. Враз одни подумали, що то скребутся коты...
влюбленные коты, понимаете! А другие думали, що то були не коты, а собаки; а
то не были и не коты и не собаки, а были вот эти самые бабины сыны злодiи...
- Но тут председатель на меня закричал...
- Прошу вас не дозволять себе обидных выражений! А я отвечаю:
- Помилуйте, да в чем же тут обида! ведь и все люди на свiти суть
бабины дети, как и я и вы, ваше превосходительство.
В публике прошел смех, а председатель говорит мне:
- Довольно!
А я чую, что публика по мне поборает, и говорю:
- Точно так-с! Если бы я сказал, девкины дети, то было бы яко-сь
невовко, а бабины...
Но он меня опять перебивает и говорит:
- Довольно-с уже этих ваших рассуждений, довольно!
А заметно, ему и самому смiшно и публике тоже, и он говорит мне: -
Продолжайте кратко и без лишнего, а то я лишу вас слова.
Я говорю:
- Слушаю-с, и теперь все мое слово только в том и осталось, що то были
вот сии, - як вы не позволяете их называть бабины сыны, то лучше сказать
злодиюки, которых вы посадили вот тут на сем диване за жандармы, тогда як их
место прямо в Сибиру!..
Но тут председатель аж пiдскочил и говорит:
- Вы не можете делать указаний, кого куда надо сажать и ссылать! А я
говорю:
- Нет-с, я это могу, ибо мои кони были превосходные, и сии сучьи дети
их украли, и як вы их сейчас в Сибирь не засудите, то они еще больше красти
станут... и может быть, даст бог, прямо у вас же у первого коней и украдут.
Чего и дай боже!
Тут в публике все мне захлопали, як бы я был самый Щепкин, а
председатель велел публику выгонять, и меня вывели, и как я только всеред
людей вышел, то со всех сторон услыхал обо мне очень разное: одни говорили:
"Вот сей болван и подлец!" И в тот же день я стал вдруг на весь город
известный, и даже когда пришел на конный базар, то уже и там меня знали и
друг дружке сказывали: "Вот сей подлец", а другие в гостинице за столом меня
поздравляли и желали за мое здоровье пить, и я так непристойно напился с
неизвестными людьми, що бог знае в какое место попал и даже стал танцевать с
дiвчатами. А когда утром прокинулся, то думаю: "Господи! до чего я уронил
свое звание, и як имею теперь отсюда выйти?" А в голове у меня, вообразите,
ясно голос отвечает:
- Теперь уже порядок известный: спеши скорее с банщиками первый пар в
бани спаривать; а потом беги к церкви, отстой и помолись за раннею, и потом,
наконец, иди опять куда хочешь.
А меж тем те мои незнакомцы все меня спрашивают: видал ли я сам
когда-нибудь потрясователей?
Я разъясняю, что настоящих потрясователей я еще не видал и раз даже
ошибся на одной стрижке, но что я надеюсь оных открыть и словить, ибо
приметы их знаю до совершенства.
А те еще меня вопрошают:
- А есть ли тiм подходящим людям что-нибудь у вас в Перегудах делать? А
я отвечаю:
- Боже мой! Как же им не есть что у нас делать, когда у нас хотя люди,
с одной стороны, и смирные, но с другой, знаете, и они тоже порою, знаете, о
чем-то молчат. Вот! и задумаются, и молчат, и пойдут в лес, да и Зилизняка
или Гонту кличат - а инии и песню поют:
Колы-сь було на Вкраини
Добре було житы!
И дошли уже до такого сопротивления власти, что ни один человек не
хочет ко мне как к должностному лицу в кучера идти.
- Может ли это быть?
- Уверяю вас!
- Отчего же это?
- Могу думать, что единственно оттого, что хотят лишить меня успеха в
получении отличия за поимку потрясователя, но я, между прочим, с тем сюда и
ехал, чтобы принести ответ суду, кстати нанять себе здесь же и кучера из
неизвестных людей, да такого, у которого бы не было знакомых, и притом
самого жесточайшего русского, из Резанской губернии, чтобы на тройке свистал
и обожал бы все одно русское, а хохлам бы не давал ни в чем спуску.
Мне отвечают:
- Так и будет!
И тут уж я при сильном напряжении сил увидал, что это со мною
разговаривает какой-то мой вчерашний угощатель, и он повел меня в баню, а
потом послал на раннюю, "а как ты, - говорит, - домой придешь, у тебя уже и
кучер будет... Да еще какой! Настоящий орловский Теренька. Многого не
запросит, а уж дела наделает!"
И действительно, как я всхожу домой, а ко мне навстречу идет с
самоваром в руках отличнейший парень с серьгой в ухе и говорит:
- Богу молясь и с легким паром вас! Я спрашиваю:
- А тебя как зовут?
- Теренька Налетов, - говорит, - по прозванью Дар-валдай, Орловской
губернии.
- Что же, - говорю, - я тебе очень рад: я хотел из резанских, но и в
Орловской губернии тоже, известно, народ самый такой, что не дай господи! Но
мне нужно, чтобы ты мне помогал все знать и видеть и людей ловить,
- Это нам все равно что плюнуть стоит.
- Ну, мне такой и нужен. Я его и нанял.
XXII
Отлично у нас дело пошло! Теренька ни с кем из хохлов компании не
водил, а всех знал и не пошел в избу, а один, миляга, с конями в конюшне
жил. Кому зима - студено, а ему нипочем: едет и поет, как "мчится тройка
удалая на подорожке столбовой", даже, знаете, за сердце хопательно... Я не
знал, как и радоваться, что такого человека достал. Теперь уж я был уверен,
что мы выищем потрясователя и не упустим его, но только, вообразите себе,
вдруг пошли помимо меня доносы, что будто у нас среди крестьян есть
недовольные своею жизнью, и от меня требуют, чтобы я разузнал, кто в сем
виновен? Я сам, знаете, больше всех думал на Дмитрия Афанасьевича, который
очень трусился, как бы его паробки за дiвчат не отлупцевали, - и вот я, в
дороге едучи, говорю своему Тереньке:
- Послушай, миляга, як ты себе думаешь, не он ли это разные капасти
пишет? А Теренька прямо отвечает:
- Нет, не он.
- Вон! Почему же ты этак знаешь?
А он, миляга, тонкого ума был и отвечает:
- Потому, что где ж ему с его понятием можно правду знать!
- А это же разве правда?
- Разумеется, правда.
- Вот те и раз! Так рассказывай!
Он и рассказывает мне, что крестьяне в самом деле стали часто говорить,
что всем жить стало худо, и это через то именно, что все люди живут будто не
так, как надо, - не по-божьему.
- Ишь ты, - говорю, - какие шельмы! И откуда они могут это знать, як
жить по-божьи? " Ходят, - говорит, - такие тасканцы и евангелие в карманах
носят и людям по овинам в ямах читают.
Видите, якие зловредные твари берутся! И Теренька, миляга, это знает, а
я власть, и ничего не знаю! И Теренька говорит:
- Да это и не ваше дело: это часть попова, пусть он сам за свою кубышку
и обороняется.
"Исправди, - думаю, - що мне такое!"
Только у Христи спросил, что она, часом, не ходила ли с сими тасканцами
в ямы читанье слухать, но она, дура, не поняла и разобиделась:
- Хиба-де я уже така поганка, что с тасканцем в яму гиду!
- Провались ты!
- Сами валитесь, и с богом.
- А що тебя пiп про все пытае?
- А вже ж пытае.
- А ты ж ему неужли ж так про все и каешься?
- Ну, вот еще що взгадали! Чи я дура!
- Отлично, - говорю, - отлично! И других многих так же спросил, и все
другие так же ответили, а я им всем тожде слово рек:
- Отлично!
Потому что: для чего же ему в самом деле все узнавать, когда он уже
один орден имеет? Аж смотрю, на меня новое доношение, что я будто подаю в
разговорах с простонародием штундовые советы! Боже мой милостивый! Да что ж
значится штунда? Я же этого еще постичь не могу, а тут уже новая задача: чи
я кого-то ловлю, чи меня кто-то ловит. И вот дух мой упал, и очи потухлы, и
зубы обнаженны... А туча все сгущевается, и скоро же в корчме нашли, -
представьте себе, - печатную грамотку,а в ней самые возмутительные и
неподобные словеса, що мы живем-де глупо и бессовестно, и "Bci, кто в бога
вipye и себя жалуе, научайтеся грамоте, да не слухайте того, що говорят вам
попы толстопузые". Так-таки и отляпано: "толстопузые"!.. Господи!.. И все
грамотеи это прочитали и потом взяли да грамотку на цигарках спалили, а
потом еще нашли иную грамотку и в сей уже то и се против дворян таких-сяких,
неумех бiлоруких, а потом кстати и про "всеобирающую полицию" и разные
советы, как жить, щоб не подражать дворянам и не входить в дочинения с
полицией, а все меж собой ладить по-божьему. Просто ужасть! И кто ж сию
пакость к нам завозит и в люди кидает? Я говорю:
- Теренька! Вот ты, миляга, обещал мне во всем помогать, - помогай же!
Я если открою и орден получу, - ей-богу, тебе три рубля дам!
А он мне опять отвечает, что ему наверно ничего не известно, но что ему
удивительно, какие это пиликаны приехали в гости к попу Назарию и все ночами
на скрипке пиликают, а днем около крестьян ходят, а как ночь, они опять на
скрипках пиликают, так что по всему селу и коты мяучат и собаки лают.
Аж меня, знаете, всего ожгло это известие!
"Господи боже мой! - думаю, - да ведь это же, может быть, они и есть
потрясователи!"
- Терентьюшка, миляга мой, ты их наблюдай: это они!
- И я думаю, - говорит, - что они, но все-таки вы, ваша милость,
встаньте сами о полуночи, и услышите, как они пиликают.
Я так и сделал: завел будильную трещотку на самый полночный час и
аккурат пробудился, и сейчас открыл окно в сад и сразу почувствовал свежесть
воздуха, и пиликан действительно что-то ужасно пиликает, и от того или нет,
но по всему селу коты кидаются, и даже до того, что два кота прямо перед
моими окнами с крыши сбросились и тут же друг друга по морде лущат.
Ну что это!
Я утром сказал Назарию:
- Что это за пиликаны у вас появились? А он отвечает:
- Как это пиликаны? - И захохотал. - Это виртуозы, они спевки народные
на ноты укладают и пошлют в оперу! А то пиликаны! Ха-ха, "пиликаны"... Смеху
подобно, что вы понимаете... "Пиликаны"!
Ну, я стерпел.
XXIII
А был в той поре у нас за пять верст конский ярмарок, и я туда прибыл и
пошел меж людей, чтобы посмотреть по обязанностям службы. И вижу, там же
ходят и сии два пиликана, или виртуозы, и действительно оба с тетраднами и
что-то записуют. И я за ними все смотрел-смотрел, аж заморился и ничего не
понял, а как подхожу назад до своей брички, чтоб достать себе из погребчика
выпить чарочку доброй горiлки и закусить, чего Христина сунула, как вдруг
вижу, в бричке белеется грамотка... Понимаете, это в моей собственной
бричке, в начальственном экипаже! И уже, заметьте, печатано не простою
речью, а скрозь строки стишок - и в нем все про то, як по дворах "подать
сбирают с утра", Я говорю:
- Теренька! Миляга! Кто тут до моей брички прикасался?
- Я, - говорит, - не видал: у меня сзади глаз нет.
- Мне бумажка положена. Кто тут был или мимо проходил?
- Проходили эти пиликаны, поповы гости, Спиря да Сема, - я их только
одних и приметил.
- А тебе наверно известно, как их звать?
- Наверно знаю, что один Спирюшка, тот все поспиривает, а другой,
который Сема, этот посемывает.
- Это они!
- Да, надо будет, - говорит, - в дружбе им прикинуться и угостить.
- Валяй, - говорю, - вот тебе полтина на угощение, а как только я орден
получу - сейчас тебе три рубля, как обещано.
На другой день, вижу - Теренька действительно идет уже от попа, а в
руках дощечку несет.
- Вот, - говорит, - стараюсь: ходил знакомство завесть.
- Ну, рассказывай же скорее, миляга: как это было?
- Да вот я взял эту дощечку с собой и говорю: "Это, должно быть, святой
образок, я его, глядите-ка, в конюшне нашел; да еще его и ласточкиным
гнездом закрыло, прости господи! А от того или нет, мне вдруг стали сны
сниться такие, что быть какому-то неожиданью, и вот в грозу как раз гнездо
неожиданно упало, а этот образок и провещился, но только теперь на нем уже
никакого знаку нет, потому что весь вид сошел. Я просил попа: нельзя ли
святой водой поновить?"
- Это ты ловко! Ну, а что же дальше? " - Поп меня похвалил: "Это,
говорит, тебе честь, что ты отыскал священный предмет, который становой до
сей поры пренебрегал без внимания".
- Неужели он так и сказал?
- Ей-богу, так сказал. Мне лгать нечего.
- Ну, теперь, - говорю, - он про это непременно на меня донесет, а я
возьму да еще прежде донесу на его Сему и на Спирю.
И донес так, что явились какие-то неизвестные пиликаны Спиря и Сема, и
нельзя разузнать, про что Спиря спирит и про что Сема семает, а между тем
теперь уже повсеместно пометаются грамотки... И потому я представляю это:
как угодно попреблагорассмотрительствующемуся начальству.
Но - вообразите же - все ведь это пошло на мою же голову, ибо в обоих
пиликанах по обыске их и аресте ничего попреблагорассмотрительствующегося не
оказалося, и пришлось их опять выпустить. И учинился я аки кляузник и аки
дурак для всех ненавистный, и в довершение всего в центре всенесомненнейшего
и необычайнейшего - наполнения грамотками всего воздуха!
Да! если я допекал, бывало, тix злодiев, конокрадов, как вам сказывал,
по "Чину явления истины" и если и томил их "благоухищренною виною", то куда
же все это годится перед тем, что я теперь терпевал сам! А между тем теперь
отыскать и поймать потрясователя сделалось уже совершенно необходимо, потому
что даже сам исправник против меня вооружился и говорит:
- Ты всеобщий возмутитель и наипервый злодiй: мы жили тихо, и никого у
нас, кроме конокрадов, не было; а ты сам пошел твердить про потрясователей,
и вот все у нас замутилось. А теперь уже никто никому и верить не хочет, что
у нас нет тех, що троны колеблят. Так подавай же их! Даю тебе неделю сроку,
и если не будет потрясователя - я тебя подам к увольнению!..
Вот вам и адское житие, какого я себе сам заслужил за свою
беспокойность!
И, ох, как я после этой беседы в нощи одинок у себя плакал!. Дождь
льет, и молнья сверкает, а я то сижу, то хожу один по покою, а потом падаю
на колени и молюсь: "Господи! Даруй же ты мне его и хоть единого сего сына
погибельного", и опять в уме "мечты мои безумны"... И так много раз это,
просто как удар помешательства, и я, с жаром повторивши, вдруг упал лицом на
пол и потерял сознание, но вдруг новым страшным ударом грома меня
опрокинуло, и я увидал в окне: весь в адском сиянии скачет на паре коней
самый настоящий и форменный потрясователь весь в плаще и в шляпе земли
греческой, а поза рожи разбойничья!
Можете себе вообразить, что такое со мной в этот момент сделалось!
После толикого времени зависти, скорби и отчаянья, и вдруг вот он! - он мне
дарован и послан по моей пламеннейшей молитве и показан, при громе и молонье
и при потоках дождя в ночи.
Но размышлять некогда: он сейчас должен быть изловлен.
XXIV
Я так и завопил:
- Христя! Христя!
Аж она, проклятая баба, спит и не откликается. Ринулся я, як зверь, до
ее комнаты и знову кричу: "Христя!" и хочу, щоб ее послать враз, щоб
Теренька сию минуту кони подал, и скакать в погоню, но только, прошу вас
покорно, той Христины Ивановны и так уже в ее постели нема, - и я вижу, що
она и грому и дождя не боится, а потиху от Тереньки из конюшни без плахты
идет, и всем весьма предовольная... Можете себе вообразить этакое неприятное
открытие в своем доме, и в какую минуту, что я даже притворился, будто и
внимания на это не обратил, а закричал ей:
- Вернись, откуда идешь, преподлейшая, и скажи ему, чтоб сейчас, в одну
минуту, кони запряг! Аж Христька отвечает:
- Теренька не буде вам теперь коней закладать.
- Это еще що?.. Да як ты смiешь! А она отвечает:
- А вже ж cмiю, бо що се вы себе выдумали, по ночи, когда всi християне
сплят, вам щоб в самiсенький сон кони закладать... Ни, не буде сего... -
А-а!.. "Не буде"!.. "Самiсенький сон"... "Все християнство спочивае"... А ты
же, подлая жинка, чего не спочивала, да по двору мандривала!
- Я, - говорит, - знаю, зачем я ходила,
- И я это знаю.
- Я ходила слушать, як пиликан пиликае.
- А-га! Пиликан пиликае!.. Хиба в такую грозу слышно, як пиликают!..
- Оттуда, где я была, слышно.
- Слышно!.. Больше ничего, как ты - самая бессовiстная жинка.
- Ну и мне то все едино; а Теренька кони закладать не здужае.
- Я вам дам: "не здужае". Сейчас мне коней!
- У него зубы болят...
Но тут уж я так закричал, что вдруг передо мною взялись и кони и
Теренька, но только Теренька исправда от зубной боли весь платком обвязан,
но я ему говорю:
- Ну, Теренька, теперь смотри! Бей кони во весь кнут, не уставай и
скачи: потрясователь есть! - настигни только его, щоб в другий стан не ушел,
и прямо его сомни и затопчи... Що там с ними разговаривать!
Теренька говорит:
- Надо его на мосту через Гнилушу настичь - тут я его сейчас в реку
сброшу, и сцапаем.
- Сделай милость!
И как погнал, погнал-то так шибко, что вдруг, - представьте, - впереди
себя вижу - опять пара коней, и на всем на виду в тележке сидит самый
настоящий, форменный враг империи!
Теренька говорит:
- Валить с моста?
- Вали!
И как только потрясователь на мост взъехал, Теренька свистнул, и мы его
своею тройкою пихнули в бок и всего со всеми потрохами в Гнилушу выкинули, а
в воде, разумеется, сцапали... Знаете, молодой еще... этак среднего веку, но
поза рожи самоужаснеющая, и враз пускается на самую преотчаянную ложь:
- Вы, - говорит, - не знаете, кто я, и что вы дел